Мы почти проиграли. «Мы» – это жители Украины, которые устали от войны, бесконечной лжи, накатывающейся катком бедности, стремительного развала государственности и крушения надежд и планов.
Денис Азаров
Рассуждать о причинах этого поражения можно бесконечно, вспоминая череду политических дрязг и обвиняя в проигрыше кого угодно – от Януковича до Госдепа. На самом же деле, виноваты мы сами.
Это мы оказались неспособны объединиться вокруг собственных мировоззренческих ориентиров. Прежде всего, потому, что ориентиров этих у нас просто не оказалось.
С самого начала украинской катастрофы мы (тут я обращаюсь к собратьям по цеху, т.е. людям пишущим) исходили желчью, иронизировали, клеймили, призывали обратить внимание…
Сказать, что мы ничего не делали, – нельзя. Но нас, увы, не хватило не то чтобы на выработку каких-то новых смыслов – нас не хватило даже на объединение хоть в какой-то форме. В итоге каждый из нас забился в собственную нору и выбрал для себя слепленную на скорую руку систему взглядов, примеряя которую на происходящее можно давать оценки в социальных сетях.
Пожалуй, единственное, что нас хоть как-то извиняет, – мы попали в общий тренд, который я бы назвал «шарик в лабиринте». Наверное, читатель помнит игрушку из детства – круглый пластиковый лабиринт, в котором перекатывался шарик. Наклоняя игрушку, можно вывести шарик из лабиринта. Вся современная общественная нелиберальная мысль, в том числе западная, напоминает шарик, который, ударяясь о стенки лабиринта, до сих пор не может выйти на простор понятных всем ценностных ориентиров, элементарных принципов и очевидных постулатов, способных завладеть умами если не миллионов, то хотя бы тысяч.
Лабиринт состоит из сотен «стен», означающих категорическое неприятие частью общества каких-то моментов – национализма, москвоцентризма, радикализма во всех его проявлениях, «призрака коммунизма», исторической памяти, держащей многих в рамках, мягко говоря, не актуальных представлений… Таких «стен» – десятки, если не сотни. Найти выход из этого лабиринта часто берутся люди ловкие и даже талантливые, но без толку – лишь чаще или реже слышен стук «шарика» о «стенки».
В первую очередь, нужно, как мне кажется, освободиться от «стен», которые делают наши споры бесплодными, а взгляды – размытыми. Представим, что нет никакого «русского мира», украинской «хунты», «мировой закулисы», Крыма, Донбасса, России… Вообще ничего этого нет. Есть только некое абстрактное общество, в котором мы существуем.
Теперь спросим себя – чего мы ждем от этого общества? Как мы хотим, чтобы оно было устроено? Какой принцип общественных отношений должен стать основополагающим? Вне зависимости от наших политических, этических, эстетических, ментальных и вообще каких угодно предпочтений каждый из нас даст на эти вопросы один ответ: мы ждем от общества справедливости.
Речь тут не об опошленной политиками «социальной справедливости», да и вообще не о социальных и государственных институтах или законах. На самом деле, все это вторично. Как писал по этому поводу Иван Ильин (блестящий текст которого под названием «О справедливости» обязателен к прочтению), «Справедливость нельзя найти ни в виде общих правил, ни в виде государственных учреждений. Она не «система», а жизнь».
Речь идет о более глубинных вещах, основанных на этических нормах, начинающихся с простого «правильно – неправильно», с мировоззренческой системы, сформированной родителями, традициями и жизненным опытом.
Фото: Википедия
Но тут возникает очевидная проблема. Каждый понимает справедливость по-разному. Принятые раньше простецкие схемы «А давайте уравняем всех в правах» или «Давайте гарантируем всем одинаковые личные свободы», обросшие позже громоздким идеологическим аппаратом, как оказалось, не работают. Мы не будем останавливаться здесь на оспаривании основ либеральной идеологии, потому что это заняло бы много времени, а интересующиеся могут ознакомиться с трудами любого традиционалиста. Здесь скажем лишь кратко: уравняли, гарантировали – и что? Оглянитесь вокруг. Где же справедливость?
Итак, нужна некая универсальная система координат, которая может стать основанием для желаемой всеми справедливости. И эта система координат есть. Она всеобъемлюща, детально разработана и прошла испытание столетиями. Речь идет о христианстве.
«…нет ни Эллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного…» (Кол. 3:11), «Если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми» (Рим 12:9-21), «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» (Мк 12:13-17), «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь» (2 Фес 3:6-15), «Трудно богатому войти в Царство Небесное…» (Мф 19:16-30), «Взявшие меч, мечом погибнут» (Мф 26:47-56), «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими» (Мф 5:1-12).
Разве от прочтения этих цитат, являющихся лишь каплями в море Священного Писания, стены «лабиринта» не разбиваются вдребезги? Разве вместо бесплодных терзаний и мутных идеологических конструктов, засевших у нас в головах, не возникает ощущения ясности и свободы? Ощущения того, что ответы – вот они, только протяни руку. Мы тут не о духовном просветлении говорим – этой стороны вопроса мы не касаемся. Мы говором о сугубо прагматичных вещах. Нужен объединяющий концепт? Вот он. Нужно основание для справедливости? Вот же оно.
Теперь собственно о справедливости и христианстве как морально-этическом основании для нее. Библия буквально пронизана идеей справедливости, которая неразрывно связана с праведностью, являющейся в свою очередь характеристикой следования Божьим заветам. Т.е. в христианстве справедливость – это божественное понятие, возвращаясь к цитате Ильина – не следование «общим правилам, не система», а сама жизнь, жизнь во Христе.
Уже из этой высшей справедливости, впрочем, вытекает справедливость приземленная, функциональная, облаченная в формы, к которым мы привыкли: «Горе тем, которые постановляют несправедливые законы и пишут жестокие решения, чтобы устранить бедных от правосудия и похитить права у малосильных из народа Моего, чтобы вдов сделать добычею своею и ограбить сирот» (Ис 10:1-4). Но эта справедливость, повторимся, вытекает из высшей справедливости: «Праведен Ты, Господи, и справедливы суды Твои» (Пс 118:137-144).
Без высшей справедливости не может быть никаких справедливых законов, а будет лишь постоянное «похищение прав малосильных», что мы, к слову сказать, наблюдаем вокруг непрерывно.
До этого мы говорили о христианстве в целом, но не все христианские конфессии могут в равной степени стать основой мировосприятия, способного быть стержнем справедливого общества. По глубокому убеждению автора более всего к этому приспособлено православие. Ответ на вопрос, почему именно православие, надеюсь, дадут более компетентные в этих вопросах люди, подхватив эстафету, начатую этим текстом.
Здесь лишь отметим, что православие, связанное жесткими догматами, сумело остаться кристаллом, питающим общество своими молекулами, но не допускающим растворения в нем. Именно с этой точки зрения православие, которое некоторыми деятелями критикуется за «косность» и «догматичность», является более сильным, чем «гибкие» западные конфессии.
Итак, есть справедливость и вера, ее питающая, дающая к ней основания, создающая систему координат. Но чего-то в этой конструкции не хватает. Не хватает силы, превращающей веру в справедливость, питающую справедливость верой. Как мне кажется, для обозначения этой силы есть хорошее русское слово «воля».
В первую, но не главную очередь, слово это можно использовать для обозначения «свободы для», противопоставляя ее либеральной «свободе от» Джона Милля, которая на латыни звучит как libertas (отсюда – «либерализм») и означает освобождение от традиций, религии, социальных связей и в конечном итоге постулирует индивидуализм как высшую ценность. Воля может означать свободу для веры и достижения справедливости – понятий, из современного нам дискурса практически исключенных.
Но более важным представляется другое значение слова «воля». Речь идет о способности преодолевать трудности для достижения цели, сознательное стремление к чему-либо. Современная общественная мысль низвела волю до механического, подчас бездумного и подверженного манипуляциям выбора среди политиков и партий. Единственное проявление гражданской позиции, лежащее вне рамок избирательного процесса, – акции гражданского неповиновения или вооруженное сопротивление. Но это процессы деструктивные, к тому же ведущие к сомнительным, а то и вовсе трагическим последствиям.
Как канализировать волю к справедливости, опирающуюся на веру в реальные общественные изменения? Ответ на этот вопрос – тоже тема для продолжения дискуссии, на которую рассчитывает автор. Здесь лишь отметим, что нового качества общества невозможно достичь без изменения качества частиц его составляющих, т.е. нас. Не изменимся мы – не изменится ничего вокруг, что, кстати говоря, наглядно подтвердили события последнего года в Украине.
Отсюда вытекает целый комплекс вопросов, связанных с просвещением, качеством общественного дискурса, законодательством, формами общественной активности и вообще всем, что так или иначе ведет к переосмыслению места человека в обществе. Это переосмысление, кстати, и есть главное волевое усилие, которое каждый из нас должен совершить, если действительно хочет реальных перемен.
Итак – вера, воля, справедливость. Вера как основа для справедливости, достигаемой волей. Воля, направляемая верой и устанавливающая справедливость. Справедливость, основанная на вере и создаваемая волей… Можно как угодно переставлять углы этого смыслового треугольника, но сам он при этом остается нерушимым, состоящим из связанных между собой смысловых граней, которые представляют собой простую и понятную мировоззренческую систему.
Причем система эта накладывается буквально на все, что так или иначе регламентирует жизнь нашу и государства, – начиная от международных договоров и законов и заканчивая должностными инструкциями. Любое формальное или неформальное правило, написанное или просто устоявшееся, можно «протестировать», задав простые вопросы: справедливо ли это, по-христиански ли, не ограничивает ли это нашу волю к достижению христианской справедливости?
Можно уже сейчас провести простой мысленный эксперимент – задать эти вопросы, окинув взглядом то, что нас окружает. Например, справедлива ли нынешняя фискальная система? Соотносится ли с христианской моралью социальная политика? Способствует ли реализации нашей воли существующая избирательная модель? После каждого ответа «нет» появляется более сложный вопрос: куда направить наши волевые усилия для того, чтобы «нет» превратилось в «да», т.е. попросту говоря — что делать?
Конечно, ответы, на эти вопросы в очень многих случаях не будут простыми, а их поиск станет мучительным. Более того, процесс этот будет бесконечным, потому что, вспомним Ильина, «Справедливость не «система», а жизнь». Но главное – начать задавать эти вопросы и искать ответы. Когда этот процесс станет доминирующим в общественном дискурсе, можно будет сказать, что мы достигли своей цели – построили христианское общество.
Надо сразу оговориться, что автор вовсе не имеет в виду какую-то «симфонию властей», вмешательство церкви в дела государства и вообще уверен, что государство должно оставаться светским. Но это никак не мешает ему быть проникнутым духом христианства, основанным на христианской морали. Которая, к слову сказать, ничуть не ущемляет прав атеистов или представителей других религий, предоставляя этический фундамент, однозначно приемлемый большинством вне зависимости от вероисповедания, национальности, возраста, пола и т.д.
Странно заканчивать текст о перспективах возможными опасностями, но, не очертив их, двигаться дальше бессмысленно, т.к. мы рискуем запутаться в суждениях и быть в переносном смысле избитыми оппонентами, причем избитыми справедливо.
Первая опасность, которую в наших рассуждениях наверняка усмотрели самые проницательные читатели, – т.н. «политическое православие». Термин этот до сих пор не имеет четкого определения, но негативный оттенок уже получил. Поэтому под «политическим православием», как правило, понимается использование православия или православной церкви для достижения политических целей, что, естественно, недопустимо.
Вторая опасность заключается в том, что православное мировоззрение условно можно назвать традиционным. Это значит, что существует опасность скатывания в «этнический» традиционализм, т.е. традиционализм, тесно связанный с национализмом.
И не важно, какой это национализм – русский, украинский, «славянский» или какой-либо еще, – «… нет ни эллина, ни иудея…», и точка.
Соответственно, любые националистические не лозунги даже, а просто попытки разграничить христиан по границам географическим или национальным должны решительно пресекаться. Тем более, разграничение это в нынешних условиях имеет для общества плачевные, если не сказать – катастрофические последствия.
Третья опасность – христианский социализм с его «Христос был первым социалистом» и прочими забавными, но при вдумчивом отношении – бессмысленными и неизвестно куда могущими завести тезисами. К этой же опасности следует отнести скатывание к т.н. «христианской демократии» европейского образца, которая ловко адаптировалась к современному либеральному мироустройству, поступившись своими базовыми принципами и превратившись в не консервативное даже, а в центристское течение.
Впрочем, изложенное выше, скорее всего, можно назвать именно «христианским социализмом», и лишь неуместные коннотации (которые, впрочем, можно побороть) мешают использовать этот термин. Так что если у кого-то из читателей появится другое название для обозначения того, что пытался донести автор этим текстом, – в комментариях можно и нужно оставлять свои варианты. Да и вообще, этот текст – отнюдь не догма, а повод для начала дискуссии, которая давно назрела.