Священник Петр Коломейцев. Фото: Анна Гальперина
Мы жили в коммуналке недалеко от трех вокзалов. «Наш дом легко найти, – обычно говорили мы, – он стоит в сквере у «мужика в пиджаке». Так памятник Лермонтову назвали в «Джентльменах удачи», и в семье почему-то этим ужасно гордились.
Дом и правда был непростой. В невысоком особняке с арочными окнами, ажурными чугунными перилами, мозаикой на лестничных клетках и анфиладной планировкой комнат некогда размещалась контора парчовой фабрики Сапожникова. У нас была огромная кухня, которая одновременно служила душевой. Старинную голландскую печь разобрали, поставили на ее месте чугунную ванну с газовой колонкой. Бабушка говорила мне: «Петенька, пускаю воду. Обойди соседей, спроси, не собирается ли кто-то ужинать или пить чай». Конечно же, в квартире был дубовый паркет, сверкали хрустальные люстры, а на дверях красовались бронзовые ручки с двуглавыми орлами. В прихожей стоял необъятных размеров шкаф, в котором в свое время хранились парчовые священнические ризы. Шкаф был так огромен, что в одну из створок умудрились провести канализацию и установить там унитаз, а во второй была каморка Костика.
В нашей квартире жило 11 человек. Мы были дружны, потому что приходились друг другу дальними родственниками или свояками. А может быть, потому что, в отличие от коммуналки в доме напротив с тридцатью изолированными комнатушками, жили в общем пространстве трех проходных комнат, которое лишь на ночь занавешивалось.
Елку к Новому году обычно покупали в саду Баумана – парке, где зимой детвора каталась на коньках, а летом гоняла в мяч. К тому моменту фабрика Сапожникова со священнических облачений перешла на выпуск офицерских погон. Блестящую бракованную погонную ленту выбрасывали на помойку. Оттуда детвора ее и растаскивала для елочных гирлянд. В тот год, а мне едва исполнилось шесть лет, мама опростоволосилась. То ли забыла, то ли не успела, то ли на елочном базаре раскупили все елки, точно не знаю – мы рисковали на Новый год остаться без зеленой красавицы.
Новый год отмечали в детском саду, потом в школе. Главными героями всегда были неизменные Дед Мороз, Снегурочка, космонавт и мальчик – Новый год. Исполнять роли двух последних персонажей на праздниках мне доводилось не раз. Одним словом, Новый год для меня был событием. Конечно, я приуныл, точнее сильно расстроился, что праздник в наш дом может не прийти.
Не долго думая, мама пошла покупать браконьерскую елку на вокзал. Стоимость елок тогда была невысока и зависела от размера: сантиметр за копейку. Елка до метра обходилась в 60-80 копеек, чуть больше метра покупали за рубль – рубль двадцать. Прямо у электричек стояли мужики со свежесрубленными деревьями. Хотя бизнес их был нелегальным и цены они ломили, но торговаться с ними было бессмысленно. Отступать маме было некуда. Она взяла первую попавшуюся, плотно завернутую в мешковину елку, которая казалась котом в мешке за безумные деньги. Она стоила аж три рубля. Для миниатюрной метровой елочки цена эта была сверхвысока и сопоставима с бутылкой хорошего и ароматного высокоградусного напитка. «Не хочешь – не бери, – буркнул мужик,– но такой красавицы на всем вокзале не найдешь».
Всю дорогу до дома мама ощупывала закутанную в тряпье елку, опасаясь, что макушки-то у нее и нет или, как минимум, сломана. Это означало, что водружать красную звезду будет не на что. Обуреваемая страхами, она принесла елку домой и стала разворачивать на общей кухне. Смотреть на елку за трешку сбежались все соседи. Не знаю, что это был за сорт, но елка оказалась удивительной.
Во-первых, у нее были длинные иголки, плотно насаженные на ветки, что создавало эффект мягких пушистых лап. Лап этих было много и все какие-то круглые. Во-вторых, елка сплошь была покрыта малиновыми шишками. В-третьих, хвоя оказалась серебристо-голубоватая. Такого цвета от елки я не ожидал, да и не видел никогда прежде. Как правило, у нас дома появлялись обычные зеленые елки, поэтому я просто ахнул. А сосед дядя Юра сказал: «Вот это я понимаю, настоящая, рождественская елка!» Тогда впервые, а это был 1966 год, я услышал слово «рождественская». Никогда и ни в каком контексте мне это прилагательное не встречалось, связи с Новым годом я тоже не увидел. Может, поэтому слово засело в моей голове и не давало покоя?
– Дядя Юра, а что такое рождественская елка?
– Та, которую ставят на Рождество.
– А это что?
– Как что? Праздник!
Он отвел меня в свою комнату и показал на перламутровый медальон, размером не больше моей ладони, на котором что-то было тщательно вырезано. Я потом еще много раз приходил к дяде Юре, благо комнаты не закрывались. Забирался на черное кожаное кресло и часами рассматривал икону Рождества, которая висела у него на стене с незапамятных времен. «Понимаешь, дружок, раньше был такой праздник Рождество. Ну, вместо Нового года…»
Я рассматривал медальон и пытался представить все то, о чем говорил дядя Юра: ангелов, каких-то волхвов, пастухов, верблюдов, дары Младенцу… Он объяснял мне, что всегда на елку ставили звезду: пятиконечную, если хотели сообщить всем, что «родился в Вифлееме Сын Человеческий», шестиконечную, что символизировало «рождение Сына из рода Давидова», либо восьмиконечную, которая обозначала, что «Слово стало плотью». Это было сложно понять, поэтому я просто слушал. А он рассказывал, как елку украшали фигурками волхвов, которые следуют за звездой, указывающей место рождения Младенца, и обязательно разными животными: верблюдами, волами, осликом, овечками. А еще на елку ставили свечи и зажигали их, потому что свечи символизируют ангелов, которые в этот миг поют о Богомладенце. Под елкой всегда должны лежать подарки. Это взрослые кладут их для детей, как когда-то волхвы принесли свои подарки младенцу Христу.
Рассказ дяди Юры был для меня погружением в новый мир, в сказку про Рождество. Я готов был возвращаться в нее снова и снова, забираясь на черное кожаное кресло или на широченный подоконник. Упирался спиной в стену, смотрел в окно и фантазировал.
Много позже узнал, что привезенный со Святой земли медальон дяде Юре подарила мать. Это было ее благословение, с которым он прошел всю войну. Помню, он обещал оставить иконку мне в наследство, но уже спустя пять или шесть лет нас расселили. Вскоре дядя Юра умер, а медальон бесследно исчез…
Я вырос, стал священником. Тогда-то Новый год окончательно превратился для меня в антипод Рождества. Мало того, что он приходился на постные дни, так еще в эти дни я только и делал, что отпевал. Служить меня направили в деревенский подмосковный храм. Под Новый год там случались одни неприятности, неурядицы и несчастные случаи. Это был разгул всего самого плохого. То напились, подрались и не проснулись, то «нива» под лед ушла – парни выскочили, а девчонки утонули. Я не помню, чтобы мы в деревенском храме наряжали елку на Новый год. Праздником для меня тогда было только Рождество, и я подчеркнуто категорично не отмечал Новый год, пока однажды не побывал в Израиле…
Как-то осенью поехал в паломническую поездку на Святую землю. Первое, что обнаружил в небольшом сувенирном магазине, которых в городе не счесть – перламутровый резной медальон, как у дяди Юры. Среди разнообразных сюжетов – Успения, Тайной вечери – нашел Рождество. Купил. По сей день эта икона висит в моей келье. Во-вторых, обнаружил невиданное доселе растение – араукарию. Вылитая «рождественская елка» из моего детства, только без шишек. Оказалось, что в Израиле принято украшать к Рождеству араукарию, в крайнем случае кипарис. Наконец, я попал в храм. В Верхнем храме Рождества шла архиерейская служба, места там было мало, поэтому с другими паломниками оказался в нижнем храме. Мы стояли вокруг престола в маленьком пространстве пещеры Рождества, где священник-араб служил сразу на трех языках: по-арабски, гречески и по-церковнославянски. Во время Великого входа с дарами он просто обходил нас, а мы стояли плотным кружком перед жертвенником у подножия престола, под которым изображена Вифлеемская звезда.
Я думал о том, что в этом самом месте родился Спаситель. В голове мелькали картинки из детства: Новый год, серебристая елка, перламутровый медальон, экзотическая араукария. Когда, наконец, мы стали причащаться, я почувствовал, будто сам присутствую у ног рожденного Спасителя. Стою с остальными паломниками, как когда-то стояли пастухи и волхвы.
Удивительная особенность Святой земли состоит еще и в том, что ты чувствуешь здесь событие вне времени. Стоя в храме, пусть в жарком сентябре, пусть в двадцать первом веке, ощущаешь, как событие совершается прямо сейчас. Прямо сейчас мы стоим рядом друг с другом, без алтарных преград, а Христос приходит в этот мир. Он посреди нас, и есть, и будет.
Я думал о детских ощущениях, в которых однажды, много-много лет назад родилось что-то удивительное, какое-то предчувствие моей будущей веры. Оно началось благодаря фантастическому персонажу, сошедшему с электрички с замотанной в тряпье новогодней елкой. Там в Вифлееме Новый год вдруг перестал для меня быть антагонистом Рождества, бесшабашным пьяным праздником, в котором самым веселым может быть «баня – пиво – самолет – другой город». Елка, араукария, звезда, дары волхвов, верблюды, перламутровый медальон и Новый год с космонавтом и общим застольем в нашей коммуналке окончательно соединились для меня в один праздник-предчувствие, в радость рождения в мир Спасителя, для которого нет никаких преград.
Подготовила Дарья Рощеня