Сергей Худиев
Недавно мне довелось поучаствовать в дискуссиях относительно смертной казни — причем обсуждали не только убийц, педофилов и террористов, но и коррупционеров. Что же, тут возникает ряд вопросов — хорошая ли эта идея вообще, и стоит ли именно христианам ее поддерживать.
Идея введения — и всемерного расширения использования — смертной казни всегда была (и еще будет) очень популярной.
Расстрелять всех плохих людей — и останутся одни хорошие, тогда и заживем. Странно, что юристы и прочие государственные мужи часто не понимают такой простой вещи.
Или они, наоборот, понимают что-то, чего не понимают непрофессионалы? В самом деле, борьба с преступностью, в частности, с коррупцией — это профессия, требующая многолетнего обучения и опыта. Как, например, хирургия. Мы же не говорим под руку хирургу, удаляющему злокачественную опухоль — «Да что ты миндальничаешь! Топором, топором ее, гадину, надо!». Он профессионал, он знает, как надо, топором или химиотерапией.
Борьба с преступностью — это то, чем государство занималось всегда, с раннего бронзового века,накопив определенный опыт. Например, этот опыт показывает, что ужесточение наказаний провоцирует ужесточение преступности — потому что если и вору, и убийце одинаково светит пуля в затылок, у вора нет причин воздерживаться от убийства — больше вышки все равно не дадут.
Также хорошо известно, что следователи и судьи, как и прочие человецы, сами бывают подвержены коррупции, и когда ложно осужденный лежит в гробу и не пишет во все инстанции — это очень привлекательная для них возможность. Казнить могут не только коррупционеров — но и коррупционеры могут с успехом казнить невинных людей.
Бывают, впрочем, и добросовестные ошибки — и у нас, и в США, и везде бывают случаи, когда люди, отбывающие огромные сроки за тяжкие преступления, внезапно выходят на свободу, поскольку вновь открывшиеся обстоятельства доказывают их невиновность. Это в любом случае трагично — но невинно осужденного хотя бы можно выпустить. Воскресить казненного — нельзя.
Вообще криминология — это сложная научная дисциплина, которая анализирует факторы, влияющие на преступность, и ее реакцию на меры государства. И если развитые страны сужают (или вовсе исключают) применение смертной казни, то за этим стоит не наивное прекраснодушие, а накопленный опыт борьбы с преступностью. Ну не работает сдирание кож с продажных судей. Другие меры работают. В ряде стран коррупция низкая, а смертной казни нет вообще.
Полезно также помнить, что в истории огромное число невинных и законопослушных граждан (в нашей стране и в других странах) были лишены жизни не уголовными преступниками, а государством. Государство, призванное обуздывать злодеев, само может впадать в злодеяния — и эту возможность надо учитывать.
Но посмотрим на проблему и в ее религиозном аспекте. Уже в глубинах Ветхого Завета появляется принцип известный, как «закон талиона» — «Кто сделает повреждение на теле ближнего своего, тому должно сделать то же, что он сделал: перелом за перелом, око за око, зуб за зуб; как он сделал повреждение на [теле] человека, так и ему должно сделать» (Лев.24:19,20) Клеветника, который пытался подвести ближнего под законную кару, надлежало предать этой же каре: «сделайте ему то, что он умышлял сделать брату своему; и [так] истреби зло из среды себя» (Втор.19:19)
Это знаменитое «око за око, зуб за зуб» иногда видят воплощением неумолимой ветхозаветной суровости — но на самом деле, в историческом контексте, это, напротив, ограничение суровости наказания.
Преступника можно было подвергнуть такому же вреду, который причинил он — но не большему. Того, кто выбил зуб, можно было лишить зуба — но не жизни. Этот принцип вводит в право такое понятие, как соразмерность наказания.
Имущественные преступления в суровые ветхозаветные времена карались на имущественном же уровне:
«Если кто отдаст ближнему на сохранение серебро или вещи, и они украдены будут из дома его, то, если найдется вор, пусть он заплатит вдвое» (Исх.22:7)
«Если кто согрешит и сделает преступление пред Господом и запрется пред ближним своим в том, что ему поручено, или у него положено, или им похищено, или обманет ближнего своего, или найдет потерянное и запрется в том, и поклянется ложно в чем-нибудь, что люди делают и тем грешат, — то, согрешив и сделавшись виновным, он должен возвратить похищенное, что похитил, или отнятое, что отнял, или порученное, что ему поручено, или потерянное, что он нашел; или если он в чем поклялся ложно, то должен отдать сполна, и приложить к тому пятую долю и отдать тому, кому принадлежит, в день приношения жертвы повинности; и за вину свою пусть принесет Господу к священнику в жертву повинности из стада овец овна без порока, по оценке твоей; и очистит его священник пред Господом, и прощено будет ему, что бы он ни сделал, все, в чем он сделался виновным» (Лев.6:2-7)
Как показывает опыт, ветхозаветный уровень суровости долгое время был недосягаемым идеалом гуманизма — вешать за воровство в Европе перестали, по историческим меркам, недавно. Хуже того, людям свойственно постоянно проваливаться в до-ветхозаветные времена и требовать казни за преступления, за которые суровым законодателям древнего Израиля в голову не пришло бы лишать человека жизни. Казнить коррупционера — то есть человека, повинного в имущественных преступлениях, было бы грубым нарушением принципа талиона.
Этот принцип допускает казнь убийц — но не воров.
Что касается казни убийц, Новый Завет, конечно, признает за государством право наказывать преступников: «ибо [начальник] есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое» (Рим.13:4) «Отмщение злым», разумеется, распространялось не только на убийц, и не обязательно предполагало смертную казнь — но во времена Апостола, оно, несомненно, ее включало, и, признавая за государством право наказывать «делающих злое» он, по умолчанию, признавал за ним и право казнить преступников.
Это было неизбежно, поскольку обуздать, скажем, вооруженный разбой, не прибегая к смертной казни, во времена Римской Империи (и много позже) было невозможно. Надежная тюремная система, позволяющая содержать опасных преступников под замком пожизненно, появляется гораздо позже — а в ее отсутствие казнить опасных злодеев было тяжелой необходимостью. Суровость средневековья — или, скажем, Дикого Запада XIX века — была связана именно со слабостью государства и невозможностью защитить граждан от преступников как-то иначе.
Христианство провозглашает уникальную ценность каждой человеческой жизни — но в той ситуации казнь преступника можно было оправдать необходимостью защитить жизни мирных людей. Лучше казнить убийцу, чем ставить под угрозу жизни невинных.
Сегодня государство достаточно могущественно, чтобы надежно удерживать опасных преступников в изоляции, и задачу обеспечения безопасности законопослушных граждан можно решить и без смертной казни. Лишать человека жизни, когда в этом нет необходимости, было бы неправильно.
Если мы верим, что человек — любой человек — создан по образу Божию, мы не должны лишать жизни кого бы то ни было без действительно крайней нужды. Если пожизненное заключение достаточно, чтобы обезопасить общество, на нем и стоит остановиться.
Разумеется, все эти соображения не будут популярны — люди очень легко начинают требовать крови.
Нравственный уровень фарисеев, которые оставили блудницу в покое, когда Спаситель напомнил им об их собственных грехах, в наши дни является недосягаемо высоким.
Но для представителей Церкви было скорее характерно «печалование» — заступничество за осужденных перед государством. Требовать крови — не дело христиан.