«Мне швыряли отчет в лицо, а я молча уходила»
Римма, 49 лет
— Мой начальник был на короткой ноге с высокопоставленными людьми, да и сам довольно известный человек. Умный и эрудированный, он был токсичным перфекционистом, который боялся потерять власть. Требовал, чтобы все было идеально. Поэтому в работе все было по инструкции. Малейшее нарушение, отклонение от заданного курса и плана вызывало эмоциональную бурю.
Руководитель мог взорваться на ровном месте, а вызвать его раздражение могло все что угодно. Ему нравилось играть на публику, особенно коллег. Например, он мог внезапно вызвать и потребовать отчет. Едва вникнув, начинал придираться то к цветам в таблицах, то к заголовкам в тексте. Это были показательные выступления, в которых он не только отыгрывался на человеке. Ему было важно, чтобы посторонние видели, как подчиненные его внимательно слушают: «Почему эта графа желтая? Сделай зеленым. Что ты тут вообще понаделала? Ерундой занимаешься!»
Бывало, он ждал ситуаций, когда человека можно унизить. Одного после этого увольнял, другого — оставлял, но понижал в должности.
Помню, как начальник ударил охранника. Тот уволился, но вернулся спустя полгода. Положению этого человека не позавидуешь.
С новым сотрудником руководитель сначала общался уважительно, проверял на прочность, щупал почву, а потом разносил в пух и прах. Мы говорили между собой: «Если дурой назвал, все, значит, принял!»
Люди в компании надолго не задерживались. Многие сотрудники вылетали через неделю–месяц–год, кто-то сбегал на третий день. И те, кто оставался и сохранял должность, часто шутили: «У нас год за три». Но за нашу работу хорошо платили.
У меня была должность главного бухгалтера. Довольно быстро я поняла все особенности характера и поведения своего начальника. Если он бросал мне в лицо мои же отчеты, я просто вставала и уходила. Что бы ни случилось, я реагировала спокойно.
Его кабинет был на первом этаже. Мой — на втором. От других сотрудников, с которыми поддерживала отношения, знала, что после таких сцен он какое-то время приходил в себя. Потом задавал присутствовавшим вопрос: «Я ее сильно обидел, как думаете?» Видимо, пытался понять, правильно ли поступил, искал поддержку, но потом обязательно звонил со словами: «Ну все, Риммочка, спускайся, перегнул. Надо договорить!» Извинялся только так.
Кажется, из тех, кто оставался годами с нашим руководителем, все понимали, что лучше не реагировать на его истерики. Если тронуть, все посыплется, как карточный домик.
По этой же причине в компании не было сплетен.
Если до руководителя доходило чье-то недовольство, на ковер вызывал всех. Он собирал абсолютно всю информацию по ситуации, устраивал целый квест с разбором полетов каждого из нас.
В первую очередь попадало тому, кто был недоволен. И непременно страдал доносчик. Так что жаловаться было нельзя. Жалобы, претензии, несогласие заканчивалось эмоциональным: «Пошли все вон».
Я всегда держала с ним дистанцию, говорила определенным тоном, поэтому, возможно, проработала в компании четыре года. Меня не уволили, а передали дружественной организации, когда нашу компанию расформировали.
«Люди сбегали через день после трудоустройства»
Лариса, 45 лет
— Я работаю в корейской компании. У нас жесткая субординация. Слово руководителя не то что не подвергается сомнению — лучше не переспрашивать, не спорить, не доказывать. Иди и делай, даже если не веришь в успех. Тебе быстрее предъявят за то, что не сделал как велено, чем за то, что сделал как велено, но это оказалось так себе решение.
Все десять лет, что работаю в компании, задаю себе вопрос: «Почему до сих пор не уволилась?» О том же спрашивают друзья, которым я рассказываю об «ужасах нашего городка». Да, у меня стабильная и высокая зарплата, соцпакет, бонусы раз в квартал. Но я не могу сказать, что «работаю, потому что хочу помогать людям». Я просто привыкла.
С юности знаю корейский, много раз была в Корее, мне близка и интересна эта страна. У меня нет ментального разрыва, как у тех, кто никогда не был ни в одном азиатском государстве или всю жизнь проработал в крупных европейских компаниях.
Не раз видела тех, кто настолько был потрясен происходящим у нас в компании, что просто не приходил на следующий день после трудоустройства.
Культурный шок у людей был буквально от всего.
Моим боссом был вице-президент компании. А значит, заходить к нему надо было в поклоне, выходить спиной, постоянно кивая. Много лет проработав в России, он хорошо говорил по-русски и отличался крайней клиентоориентированностью.
Если партнеры жаловались, пусть даже на мелочь, он вызывал сотрудников на ковер. Не разбирался в деталях, а просто отчитывал. Его не интересовало, что какие-то задачи были нереалистичны. Например, требовал сделать что-то за два дня, хотя на выполнение нужна была минимум неделя.
Руководитель страшно орал. Легко вспыхивал, заводился с полуоборота. Причем гнев касался не только нас. На нашего корейского руководителя он кричал в присутствии его же подчиненных. В такие моменты я испытывала испанский стыд. Готова была провалиться куда угодно, лишь бы не присутствовать при акте публичного унижения.
Многие сотрудники, сталкиваясь впервые с агрессией нашего босса, буквально теряли дар речи. Такие порки обычно заканчивались пренебрежительным жестом, предлагающим выйти немедленно вон. Он любил собирать совещания, на которых все сидели молча, никто не шевелился, не разговаривал, не смотрел в телефон.
А дальше начиналась перекличка и знаменитое: «Ага, а что здесь? Следующий. Здесь? Следующий». Как опрос на уроке: «А теперь к доске пойдет…» Сидишь, трясешься. «Вася Михайлов!» Уф, слава Богу. Не спросили, значит пронесло. Можешь быть на пару дней свободен.
В предыдущей компании, где я работала, владелец бизнеса был довольно нервным человеком. Из тех, кто телефон в стену швыряет. Да, он легко заводился, кричал. Но ни разу это не было сопряжено с унижением подчиненных.
Мой босс в компании говорил и ругался на английском. Если при этом присутствовал другой кореец, то переходил на родной язык и не стеснялся в выражениях. И уж тем более не извинялся за это. Усугублялось все театральным заламыванием рук. Он мог закрыть лицо руками, откинуться на стул с криком «ащщщ», которому в русском языке нет эквивалента. Такие сцены происходили регулярно и в полнейшем безмолвии. Мы вынуждены были терпеливо замереть и дожидаться конца тирады. А потом следовало: «Все, идите». И понурые, как побитые куры, мы выползали из кабинета.
Меня тогда спасало, что орал начальник на всех и сразу. Это была коллективная ответственность и вина.
И какой же ужас мы испытывали, когда босс выбегал со словами: «Где Алексей?» Ты не знал, вернется ли Алексей из его кабинета.
Все, кто не мог вынести унижений, просто покидали компанию.
Когда босс получил повышение и уехал в Корею, партнеры буквально рыдали. У них начались тяжелые времена. Мы же держали кулачки, волновались — а вдруг реально вернется. И спустя месяц с облегчением выдохнули: «Не вернется!»
«На тебе начальница вчера оторвалась, завтра — мой день»
Татьяна, 38 лет
— Я из банковской сферы. Все мои начальники вели себя с подчиненными ужасно. Но на последнем месте работы было хуже всего. Предыдущие руководители извинялись, если позволили себе публичные оскорбления. Спокойно признавали, что были резки и не правы. Последняя начальница этого не делала никогда.
Она впадала в ярость регулярно. Может, и понимала, что делает больно собеседнику, но кажется, физически была не в состоянии извиниться.
Признаваться, что не права, для нее было то ли тяжело, то ли невозможно.
Мы работали в клиентском отделе банка. В наши задачи входило привлечение клиентов и поддержание контакта с ними. Руководитель, профессиональный аналитик, на клиентов смотрела сквозь призму цифр и данных. Ее функционал был другим, может поэтому все, что мы делали, казалось ей не идеальным. Отчеты, которые для прежнего руководителя были исчерпывающими, для нее оказывались недостаточными.
Начальница могла начать орать из-за формулировок в служебной записке. Ей могли не понравиться слова. Тут же следовал резкий выпад в твой адрес. Это всегда было прилюдно, громко и с переходом на личности. Работали мы в опенспейсе, крики слышали все.
Первое чувство, которое меня лично охватывало — физическая боль. Будто кто-то сильно ударил. Сердце начинало страшно колотиться, голова кружилась.
Порой приходилось выйти, чтобы отдышаться. Выпады начальницы были внезапными, резкими, агрессивными. А гнев, как жвачка, растягивался на много часов. Агрессия постепенно становилась пассивной, реплики обезличенными и обращенными в воздух. Ослабевало все лишь к концу рабочего дня: «Насколько же надо быть тупым, до какой степени надо не врубаться, чтобы не понимать элементарных вещей?! Ведь сколько раз говорилось. Но нет, глухие собрались, никто ничего не слышит…»
Все в отделе, да даже в департаменте, знали эту ее особенность. Мы с коллегами были в постоянной готовности, что сегодня опять каждому достанется порция гнева. Спокойных дней практически не было. Мы даже шутили о графике: «На тебе вчера оторвалась. Сегодня Миша под раздачу попал. Завтра — мой день».
Начальник отдела предъявляла к себе высокие требования. Работала с 8 утра до поздней ночи. Обедала на ходу, даже перерыва себе не позволяла. Всегда напряженная, вовлеченная в работу, она знала обо всем, что происходило в отделе. До болезненного состояния ответственная. Но этого же она требовала от команды.
Но мы ведь совсем другие. Кому-то необходим был перерыв, чтобы приступить к очередной задаче. Кто-то не мог пообедать, как она, за 15 минут. Все наши «слабости» не просто фиксировались, а становились поводом для упреков. Заметив малейшую ошибку в документе, руководитель говорила: «Ну да, на обед вы время нашли…», «поговорить с коллегой успели». Если кого-то ругали, то остальные молчали, только взглядом проявляя сочувствие.
Мы старались после таких всплесков агрессии обязательно выйти в коридор, чтобы выслушать того, кому досталось; предложить выпить вместе чай, угостить конфетой.
Это происходило на автомате, без договоренностей. Было ощущение, что человеку так больно, что не поддержать его невозможно.
Но у начальницы было важное положительное качество. Перед руководством она отстаивала сотрудников и брала вину на себя. Никогда не конкретизировала, какой менеджер допустил ошибку, но всегда предлагала выход и решение.
Поэтому мы говорили о ней: «Но она же нас отстояла!» Другая коллега могла сказать: «С ней я профессионально выросла. Да, ругает, но благодаря ее опыту мы получили конкурентные преимущества перед другими коллегами!»
Но работать с этим человеком было невыносимо. Не покидало постоянное ощущение неминуемого скандала. Тяжелое чувство, когда тебе уже стыдно, но ты представить не можешь, за что, больше всего напоминало детство. Что-то точно не так, тебе обязательно попадет. Одна из коллег — открытая, веселая, энергичная девушка, — проработав год в отделе, перестала делиться собственным мнением.
Но мы терпели. У всех были свои причины — ипотека, страх потерять высокооплачиваемую работу. Я оканчивала институт. Нужны были деньги на финансовую подушку, чтобы войти в новую профессию. Без зарплаты я не смогла бы поддержать социальный уровень и статус, к которому привыкла. Но я решилась на увольнение.
Когда вспоминаю то, что происходило еще полгода назад, у меня сбивается дыхание. Ее крепкие выражения звучат в ушах, поэтому я не жалею, что ушла.
«И тут я сказала: “Не смейте повышать на меня голос!”»
Лиза, 35 лет
— Однажды я пожаловалась знакомому, что второй месяц подряд меня мучает зуд. Вся чешусь и плохо сплю. Он посоветовал психолога, который лечил гипнозом.
Это не был гипнотический сон, скорее я просто расслабилась в кресле. Следуя инструкциям, включала воображение и отвечала на вопросы. В какой-то момент вздрогнула.
— Чего вы испугались, что увидели, Лиза?
— Змею.
— Давайте выбросим ее в колодец.
— Давайте, — с удовольствием ответила я.
Логику рассуждений терапевта уже не помню, но в беседе мы пришли к мысли, что змея — моя начальница.
Я приехала покорять столицу. Поступила в Полиграфический институт и устроилась верстальщиком в серьезную компанию. У нас было издательство полного цикла с крупными рекламодателями и большой читательской аудиторией. Выпускающим редактором и по совместительству моей начальницей была женщина вдвое старше меня. Очень требовательная, жесткая, то и дело предъявляющая всем не всегда справедливые претензии. Мне было всего двадцать лет, поэтому на необоснованную критику я реагировала болезненно.
Верстка — работа кропотливая и длительная. Но регулярно под сдачу номера на меня наваливалось все, что только можно было навалить. Я была одной из немногих, кто мог двое суток подряд не выходить из офиса, чтобы успеть сдать номер.
Вполне естественно, что в последующие две недели после выпуска, сидя без работы, я заводила разговор о том, что тянуть до последнего так себе история. Мне не хотелось не спать ночами и отдуваться за всех.
Порой начальница меня грубо обрывала, мол, держи при себе свое мнение. Я не помню выражений и формулировок, но это было громко, обидно и вызывающе. Как человек, который к тому моменту года три как не жил с родителями, я в ответ промолчать не могла. «Не позволю на меня кричать! Почему вы повышаете на меня голос?» Помню, однажды она заорала: «Заткнись, дура!» — «Да ты сама дура», — без паузы ответила я. У нас не было дружеских отношений, но я могла позволить себе резко перейти на «ты», чтобы отрезвить собеседницу.
После этого случая руководитель компании вызвал нас к себе. Встретил словами: «Девочки, давайте жить дружно». Мы обсудили взаимные претензии в его присутствии и разошлись. Увольняться я не спешила. Я так долго искала эту работу, мне так важно было сохранить ее за собой. В голову не приходило, что терпеть оскорбления и унижения чревато зудом и бессонницей в будущем.
Приступы агрессии у начальницы сменялись беззаботным общением с рассказами о путешествиях и командировках, о любимой дочке. Удивительно, но я не держала зла. Может, потому, что умела постоять за себя? Правда, когда приходило время выпускать новый номер, она срывалась на всех, включая меня.
Я очень боюсь змей. Для меня змея — равно смерть. И только в кабинете психолога я вдруг поняла, что испытывала смертельный ужас, когда моя начальница заводилась.
Прямо перед декретом я пообещала, что полгода спустя придумаю, куда пристроить ребенка, и вернусь. В конце концов, мне нужна была эта работа, а семье — деньги. Но через шесть месяцев я поняла, что возвращаться в офис не хочу.
«Пиши объяснительную, почему чихнул не вовремя»
Елена, 55 лет
— 15 лет назад я устроилась преподавателем в семинарию. Тогдашний ректор и мой начальник был консерватором до мозга костей из серии «глаз не поднимать», «юбки в пол». Работали у нас преимущественно женщины в возрасте, чтобы «соблазна семинаристам не было».
После занятий вижу своего настоятеля в окружении ребят. Он человек строгий, подчиненных жестко контролировал. Понимаю, надо бы подойти под благословение. Ужасно не хочу, но иду. Стою со сложенными руками. Совершенно точно попадаю в его поле зрения, но он даже не поворачивается.
Внезапно прямо при студентах начинает выговаривать мне за отсутствие платка: «Посмотрите на других матушек, неужели шарфик нельзя накинуть…»
Я много преподавала, всегда пользовалась уважением и авторитетом в вузах. А тут отчитывают, как школьницу! Вокруг семинаристы, пререкаться как-то неуместно.
Вообще ректора все боялись. Про него все знали, что не любит тех, у кого есть свое мнение. Возражение было бы открытым конфликтом, после которого пятью копейками не отделаешься. Этот страх во мне и сработал, хотя было жутко неприятно.
От позора была готова провалиться сквозь землю. «Не хотела же подходить!» — думала про себя. Спас звонок. Меня тут же окружили семинаристы: «Зачем вы к нему подошли? Мы стараемся обойти. Если не получается, действуем по обстановке». Их дружеская поддержка очень утешила.
Ректор был не просто авторитарным, порой его заносило. Мог потребовать от семинаристов писать объяснительные по самым нелепым поводам: почему прошел по двору в шапке, почему вышел без шапки, зачем чихнул не вовремя. Ребята писали эти записки на раз-два, не задумываясь.
Преподаватели должны были отмечаться при входе и выходе из семинарии. Я человек трусоватый, поэтому никогда на работу не опаздывала. Но и не отмечалась. Кажется, даже не подозревала, что это необходимо.
Середина учебного года. Вдруг ректор требует от меня написать объяснительные по поводу отсутствия отметок о входе-выходе сразу за все дни и месяцы моей работы.
Вместо объяснительной в сердцах написала заявление об уходе. Идти мне было тогда некуда, бросать студентов не хотелось. Но настроена я была решительно и готова пустить заявление в ход. Но именно в день, когда я собиралась дойти до отдела кадров, ректор зашел ко мне обсудить какие-то дела. Был доброжелателен и любезен. Его поведение вызвало когнитивный диссонанс. Я стала думать: «Если ты нормально относишься к людям, зачем эти придирки?»
Моя подруга-психотерапевт успокаивала: «Ну написала и написала, порви и выброси из головы». Коллега обещал: «Если вы уволитесь, я тоже уволюсь, но у меня дети!» Я внутренне оправдывала ректора: «А если у него характер такой? Знаю же, что хороший руководитель и умный человек, но из-за статуса не видит свои слабости. Живет себе жизнь начальника, по-другому и не будет».
Окончательно пересмотреть отношения с руководителем помогла библиотекарь семинарии. Однажды по дороге в трапезную мы встретили настоятеля. Моя спутница попросила благословения. И тут же услышала: «Что еще за маникюр в семинарии?» Вместо агрессии в ответ она артистично воскликнула: «Можно же иногда и пошалить!» Ее не задел упрек, она не затаила обиду в сердце на человека, который публично решил обсудить ее ногти, она вообще не собиралась придавать этому значения. Так в дальнейшем вела себя и я.
Фото: pexels.com, freepik.com