«Наступала наша очередь мученичества…» Воспоминания о геноциде армян

Из рассказа очевидца о резне в Болукском районе 

Перевод с армянского

Я сын Мкртича Яртымяна, уроженца села Чагмард, Богазлянской казы, Йозгатского санджака. Прежнее мое имя – Саркис Яртымян. Стыжусь сказать, что новое мое имя – Али Фуад.

Сколько раз я избавлялся от верной смерти! Теперь же, после горестной утраты отца и матери, восьмидесятилетнего, убеленного сединой деда, двух моих сестер и всех моих родственников, я хочу рассказать то, что видел своими глазами. Рассказ мой могут подтвердить многочисленные свидетели, армяне и турки.

Болук – укромный, забытый уголок в Йозгатском санджаке. Плодородная почва, холодный, но здоровый климат выковали тут трудолюбивых земледельцев.

Особенно отличалось местное население многодетностью. Почти в каждом доме было по два десятка детей. В Болуке было до сорока армянских селений, отчасти смешанных с турками.

Почти все население состояло из крепких, работящих земледельцев, особенно преданных родной церкви и национальным традициям. В последних числах июня 1915 г. чудовищный заговор Иттихада кое-где уже был осуществлен. В нашем же крае день ото дня атмосфера сгущалась новыми слухами о резне. Неожиданное увольнение богазлякского начальника, исполнявшего приказания центра, предвещало близкое наступление бедствия.

Его преемнику, пресловутому Кемалю, молодому иттихадисту, с первых же дней удалось разжечь страсти среди населения. Это человекоподобное чудовище вместе со своим молочным братом Мухлисом вскорости подготовили чете для резни армян…

Было воскресенье 5-го июля 1915 г. Фанатичная толпа, заранее настроенная, рука об руку с властями приступила к делу. Около 240 армян, собранных из окрестных селений в Богазлян, были перебиты дубинами на мельнице, отстоящей от города на расстояние одного часа ходьбы. Весть об этом принесли четверо раненых.

В тот же день и коренные богазлянцы-мужчины были уведены куда-то за черту города, на расстояние четверти часа ходьбы и изрублены топорами на куски. Я сам видел место бойни в тот момент, когда бежал.

Наступала наша очередь мученичества…

8 июля, еще только рассветало, когда Кемаль и Мухлис окружили селение сотнями жандармов и четников. Ржание коней, рев спускающихся с гор шаек башибузуков, возгласы жандармов, кричавших: «Во имя Аллаха, не щадите, убивайте, благословен этот день», — несшиеся издали крики детей, отчаянный вопль и плач взрослых– все невозможно описать словами. От этого страшного шума я внезапно проснулся. Смертельный ужас объял меня. Послышались быстрые шаги. Мой отец и моя дорогая мать вбежали в мою комнату. Они обняли меня и зарыдали.

– Беги, спасайся… За тебя мы умрем… — Пока я молча в оцепенении глядел, пришел мой старый дед, взял за руку моего брата и воскликнул:

– Бог да защитит жизнь этих невинных!

Тут мои несовершеннолетние сестры, распростершись на земле, стали кричать, предчувствуя грозную опасность.

Ружейные выстрелы заглушили шум на улице.

Вопли как будто прекратились; каждый думал о том, как бы спастись. Начался погром на улице, в домах, раненые бежали кто куда…

Часть мужчин селения отвели в церковь и заперли. Были последние дни рамазана. Утром, в половине одиннадцатого, вывели из церкви вереницу мучеников. Впереди, связанные по рукам и привязанные друг к другу, шли два священника, за ними и другие в таком же порядке.

Позади всех вели моего седовласого деда и били его. Их повели в ущелье Ягны Гисари, что в десяти минутах ходьбы. Я наблюдал из окна дома. Там, на бойне, мучеников поставили на колени, лицом к востоку, и над их головами взвились шашки, лопаты, заступы, камни и палки.

Растерзанные на куски тела валились на землю, и наступившая ночь прикрыла своим черным покровом это неслыханное злодеяние.

Толпа вернулась в селение. Очередь была за женщинами. Красивые молодые женщины и девушки уродовали свои лица. Не могу забыть дочь цирюльника, Сирануш, которая пыталась сжечь себе волосы, сама вспыхнула и, заметавшись, пала жертвой огня. То была ночь беспросветного горя. Армянская честь была безжалостно поругана. Ограбление имущества и похищение женщин стало обычным явлением. Через несколько дней те, кто остались, разбрелись по турецким селам. Уплатив крупную сумму денег, я укрылся в доме знакомого аги-турка, где и пробыл продолжительное время. Таким было наше насильственное выселение, и так оно происходило во всех других армянских селениях Болука.

Наши богатства ограбили, торговали честью наших сестер, продавая их за серебряную монету или за полтора фунта табаку.

Ужасная трагедия повторилась 8-го февраля 1916 г., несмотря на то, что мы все переменили религию. Мужчин, оставшихся в небольшом числе, опять увели на богазлянскую бойню, а детей со связанными ртами, в полумертвом состоянии, вместе с женщинами закопали в землю живыми.

Память о наших мучениках-сподвижниках еще свежа. Мы не должны забывать их…

Мир праху их.

Наши покойники, однако, не имеют могил, не имеют гробниц. Они не хотят панихид…

Они хотят справедливости во имя справедливости.

Мы, спасшиеся от великого злодейства, громко взываем ко всему миру:

– Мы требуем справедливости во имя справедливости.

«Жоговурд», 11 (24). XI . 1918, Ереван. по «Геноцид армян в Османской империи”, под.ред. М.Г. Нерсисяна, М.1982, стр.428-431

Из беседы с полковником З., напечатанной в газете «Кавказское слово»

В наши великие и страшные дни цена крови невелика.

За три почти года беспощадной, отчаянной борьбы мы привыкли к смерти.

Почти равнодушно пробегаем мы газетные сообщения о новых кровавых боях, принесших новые смерти и новые страдания, о новых беспощадных и кровавых глумлениях сильного над слабым, о новых и неизменно кровавых безумствах этого небывалого торжествующего разгула разнузданных страстей, каким явилась современная война…

Не знаю, как Вы, читатель, но я все еще не могу оставаться равнодушным, когда мне рассказывают – рассказывают очевидцы,– как вот только вчера командир одного из кавказских саперных батальонов полковник 3…, вырвавшийся на несколько кратких дней с фронта, о тех кровавых ужасах, о тех гнусных зверствах, о которых уже говорили, быть может, холодные, глухие, нас не трогающие газетные цифры.

Да, слова видевших пока имеют удивительную неодолимую силу. А полковник 3… при этом не только видел. Он сам со своим младшим офицером принимал участие в одной из бесчисленных сцен извечной, неизбывной трагедии несчастного армянского народа, предавая земле уже полуистлевшие кости нескольких сот замученных армянских женщин, девочек-подростков и грудных детей.

Но я постараюсь лучше передать рассказ самого полковника 3…, и читатель увидит, что он жестоко ясен и без комментариев.

«Около селения О., в районе города Муша, на самом берегу Евфрата,– начал рассказывать полковник,– я проезжал случайно еще прошлой весной и совсем не думал, что когда-нибудь снова попаду в эти края.

Близ большого, массивного, вероятно, векового уже моста через Евфрат, который мы собирались переезжать… встретился нам сгорбленный, совсем седой старик-армянин, одетый в какие-то жалкие цветные лохмотья, если только можно сказать, что он был одет… Старик низко поклонился мне… Через ординарца – он у меня армянин – я заговорил с ним. Мне хотелось узнать, куда делось все население С., большого и когда-то, видимо, зажиточного селения, так как проезжая, я не встретил там ни души. Даже обычных собак– и тех не было. Одни уродливые оскалы полуразрушенных домов, изрытые улицы, грязь и запустение.

И жуткая, могильная тишина.

Как я Вам сказал, я решился расспросить встречного старика, куда бежали жители.

Мой ординарец так его и спросил. В это время мы как раз въезжали на мост.

«Куда бежали жители?» – точно не понимая, переспросил старик…

«Куда бежали» – и он горько и злобно улыбнулся.

«Вот куда ,– ответил он, – туда», – и дрожащей рукой показал вниз на реку… «Только тогда другая вода была, – добавил он, помолчав, – много воды было. Глубокий Евфрат тогда был, и бурный был. Разливался… Все туда ушли. Я один остался. Не было меня в селе; по делу в соседнем селе был…»

И я узнал жуткую быль о том, как занявшие селение турки окружили его, согнали все, решительно все мужское население, до маленьких мальчиков включительно, на мост, на самую середину, а затем ударами прикладов и штыков начали сбрасывать этих несчастных в полноводный Евфрат. При этом по обеим сторонам моста выставили дозорных, чтобы не допускать сброшенных на берег. Тех, которые упорствовали, без всяких разговоров расстреливали, как диких зверей.

«А что сталось с женщинами, с детьми?» – спросил я.

«С женщинами, с детьми?» – опять переспросил старик. – Как нам знать. Мы не знаем. Может быть, дальше угнали, может быть, их также где-нибудь погубили». И теперь старик точно перестал скрывать свои чувства, он дышал такой ненавистью, такой злобой к туркам, что весь дрожал мелкой дрожью, как от долгого холода, хотя было жарко.

Таким образом, тогда о женщинах и детях в С. я так ничего и не узнал. Узнал я о их судьбе четыре месяца спустя, в августе. И вот как: в С. попал в это время я уже не случайно. Было приказано произвести в этом селении некоторые инженерные работы. Мы и приступили к ним. В числе других работ нам надо было укрепить и приспособить для разных целей несколько сараев. От первого, с которого мы начали, уцелели только стены из нетесаного камня, проложенного известкой; ни окон, ни дверей, ни крыши не было. Стены были шагов 20 в длину и 10 – в ширину.

Только что мои солдаты приступили, как их сразу поразило, что пол в сарае необычно рыхл, точно вспахан, между тем обыкновенно в таких сараях, как тот, о котором я говорю, пол бывает прекрасно утрамбован и тверд, как глиняный. Решили мы, что в сарае почему-то настлан наносный земляной слой. Стали рыть… и один череп, затем другой… Я приказал, когда мне обо всем этом доложили, рыть возможно осторожней, и через день-два мы весь наносный слой сняли. То, что мы увидели, было так ужасно, что ко всему привыкшие солдаты и те с долгую минуту стояли молча.

Мы увидели, что по обеим стенам в длину близко, близко один к другому лежат человеческие скелеты, прикрытые полуистлевшей, но все же достаточно сохранившейся одеждой, настолько сохранившейся, чтобы производить жуткое впечатление одетых в цветные платья скелетов в разных позах, от покойных, как бы спящих, до судорожно изломанных от страданий.

Как оказалось, эти ужасные оскаленные черепа и скелеты были все женские и детские. При этом, если судить по цветам одежды, по цвету и длине кос, а главным образом по прекрасным жемчужным здоровым зубам, жертвами турок стали или совсем молодые женщины, или девочки-подростки, или дети. Большинство черепов было в платках, повязанных, как повязывают обыкновенно армянки. Вы представляете себе голый череп, улыбающийся всем оскалом зубов и в платке.

Но особенно тяжелое впечатление на всех произвел один скелет молодой матери, в костяных руках которой, прижавшись к грудной клетке, покоилось дитя месяцев 4-5-ти. Я эту несчастную сфотографировал отдельно. К сожалению, после, когда мы хоронили все эти жертвы, маленький скелетик не удержался в объятиях матери и рассыпался на множество истлевших костяных обломков, а маленький череп, так тот обратился совсем в прах. Перед этой жертвой я с моими солдатами долго стоял в тяжелом молчании.

Большинство черепов и вообще костяков никаким оружием тронуто не было, но некоторые черепа мы нашли разрубленными острым холодным оружием, вероятно, тесаками, которые у турок действительно очень остры.

Тут же, в сарае, была разбросана разная домашняя утварь, бывшая в употреблении. Видимо, турки кормили несчастных, пока держали их для чего-то в сарае. Гибель этих жертв варварства и дикости турецкой армии представляется мне в следующем виде: вероятно, когда мы начали наступать, и турки решили бросить селение, сарай с женщинами, забив наглухо узкие оконца и дверь, они подожгли. Деревянные столбы и деревянная же крыша, подгорев, рухнули и похоронили всех находившихся в сарае. Что же касается тех женщин, у которых черепа были рассечены, то это, вероятно, те, которые делали попытки спастись.

Когда все скелеты, которых оказалось 112, были откопаны, мы похоронили их в одной общей могиле, обложив ее внутри травой и дерном, а снаружи насыпав большой холм, во главе которого водрузили большой деревянный крест с доской и надписью: «Покоится 112 скелетов армянских женщин и детей – жертв деяния турецкой армии, полуобгорелых, задавленных крышей подожженного сарая, что вправо от креста. Отрыты при производстве инженерных работ в селении С. и погребены заботами командира кавказского саперного батальона полковника 3… и младшего офицера того же батальона прапорщика Р-а». Так как священника с нами не было, то совершал похоронный обряд я сам: прочел несколько молитв, какие помнил, пропел с саперами «вечную память» и все.

Таким же образом, месяц спустя, мы хоронили в другом армянском селении около 100 женских и детских скелетов, также найденных нами в сарае при работах, как и в С.

Я сделал снимки со всех найденных нами костей. К сожалению, вот эти скелеты (при этом полковник З. показал мне фотографический снимок) до меня были вырезаны и разложены каким-то извращенным эстетом «в картинном порядке». Я этой «картинностью» был сильно возмущен.

Само селение, я говорил уже Вам, нашли мы полуразрушенным. Армянская церковь, по-видимому, довольно художественной архитектуры, обращена в мусор и в отдельные глыбы спаявшихся от времени кирпичей и цемента – некоторые с художественной облицовкой. Вообще к армянским храмам турки относятся особенно варварски, с особой дикостью. Мне пришлось производить, между прочим, работы в армянском монастыре Шанки-Килиси, или св. Карапета. Раскинулся он на склоне Багланского перевала. Природа здесь чарует глаз. Монастырь, как мне говорили, очень древний. Монастырь до войны процветал. Имел свои мельницы, свой маслобойный завод, виноградники, винодельную и другие хозяйственные «послушания». Теперь же все это в развалинах. Только водопровод – без которого и варвары не обходятся – остался цел.

Монастырские кельи очень оригинальной архитектуры также в развалинах и, кроме того, загажены и загрязнены ужасно. Загажен и главный храм. У алтаря храма сохранились каким-то случаем плиты из белого-белого, точно снежного, мрамора с удивительной, тончайшей резьбой. Одну из таких плит, а также колокол, отлитый 117 лет тому назад, весь простреленный пулями и побитый снарядами, привез с собой, и вот мне хотелось бы сохранить эти памятники о древнем монастыре – пока его не восстановят…

Я Вам рассказывал, что турки особенно упорно и по-варварски разрушают армянские церкви. И так везде. В Муше уцелела всего одна церковь и то потому, что в ней помещался турецкий мучной склад. Иконы везде и всегда загажены и осквернены самым гнусным, самым варварским образом. Турок точно хочет стереть с лица земли все армянское. Надо же, например, доходить до такой злобы, чтобы нарочно ставить артиллерию на позиции для расстрела армянских домов, как это было в Муше, где турецкие орудия громили армянский квартал чуть ли не круглые сутки. И за эту злобу, за все это зло, причиненное и чинимое турками страдальцу-народу, армяне платят одной, чем только и можно платить, глубокой всепоглощающей, стихийной ненавистью, заглушающей все другие мысли».

Таковы страшные были, о которых рассказал мне полковник З…, и я уверен, читатель, что несмотря на всю привычку к смерти и крови, несмотря на все равнодушие к страданию, были эти все же прожгут мозг и заставят мучительно сжаться сердце…

Ф. Шишмарев «Кавказское слово», 1917, 22 января, № 18. по «Геноцид армян в Османской империи”, под.ред. М.Г. Нерсисяна, М.1982, стр. 492-497

Сообщение американского миссионера В. Джекса

Моя поездка из провинции в Константинополь совершилась при адских условиях; то, что я видел и слышал, никогда не забуду.

Я был свидетелем истребления целого народа, и то, что я пишу теперь, – это резюме, схематическое изображение происшедшего, и оно не может представить и тысячной доли всего виденного и пережитого мною.

Кроме моих путевых воспоминаний, при составлении данной статьи-сообщения я воспользовался сведениями, сообщенными мне одной женщиной, обращенной в мусульманство и привезенной в Константинополь, одной 10-летней девочкой, похищенной турецким офицером и отвезенной в Константинополь, одним мусульманином, приехавшим из Харпута, иностранцами-путешественниками, приехавшими из Эрзинджана.

Когда я выезжал в Константинополь, армянские избиения уже начались. Адский план выселения армян проводился систематически ужасными мерами. Прежде всего, всюду, в городах и деревнях, армянское население было разоружено жандармами при ужасающих зверствах и многочисленных убийствах, совершенных четами, которые составлялись из преступников, выпущенных из тюрем.

Там, где находили оружие, книги или что-нибудь, относящееся к партиям, производились повальные обыски, что терроризировало мирное население.

После этого началось принудительное выселение еще неарестованных мужчин и тех из арестованных, против которых не было улик; под предлогом выселения партиями отправляли их в разные стороны и всех до одного убивали. До отправки местные власти обыскали их, деньги и все ценное, что было при них, отобрали. Я видел караваны, в которых по 5-10 человек шли связанными между собой, в других местах – трупы, связанные между собой по 2 или по 5.

Когда я прибыл в Харпут, выселение мужчин уже закончилось, а остальное население – женщины, старики, дети, как брошенная вещь, были предоставлены усмотрению мусульман. Начиная от высшего чиновника, кончая простым крестьянином, все могли любую женщину или девушку взять в жены и насильственно обратить в мусульманство. Маленьких детей раздавали всякому желавшему; но в конце, когда больше не захотели их содержать, многих вывели на дорогу, чтобы они, голые и голодные, сделались жертвами зверских чет или чтобы погибли от голода.

В Харпуте я узнал, что в Диарбекирском вилайете, главным образом в Мертине, была резня, уцелевшие же подверглись ужасным насилиям. При выселении армянского населения из Эрзерумского, Битлисского, Сивазского и Трапезундского вилайетов правительство предоставляло известные льготы: десятидневный срок для выезда, разрешение на продажу имущества, некоторым семействам были предоставлены подводы, но которые были через 2-3 дня на дороге отобраны, а четы и мусульманские крестьяне их беспощадно истребили.

Раньше щадили женщин, девушек и детей. На этот раз они не избегли зверского отношения: первые сделались жертвами низменных страстей, вторые отдавались в мусульманские семьи в качестве пешкеша.

Очевидец рассказывал, что в Эрзерумском вилайете группа женщин, прибывшая на Харпутское поле, была оставлена там на произвол судьбы, где постепенно все они погибли (давая в день 50-60 жертв), и правительство послало только несколько человек для погребения трупов, чтобы здоровье мусульманских элементов не пострадало по вине гяуров.

Маленькая девочка из Зила мне сообщила, что когда выселяемые из Марзуана, Амасии, Токата отправились в путь, в так называемом Сар Хшлу (между Сивазом и Кесарией) дети были отобраны у матерей и заперты в отдельном помещении, а матерей заставили идти дальше.

А затем в соседних деревнях было объявлено, что желающие могут получить любого из детей. А сама эта девочка с ее подругой Нвард из Амасии была привезена в Константинополь одним турецким офицером. Караваны женщин и детей в каждом городе и деревне выставлялись напоказ перед правительственными учреждениями, чтобы мусульмане совершили среди них выбор.

После того как выселенные из Байбурта были вырезаны, остальные женщины и дети близ Эрзинджана были сброшены в Евфрат в том месте, которое носит название Кемах-Погази. Возмущенные этими зверствами, две сестры милосердия из эрзивджанского лазарета Красного Креста – норвежка м-ль Флора A. Beтель Ярсенберг, девушка из благородной семьи, и ее подруга-немка (прим. 38), оставив свою службу, приехали в Костантинополь и лично сообщили в некоторых посольствах об этих ужасных делах.

Этим варварствам армяне подверглись везде, и теперь на всех дорогах путешественники встречают трупы армян; от Малатии до Сиваза, на всем пути в течение 9 часов я встречал густые ряды трупов, связанных между собой по 2, по 5 или по 10. Все мужчины из Малатии приведены сюда и убиты, а из женщин и детей – часть вырезана, часть обращена в мусульманство.

В этих округах ни один армянский мужчина не может путешествовать – каждый мусульманин, каждый четник или жандарм считают своим долгом убить его. В последние дни на этой же дороге, за Алеппо, убиты депутаты турецкого парламента Зограб и Вардкес, которые были отправлены в Диарбекир, чтобы предстать перед тамошним военным судом. В этих вилайетах теперь можно путешествовать, только выдавая себя за мусульманина.

Во время своего путешествия я часто встречался с мужчинами, строившими дорогу, которые на мой вопрос, кто они, отвечали, что они – разоруженные солдаты-армяне и что им поручены строительные работы. По достоверным известиям, большая их часть вырезана. Так, солдаты-армяне из Эрзерумского вилайета, которые работали на дороге Эрзинджан – Эрзерум, вырезаны. Солдаты из Диарбекирского вилайета убиты на дорогах Диарбекир – Урфа, Диарбекир – Харпут. Из Харпута были отправлены сразу 1800 молодых людей в Диарбекир в качестве солдат, чтобы работать на дорогах, близ армии; все они вырезаны. Многие из мужчин, заключенных в тюрьмы, повешены. Так, повешены известные гнчакисты из Кесарии: Минас Минасян, Аджи Акоп Четемян, д-р Карапет вместе с другими товарищами.

В Сивазе, Харпуте, Эрзеруме и Адане в течение одного последнего месяца повешено несколько десятков армян.

Во многих местах армянский народ, чтобы спасти свою жизнь, выражал готовность перейти в ислам, но, как и во время прошлой небольшой резни, этот раз также такие обращения нелегко удовлетворялись.

В Сивазе всем пожелавшим перейти в магометанство было предложено отдать всех своих детей до 12 лет правительству и переселиться на жительство на места, которые укажет правительство.

Только при этом условии они были приняты в мусульманство.

В Харпутском вилайете переход в ислам мужчин не допускался, а женщинам при обращении в мусульманство ставилось на вид, что они должны быть готовы выйти замуж за мусульманина.

Много армянских женщин со своими грудными младенцами бросилось в Евфрат или покончило другим способом с собой. Евфрат и Тигр сделались могилой для многих тысяч армян.

Из черноморских прибрежных городов – Трапезунда, Самсуна – перешедшие в мусульманство удалялись во внутренние чисто мусульманские районы.

Карахисар за сопротивление при разоружении и выселении был уничтожен артиллерийским огнем, а население города и деревень вырезано, повешен епархиальный начальник.

Наконец, на пространстве, начиная от Самсуна, кончая Сигертом и Диарбекиром, большая часть народа вырезана, часть подверглась насилиям и лишь незначительная часть обращена в мусульманство. При виде этого всеобщего несчастья армяне грустно говорили, что времена Абдул-Гамида могут считаться наиболее счастливым периодом их истории.

Нужно предположить, что эта программа правительства преследовала цель – навсегда покончить с армянским вопросом, оставить 6 вилайетов без армян и рассеять армянство из Киликии… Даже один процент армянского населения 7-ми вилайетов, в которых должны были быть проведены реформы, не уцелел. До сих пор еще неизвестно, добрался ли хоть один армянин до Мосула или его окрестностей.

История не видела и не знает никогда подобного преступления. Вести из Киликии скудны и противоречивы, до моего приезда в Константинополь я ничего не знал о погромах или избиениях в этих округах, но мне говорили, что все население рассеялось или выселено в южную часть Алеппского вилайета, в сторону Дер-Зора, Дамаска. Правительство даже не пощадило маленьких колоний Алеппо и Урфы.

Когда я прибыл в Константинополь, началось выселение из окрестностей столицы; большинство армян Смирнского и Брусского вилайетов, оставив все свое добро, вынуждено было переселиться в Месопотамию. Настоятель армянского монастыря с братией и со всеми учениками, бросив монастырь с его богатствами и библиотекой, удалились.

Уезжая из Константинополя, я узнал, что очередь пришла за Константинополем, где уже в последние дни происходили обыски, в особенности среди провинциалов.

«Армянский Вестник», М., 1916, № 3, с. 7– 10. по “Геноцид армян в Османской империи”, под. ред. М.Г. Нерсисяна, М.1982, стр. 394-398

Из рассказа очевидца-араба Файез эль-Хосейна (О резне армян в 1915 г.)

Перевод с французского

Я – бедуин, сын одного из вождей племени Сулут, населяющего Илиджу. Я учился в школе племени (Ашаир) в Константинополе, затем поступил в государственный колледж. После окончания учебы меня направили на работу к генерал-губернатору (вали) Дамаска.

Спустя некоторое время я был произведен в каймакамы Мамурет ул-Азиза (Харберд) и находился на этой должности около трех с половиной лет. Затем я работал адвокатом в Дамаске. После того как началась мировая война, я был отозван правительством, чтобы снова занять должность хаймакама, но я отказался оставить свою свободную профессию.

Один предатель донес на меня, что якобы я – посланник тайного общества, организованного в Ливане с целью освобождения арабов посредством восстания племен против турецкого правительства и провозглашения независимости под протекторатом Англии и Франции. На основании этого доноса я был арестован, брошен в тюрьму, а затем доставлен в Аалийа (Ливан) и предан военному суду.

Меня оправдали, но правительство, решив удалить «молодых арабов», велело сослать меня в Эрзрум. Джемаль-паша приказал доставить меня туда под надзором одного офицера и пяти солдат. Когда мы достигли Диарбекира, Гасан-Кале был занят русскими, и вали Диарбекира распорядился, чтобы меня не отправляли дальше.

После 22-дневного пребывания в тюрьме этого города меня выпустили на свободу. Я прожил в Диарбекире шесть с половиной месяцев. Здесь я видел сам или узнал из достовернейших источников все то, что произошло с армянами. Меня информировали офицеры, высокопоставленные чиновники, знатные люди из Диарбекира, а также из Вана, Битлиса, Мамурет ул-Азиза, Алеппо и Эрзрума… Когда война кончится, читатели этой книги убедятся, что я писал правду и что это повествование излагает лишь незначительную часть злодеяний, совершенных против несчастного армянского народа…

* * *

После недолгого пребывания в Алеппо я был отправлен в Сер-Араб-Бонари, где к нам присоединили пять человек армян, которые должны были быть доставлены в Диарбекир. Оттуда мы пошли пешком по направлению к Серуджу, где остановились в караван-сарае, битком набитом армянскими женщинами и маленькими детьми. Эти несчастные были в плачевном состоянии, т. к. весь путь от Эрзрума до Серуджа они прошли пешком.

Я заговорил с ними по-турецки, и некоторые из них рассказали мне, что жандармы вели их по пустынным местностям, оставляя без воды. Женщины, разрешившиеся от бремени, вынуждены были оставить новорожденных в необитаемой местности на произвол судьбы. Некоторым материнская любовь не позволяла расстаться со своими детьми, и они вместе погибали в пустыне…

Из Серуджа меня отправили дальше – в Урфу. В пути я увидел толпы людей, шедших пешком. Издали я принял их за воинские части, но когда мы приблизились, я увидел, что это армянские женщины, которые шли сомкнутыми рядами, босые и истощенные, а спереди и за ними шли жандармы. Если какая-нибудь из женщин, изнемогая, отставала, то жандармы били ее прикладом, заставляя догонять своих спутниц. Тех же, кто обессиливал от болезни, оставляли одних посреди дороги на растерзание диких зверей, или же жандармы их пристреливали…

По прибытии в Урфу мы узнали, что власти послали отряд жандармов и солдат в армянские кварталы, чтобы отнять у армян оружие и поступить с ними так же, как и с их собратьями в других местах. Но когда армяне узнали от проходящих через Урфу караванов женщин и детей о судьбе своих собратьев, они отказались сдать оружие, оказали вооруженное сопротивление и убили одного жандарма и трех солдат.

Тогда власти попросили выслать воинские части из Алеппо, и по приказу Джемаль-паши, палача Сирии, карать мятежных прибыл Фахри-паша. Артиллерийским огнем он превратил армянские кварталы в развалины, перебил мужчин, детей и женщин, кроме тех, которые сдались солдатам и были сосланы в Дейр Зор.

Покинув Урфу, мы встретили группы женщин в лохмотьях, умирающих от голода, и истощения, видели много трупов, лежащих по краям дороги.

Мы сделали остановку в местечке близ деревни Кара-Джурн, в шести часах от Урфы. Я отошел немного в сторону по направлению к роднику и здесь перед моими глазами открылась ужасная, возмутительная картина: на земле лежала полураздетая женщина, связанная пропитанной кровью рубахой, с четырьмя пулями в груди. Я был до того потрясен этой картиной, что начал рыдать.

Когда я стал доставать из кармана платок, чтобы вытереть слезы, и повернулся, чтобы убедиться, не заметил ли этого кто-либо из моих спутников, я увидел приблизительно восьмилетнего мальчика с черепом, рассеченным топором. Эта картина еще более усилила боль… Мы продолжали свой путь в Кара-Джурн. Наш кучер, турок по национальности, указал на груду камней, вдали около одного холма, и объяснил, что в этом месте были убиты Зограб и Вардкес, два знаменитых армянских депутата.

Зограб был армянским депутатом Константинополя в Оттоманском парламенте. Его заслуги, красноречие и либеральные взгляды не могли понравиться младотуркам, не имеющим никакого понятия об истинной политике и конституционных принципах. Поэтому они и постарались разделаться с ним, чтобы вернуться к опустошительным методам своих предков.

Что касается Вардкеса, один курд говорил мне, что он был смелым и мужественным человеком. Еще во времена правления султана Абдул-Гамида он стоял во главе армянских повстанцев и был ранен взрывом снаряда; его посадили в тюрьму, где ему давали лживые обещания с тем, чтобы он раскаялся. «Я не продам своей совести ни за какие должности, – ответил он. Я никогда не скажу, что правительство Абдул-Гамида – это справедливое правительство, ибо я собственными глазами вижу и постоянно ощущаю его несправедливость!»

Младотурки не могли терпеть таких людей. Потому они и выслали Зограба и Вардкеса из Константинополя вместе с многочисленными представителями [армянской] интеллигенции, дав приказание уничтожить всех их в пути. Потом был пущен слух, будто они убиты разбойниками.

Вечером мы приехали в Кара-Джурн и там переночевали. С восходом солнца мы отправились в Северек. По пути нам предстала ужасная картина. По обеим сторонам дороги лежало большое количество трупов. Тут лежала женщина, длинные волосы которой покрывали половину тела, там лежала другая лицом к земле. Трупы мужчин, иссохшие под солнцем, были черны, как уголь. Чем ближе мы приближались к Севереку, тем больше становилось количество трупов, в особенности детей…

Мы переночевали в Севереке и на следующее утро отправились дальше. До прибытия в Диарбекир по дороге мы встретили караван армянских женщин, которых под конвоем жандармов гнали в Северек. У них был такой отчаявшийся и жалкий вид, что зрелище это тронуло бы камни и вызвало бы сострадание даже у диких зверей. За что их обрекли на такую участь? Какое преступление совершили эти женщины? Разве они вели войну против турок или убили хоть одного из них? В чем же заключалось преступление этих беззащитных существ? Единственной виной их было то, что они армянки, которые знали лишь свое дело и хозяйство, воспитывали своих детей, и никогда не интересовались ничем, кроме создания домашнего уюта для мужей и сыновей и исполнения своего долга…

Вечером мы достигли постоялого двора, расположенного на расстоянии нескольких часов от Диарбекира. Здесь мы провели ночь, а утром вновь отправились в путь. Всюду трупы: тут – мужчина с простреленной грудью, там – женщина с растерзанным телом; рядом – ребенок, заснувший вечным сном; чуть дальше – молодая девушка, прикрывшая руками свою наготу. Так продолжался наш путь, пока мы доехали до небольшого канала Кара Пунар близ Диарбекира. Здесь мы столкнулись с другим методом убийства и зверств.

Мы увидели трупы, сгоревшие дотла. Одному лишь всевидящему Господу известно, сколько молодых людей и красивых девушек, которые могли бы соединить свои жизни, были заживо сожжены на этом месте. Мы не предполагали, что найдем трупы даже у стен Диарбекира. Однако вся дорога до самых городских ворот была покрыта ими. Как я узнал позже у европейцев, только после того, как европейские газеты заговорили об этом, правительство издало распоряжение захоронить трупы убитых.

По прибытии в Диарбекир меня передали местным властям и посадили в тюрьму, где я пробыл 22 дня. В тюрьме я узнал от одного заключенного вместе со мной мусульманина из Диарбекира все подробности о резне армян в городе.

Я спросил, убивали ли армяне в Диарбекире правительственного чиновника или хотя бы какого-либо турка или курда? Он ответил, что армяне никого не убивали, но что после прибытия нового вали Рашид-бея и начальника [жандармерии] Рушди-бея было найдено много запрещенного оружия в домах и в церкви. Это послужило поводом к тому, чтобы власти арестовали и бросили в тюрьму знатных армян города. Духовные главари, заступившиеся за них, также были арестованы и заключены в тюрьму. Число арестованных достигло 700 человек.

Однажды к ним явился начальник и заявил, что согласно императорскому указу они должны быть высланы в Мосул, где останутся до окончания войны. Они обрадовались и стали готовиться к путешествию. Их погрузили в т. н. «келеки» – плоты на бурдюках, наполненных воздухом, которыми пользуются жители для переправы через Тигр и Евфрат. Однако вскоре стало известно, что все они были утоплены в Тигре и ни один из них не добрался до Мосула. Власти продолжали применять этот способ, топя целые семьи: мужчин, женщин и детей. Из армян, высланных из Диарбекира, такой смертью погибли семьи Казазяна, Торпагяна, Минасяна, Кешишяна и др. Среди первых 700 заключенных находился один армянский прелат – почтенный, образованный старец 80-ти лет, которого турки вместе с другими утопили в волнах Тигра…

Отправление армян на смерть было возмутительной, ужасной жестокостью. Один военный в Диарбекире рассказал мне, как это обычно делалось: как только получали приказ об истреблении армянской семьи, к ним домой являлся чиновник, подсчитывал членов семьи и передавал их жандармскому офицеру.

Этот последний оставлял несколько своих солдат охранять дом до 8 часов вечера. Несчастных людей предупреждали, что они должны готовиться к смерти. Женщины кричали от страха, мужчины были охвачены мрачным унынием, дети плакали, видя состояние своих родителей или же весело играли, не подозревая о том, что их ждет через несколько часов. После 8-ми часов подавали подводу, которая доставляла жертвы в отдаленное место, где их пристреливали, часто же убивали ударами топора.

После уничтожения армян, все: утварь, белье, вещи и инструменты всякого рода, как и все содержимое магазинов, лавок собиралось и доставлялось в церкви или иные большие помещения. Правительство создало специальные комитеты, которые сбывали товары по самым ничтожным ценам, как обычно бывает после смерти владельца с той лишь разницей, что выручка доставалась не наследникам, а поступала в турецкую казну.

Ковры стоимостью в 30 фунтов продавались за 4-5 фунтов. Произведения искусства отдавались за бесценок. Что касается денег и драгоценностей, то они собирались у начальника жандармерии Рушди-бея и губернатора Рашид-бея. Последний отвез все это в Константинополь, чтобы вручить лично Талаат-бею…

Кто сможет описать чувства, сжимающие сердце очевидца, когда он думает об этой несчастной и героической нации, которая удивила мир своей храбростью и отвагой, которая еще вчера была самой живучей и передовой из всех народов, населяющих Оттоманскую империю, а ныне стала воспоминанием прошлого? Ее школы, когда-то наполненные учениками, сейчас пустуют; самые драгоценные книги используются лавочниками для того, чтобы завертывать сыр; тридцать томов литературы на французском языке было продано за каких-нибудь пятьдесят пиастров…

Методы истребления армян были различны.

Один офицер рассказывал мне, что в Битлисе власти заключали армян в большие, наполненные соломой саманники, двери укрывали соломой и поджигали, так что бедные задыхались в дыму и погибали от удушья. Часто таким способом уничтожали сразу несколько сот человек. Я был потрясен, когда он мне рассказал, что видел одну молодую девушку, которая не выпускала из объятий своего жениха и бесстрашно пошла на смерть вместе с ним, войдя в охваченный огнем саманник.

В Муше армян также умерщвляли в гумнах с соломой. Большинство, однако, погибло от пуль, ножей и кинжалов. Власти нанимали мясников, которые за ремесло убийцы получали 1 фунт в день…

Жандармы применяли и другой метод. Они связывали женщин и детей друг с другом и бросали с большой высоты вниз. Это место, как указали мне, находится между Диарбекиром и Мардином, и сегодня человеческие кости образуют там небольшой холм.

В Диарбекире власти умерщвляли армян то огнем, то мечом. Часто их группами бросали в колодцы или в ямы и закапывали. Много армян было утоплено также в Тигре и Евфрате. Более 2000 армян было перебито за стенами Диарбекира в получасовом расстоянии от города, между дворцом султана Мурада и Тигром…

Один молодой турецкий учитель школы в Диарбекире рассказал мне:

«Власти Бруссы сообщили тамошним армянам, что правительство решило отправить всех в Мосул и Дейр Зор и что отправка состоится через три дня. Они продали все, что могли из своего имущества, наняли подводы и грузовые лафеты для транспортировки семей и багажа и в указанный срок отправились в путь. Когда они отъехали далеко от населенной местности, то кучера, по данному им приказанию отпрягли лошадей и бросили несчастных высланных в пустыне. Ночью они вернулись и ограбили их. Многие из них умерли от голода и страха. Другие были вырезаны в пути, и лишь небольшое число из этих людей достигло Дейр Зора».

Шевкет-бей, один из государственных служащих, которому было поручено дело истребления армян, рассказал мне при свидетелях следующее:

«Я сопровождал колонну высланных армян. Когда мы были за пределами Диарбекира и начали расстреливать их, передо мной предстал один курд. Покрыв мои руки поцелуями, он стал умолять, чтобы я отдал ему одну примеченную им десятилетнюю девочку. Я остановил стрельбу и велел одному из жандармов привести ее. Я велел ей сесть и сказал: «Мы передадим тебя этому человеку, и твоя жизнь будет спасена».

Через мгновенье я увидел, как она бросилась в сторону обреченных на смерть. Я опять велел прекратить огонь и привести девочку. «Я ведь тебя жалею, – сказал я, – и хочу спасти тебе жизнь. Почему ты смешалась с ними? Иди с этим человеком, он будет относиться к тебе как к своей дочери».

Она ответила: «Я дочь армянина; мои родители и близкие находятся среди тех, которых скоро убьют. Я не желаю иметь других родителей и не хочу пережить своих даже на один час». Она начала рыдать. Я долго пытался уговорить ее пойти с курдом, но она и слышать не хотела об этом, и я отпустил ее. Я увидел, как она, очень довольная, подбежала к отцу и матери и была вместе с ними расстреляна». После этого рассказа он заключил: «Если их дети ведут себя таким образом, что же сказать о мужчинах!»

Турки мобилизовали всех военнообязанных армян и распределили их в различные полки. Когда правительство вынесло решение о высылке и истреблении армян, было приказано сформировать отдельные армянские батальоны и направить их на строительство дорог и на внутригородские работы. Эти батальоны были использованы на тяжелых работах 8 месяцев.

Когда начались сильные дожди и снегопады и уже нельзя было найти им дальнейшего применения, по приказанию правительства эти батальоны из Эрзрума, Трапезунда и других отдаленных мест были направлены в Диарбекир. Еще до их прибытия городские власти были поставлены в известность об этом. Они послали им навстречу хорошо вооруженных жандармов, которые встретили их ружейным огнем. Последняя колонна, состоявшая из 840 молодых людей, нашла таким образом свой конец у стен Диарбекира…

Некий араб из племени Укаидат рассказывал мне, что на берегу Евфрата близ Дейр Зора он видел, как чернь срывала платье с армянских женщин, оставляя их совершенно голыми. Он потребовал у них отчета об их действиях и велел вернуть одежду. Но они не послушались. Женщины молили о пощаде и, убедившись в тщетности своей мольбы, предпочли смерть позору и бросились в реку.

Этот же самый араб рассказал, что одна женщина с ребенком на руках просила хлеба у прохожих, но никто не осмеливался дать ей милостыню из-за страха перед властями. Когда она через два дня почувствовала приближение голодной смерти, то оставила ребенка на базарной площади города, а сама бросилась в Евфрат. Женщины проявляли такое мужество и величие характера, каким не наделены многие мужчины.

Турецкое правительство понимало, что европейские державы не преминут узнать об истреблении армян и что новость эта распространится во всем мире, настроив общественное мнение против турок. Поэтому, после убийства большого числа армян, правительство приказало своим агентам переодеть их в курдов, надеть на головы трупов тюрбаны, после чего пришли курдские женщины и, окружив трупы, стали плакать и кричать, что армяне убили их мужей.

Вся эта сцена была сфотографирована с расчетом, чтобы позже «доказать», что именно армяне напали на курдов и убили их и что курдские племена поднялись, чтобы отомстить, что правительство не принимало никакого участия во всем этом деле. Но сообразительные люди разгадали эту игру, и об этом скоро стало известно в Диарбекире…

Когда власти Диарбекира отдали приказ об уничтожении армян, каймакамом Эль-Бешира был один араб из Багдада, каймакамом Илиджи – албанец. Получив приказ, они тотчас телеграфировали вали, что их совесть не позволяет им действовать подобным образом, а потому они подают в отставку. Их отставка была принята, но оба они были тайно умерщвлены.

Я тщательно расследовал этот факт и установил, что имя убитого араба из Багдада Сабет-бей Эль Суэйди. Имени албанца мне не удалось установить, о чем я очень сожалею. Оба они своим благородным поступком заслужили добрую память.

Во время моего заключения некий турецкий комисcap полиции часто посещал одного из своих друзей, который сидел в камере вместе со мной. Однажды я присутствовал при разговоре об армянах, об их ужасной судьбе; комиссар стал описывать методы, которыми он пользовался при убийстве несчастных.

Некоторые армяне нашли убежище в пещере за городом. Он обнаружил их, заставил выйти и двоих убил собственными руками. Услышав это, его друг воскликнул: «А Бога ты не боишься? Кто тебе дал право убивать вопреки заветам Господа?» Он ответил: «Таков приказ султана. Приказ султана есть приказ Господа Бога, и его выполнение является долгом».

В конце августа 1915 года меня посетил в тюрьме один из моих коллег, близкий друг чиновника, которому было поручено руководить резней армян. В ходе разговора я от него узнал, что к этому времени в Диарбекире и других вилайетах было убито 570 000 армян.

Если мы к этому прибавим 50 000 человек, убитых в последующие месяцы, 230 000 убитых в вилайетах Ван, Битлис и Муш, и 350 000 армян, которые были вырезаны в Эрзруме, Харберде, Себастии, Трапезунде, Адане, Бруссе, Урфе, Зейтуне и Айнтабе, то получим цифру, равную 1 200 000 – убитых или умерших от голода, жажды и болезней.

* * *

Если спросить у турецкого правительства о мотивах истребления армян – мужчин, женщин и детей, осквернения их чести, захвата и разграбления их имущества, — оно ответит, что армяне в Ване перебили мусульман, что они держали запрещенное оружие и бомбы, что были найдены такие символы армянской государственности, как знамена и др. Все это, мол, служит доказательством того, что армяне не отказались от своих интриг и ждут удобного случая, чтобы разжечь смуты и убивать мусульман, опираясь на помощь России, врага Турции.

Таковы ссылки турецкого правительства.

Я изучил этот вопрос на основе самых авторитетных источников. Я осведомлялся у жителей и чиновников Вана, посещавших Диарбекир, убивали ли армяне мусульман в Ване или в пределах вилайета. Все отрицали это и говорили, что правительство приказало жителям покинуть город задолго до того, как русские вошли туда или был убит хоть один человек. Власти также потребовали, чтобы армяне сдали оружие, но последние отказались, боясь нападения курдов и самих же властей. Они также отказались выдать наиболее видных людей в качестве заложников.

Все это произошло во время вступления русских в Ван. В других местах власти собрали и угнали армян вглубь страны, где их уничтожали, несмотря на то, что ни один служащий турок или курд не был убит ими. Что же касается событий в Диарбекире, читатель этой брошюры уже знает об этом. Там не было ни одного инцидента, ни одного убийства или нарушения спокойствия, которое могло бы турецкому правительству послужить поводом для зверств против армян…

Публикуя эту брошюру, я прежде всего преследовал цель опровергнуть все обвинения, которые будут выдвинуты против ислама, и доказать, что ответственность за совершенные против армян жестокости ложится на членов комитета «Единение и прогресс», которые держат власть в своих руках и которые руководствовались ничем иным, как расовым фанатизмом и завистью к армянам. Мусульманская религия отвергает их!

В заключение я обращаюсь к европейским державам и заявляю им, что это они вдохновляли турецкое правительство на преступления, ибо, зная о дурной турецкой администрации и преступлениях, совершенных турками неоднократно, эти державы не помешали им и дальше продолжать наносить вред людям (прим. 39).

Faiez el Ghocéin. Témoignage d’un Arabe musulman sur I’Innocence уt le massacre des Arméniens. Trad. de l’arabe par A. El-G. [Bombay], 1917, p. 3-4, 20-22, 39-44.

Источник: genocide-museum.am