Татьяна Краснова
Детская больница. Онкологическое отделение. Это место не для спринтеров. Здесь ничего и никогда не получается взять штурмом. Нельзя сказать, что здесь нет места подвигу. Просто подвиг этот может растянуться на несколько лет и закончиться страшным поражением. Без обид, но чаще такие битвы выдерживают хрупкие и «слабые» мамы.
Именно поэтому я хочу рассказать вам про нескольких отцов, которых мне повезло знать, и которых я с гордостью называю своими друзьями.
Простите, но большинство этих историй будет грустными.
Так уж сложилось.
Папа Башата
Его зовут Муслим. Он водит самосвал, живёт в деревне, километрах в ста от Алма-Аты.
Когда мы познакомились, он едва говорил по-русски. Так, что я не сразу поняла, о чем толкует мне взволнованный голос в телефонной трубке. Мальчик. Двенадцать лет. Опухоль.
Он продиктовал название, и я кое-как записала на листке.
Мы попробуем помочь, — сказала я, — Но мне нужна фотография мальчика. Понимаете? Фото! Надо фото. Срочно. Пришлите мне на электронную почту фото.
Я понял, — сказал папа.
Когда через полчаса в моем доме снова раздался звонок, я уже знала, что Башат не выживет. Такую опухоль как у него лечить пока не умеют нигде в мире. Даже в Америке. Даже в Германии. Даже в Израиле. Так было написано в энциклопедиях.
Звонил мне фотограф из того фотоателье, куда папа Башата привёл своего мальчика, недавно пережившего первую операцию на мозге.
Я ничего не понимаю, — сказал фотограф, — у мальчика какая-то нашлепка на голове, они дали ваш номер, чего они хотят?
Я не успела сгруппироваться, и вывалила на бедного постороннего фотографа все, что только что прочла про Башатову опухоль.
О Господи, — услышала я на том конце провода, — Я все сделаю. Я сам пришлю вам фото. Не надо денег. Я сделаю бесплатно.
Так в нашей жизни появился черноглазый серьезный Башатик.
Мама мальчика осталась дома. В больнице, на съемных амбулаторных квартирах, у знакомых, снова в больницах — с ним был отец. «Жена не сможет, — сказал Муслим, — Это же трудно. Она плачет все время»…
Плакать было нельзя.
Фонды собирали деньги. Врачи бились с опухолью не на жизнь, а на смерть. Операции, лучевая терапия…
Пока Башат мог читать и писать, он учился. Папа Муслим сказал ему: «Столько хороших людей помогают тебе, ты должен быть достоин!» Он старался. На каждую встречу папа приносил мне тетради, исписанные аккуратным четким почерком. Ни одной ошибки. Только пятерки. Башат требовал, чтобы я «проверила» их все. И я читала….
Подтверждала, что он «достоин»…
Потом почерк стал портиться. Потом Башат больше не мог писать.
Потом стало понятно, что все идет к концу и мы проиграли.
Благодаря безумно дорогой терапии, мальчику не было больно до самого конца.
Когда пришла пора уезжать домой, папа Башата поблагодарил каждого врача и каждую медсестру в больнице.
Я знаю, что доктора помнят его благодарность до сих пор.
Когда мальчика не стало, Муслим звонил мне каждый день. Не для того, чтобы пожаловаться. Он звонил, чтобы рассказать, что в дом приходил мулла. И были все соседи. И угощение. Все, как положено. Чтобы я не сомневалась. Чтобы всем передала, что они провожают своего мальчика достойно.
Несколько лет прошло, но каждую Православную Пасху у меня, католички, рано утром звонит телефон, и я слышу голос мусульманина Муслима: «Воскрес Христос!»
И я отвечаю послушно: «Воистину!»
Воистину.
Папа Анжелики
Его зовут Аршавир. Он милиционер из Степанакерта.
Дочку они ждали очень долго. Ходили по врачам, вымаливали в церкви. Вымолили. Умницу, скромницу, красавицу.
А в шестнадцать лет на спине у Анжелики обнаружили опухоль. Да такую, что даже видавшие виды врачи с Каширки развели руками: очень агрессивная, не отвечает на лечение.
Они сидели вдвоём на моей кухне — Аршавир и Светлана. Папа и мама. Оба уже не очень молодые люди. Оба — едва живые от горя.
— Совсем ничего нельзя сделать? — спросил папа Анжелики. И я, неожиданно для самой себя, сказала:
— Мы попробуем Израиль.
— Они помогут?
— Не знаю. Но ты будешь уверен, что для твоей девочки было сделано все, что можно сделать на этом свете.
Я до сих пор не могу понять, как это удалось Аршавиру.
У них были карабахские паспорта. То есть, документы почти никем не признанного государства. У них не было времени выправлять бумаги. Все те, кого я подняла своими воплями о помощи по всему интернету уверенно говорили, что выехать никуда с такими документами невозможно. Там была огромная бюрократическая машина, и против неё был всего-навсего человек. Папа Анжелики. И папа победил. Получил все вкладыши, все переводы, все документы. Визы. Все это — меньше чем за три дня.
Не понимаю, как мы собрали деньги. Ни один фонд не брался помогать иностранке, от которой отказались Московские доктора. У нас не было даже расчётного счёта. Им было некуда ехать и негде жить в Израиле. Мы не знали, в какую клинику ехать.
Меньше чем за неделю откуда-то собрались громадные средства. Ну, по нашим понятиям громадные. Девочку с мамой поселила у себя моя подруга, сама только что пережившая несколько блоков химиотерапии. Ещё одна наша подруга нашла клинику. Самых лучших врачей.
В Тель-Авиве Анжелика впервые увидела море.
Вот так, у моря и на качелях, мы её и запомнили. Абсолютно счастливую.
Она все мечтала повторить это самое море.
Этого не случилось.
В последние месяцы жизни своей девочки папа Аршавир ушёл с работы, чтобы держать её на руках. «Жена не может», — сказал он, -«Это очень трудно».
Новый год и непременное 8 Марта начинаются у меня со звонка Аршавира.
Каждый раз он говорит мне, что мы — его семья. Наверное, мне придётся выполнить своё обещание, и поехать в Степанакерт. Увидеть самые красивые в мире горы и любимую церковь нашей девочки Анжелики.
Папа Богдана
Его зовут Анатолий. Толя. В большом селе на Западной Украине у Толи пасека. Там самый прекрасный на свете мёд, и самые вкусные яблоки. Ещё Толя — пономарь в своей сельской церкви.
Богдана мы знали пять лет из его коротенькой восьмилетней жизни. Мама Богдана не смогла остаться в больнице. Плакала все время, не могла ничего делать. Толя оставил ее дома со старшей дочкой и стариками, и переселился в больничную палату. Кормил, утешал, носил своего мальчика на руках на процедуры. И всегда улыбался.
— Ты такой молодец! — как-то сказала я, — не унываешь…
— А что, это поможет? — серьезно спросил Толя.
Богдан обожал машинки. Передавая в стерильный бокс каждую новую игрушку, папа говорил Богдану: «Смотри, Татьяна Викторовна сказала: будешь болеть — отберёт назад!»
Богдан заговорщицки улыбался в ответ. Он привык, что папа все время шутит…
Так он и уехал в Киев — с целым игрушечным автомобильным парком. Мы из последних сил верили, что украинские доктора смогут то, чего не смогли московские. В разгар событий на Майдане я писала украинским друзьям: «Помогите, не оставьте, это наш мальчик, мы отсюда помочь уже не можем!»
Украинские фонды и просто волонтеры сделали для Толи и Богдана все, что было нужно.
Всему нашему «Конвертику» Толя передал, что молится за нас каждый день, как мы молились за него и за его мальчика.
Только совсем недавно мы доели банку густого меда с запахом яблок…
Папа Катюши
В своем рассказе я не изменила ни одного имени. Мои друзья помнят Муслима, Толю и Аршавира. Очень простых людей, совсем не похожих с виду на супергероев.
Мой последний рассказ будет про русского папу, москвича.
Его имя я изменю, потому что эта история не закончена, и я очень верю, что у нее будет счастливый конец.
Мишиной дочке Катюше сейчас одиннадцать лет.
Когда она родилась, семье, как и многим таким семьям, доброхоты шептали: «Откажитесь! Все равно она долго не проживет! Куда она вам такая, вы молодые, родите еще здоровенького малыша!»
Доктора говорили, что Катюша никогда не встанет на ножки, никогда не научится держать ложку, и даже никогда не узнает своих папу и маму. Папа Миша твердо сказал, что никому свою девочку не отдаст и ни на шаг не отступит.
Время от времени мы с друзьями помогаем оплатить Катюше очередную реабилитацию. Найти важную должность за большие деньги Миша не может — вся его жизнь подчинена главному: дочери. Каждый раз на встречу со мной папа приносит новое видео. В последнем маленьком фильме по комнате уверенно шагает улыбчивая хорошенькая девчонка с нарядными бантами. Школьница. Самостоятельная.
Пусть это пока особая школа. Пусть пройти Катюша пока может только от двери до окна.
Рядом с таким папой она справится.
Этот текст я писала ко Дню Отца.
Кажется, пока этот праздник еще не стал всенародным.
Может быть, таких отцов, как те, о которых я рассказала, не очень много.
Да и истории мои вышли не очень веселыми.
Но имена этих мужчин я перебираю как четки, когда хочу вспомнить, на ком, собственно, держится мир.