После сего был праздник Иудейский, и пришел Иисус в Иерусалим. 2 Есть же в Иерусалиме у Овечьих [ворот] купальня, называемая по-еврейски Вифезда, при которой было пять крытых ходов. 3 В них лежало великое множество больных, слепых, хромых, иссохших, ожидающих движения воды, 4 ибо Ангел Господень по временам сходил в купальню и возмущал воду, и кто первый входил [в неё] по возмущении воды, тот выздоравливал, какою бы ни был одержим болезнью. 5 Тут был человек, находившийся в болезни тридцать восемь лет. 6 Иисус, увидев его лежащего и узнав, что он лежит уже долгое время, говорит ему: хочешь ли быть здоров? 7 Больной отвечал Ему: так, Господи; но не имею человека, который опустил бы меня в купальню, когда возмутится вода; когда же я прихожу, другой уже сходит прежде меня. 8 Иисус говорит ему: встань, возьми постель твою и ходи. 9 И он тотчас выздоровел, и взял постель свою и пошел. (Ин, 5:1-9)
Если меня просят назвать наиболее вдохновляющее меня богослужение, то я уверенно называю Великое повечерие с Покаянным каноном Андрея Критского. «Самая моя» неделя Великого поста – Крестопоклонная. Сложилось так, и все. Где-то услышала, где-то вникла в тексты, где-то церковный распев особо за душу взял.
Вообще это нормально – своеобразная церковная самоидентификация. Мы хотим приблизить евангельские события, и шире – жизнь Церкви, к своей практической жизни, хотя бы как-то сократить разрыв между повседневным и повседневным «тут», и возвышенными параметрами бытия где-то «там».
После Пасхи мы тоже ищем свои смыслы, своих «героев». В воскресенье Фомы мы сравниваем себя с апостолами, а с ним, с Фомой, – своих неверующих родных. А кто-то из прихожанок, принципиально не принимая никаких комплиментов 8 марта, с нетерпением ждет своего, «православного женского дня» (лично у меня, хоть убейте, это сочетание ассоциируется с чем-то вроде «православный косинус», «глобус Португалии» или «карандаш для восьмого класса»).
Моя неделя – она, пожалуй, о расслабленном. Первая учительница легко приставила ко мне прозвище «заочница» — продержаться без «респираторщины» и отменно посещать школу хотя бы две недели совсем не представлялось возможности. Потом начался пубертат и какие-то нескончаемые головокружения и прочие недомогания. Мне выдали пожизненное освобождение от физкультуры, школьные субботники и уборки всегда проходили без меня – аллергика со стажем, да еще очкарика с дефицитом массы тела. Словом, расслабленная…
С возрастом все выправилось, и было ничего до середины февраля нынешнего года, когда нагрянул тяжелый грипп с путаным сознанием и несбиваемой температурой. К слову сказать, из-за болезни пришлось отложить запланированную, но вовсе не экстренную операцию. Мои операции – отдельная тема, они связаны с астматической симптоматикой, и мало кто верит, что с интервалом в год, я перенесла аж четыре вмешательства под общим наркозом…
А потом началось непонятное. Я страдала от последствий откладывания операции и, одновременно, ничего не могла сделать для того, чтобы вылечиться. Ежедневно появлялись какие-то новые симптомы, назначаемое лечение не помогало, а показатели анализов говорили о полном штиле в организме.
«Болеешь?! Ты то?! Ну и что же у тебя не в норме?!» — такие вопросы я не раз слышала, когда сетовала кому-то на свои недомогания. Иногда подобные вопросы поступали невербально. Просто я как-то сразу понимала, что человек мне не верит. Ну и правда ж, руки-ноги у меня на месте, и даже очков нет. Потому что теперь я ношу контактные линзы…
«Не притворяйся! Можешь, ты, можешь эту задачку решить!» — кричит с кухни мама, если ребенок просит помочь ему с математикой. «Устала она! Не может! Ха! А как же отец Прокопий, у них-то с матушкой девять?!», — слышит молодая женщина, которая растит ребенка одна, родители живут за тысячи километров, и она на церковном дворе делится своими трудностями с престарелой прихожанкой, надеясь встретить материнское участие.
С подобными ситуациями мы встречаемся повсеместно. А если сказать точнее, мы живем в ситуации тотального неверия. Мы дышим неверием, чувствуем неверием. Мы разучились верить. Просто. По-земному. Без всякого богословия.
А ведь можно не просто сравнить себя с этим расслабленным, но вспомнить, как общался с ним Христос. Он вежливо спрашивает о желании быть здоровым. Он ничего не навязывает, а ждет подтверждения. Да, из Его уст звучит: «не греши больше, чтобы не случилось с тобою чего хуже», но этим словам предшествует беседа, проникновение в ситуацию страдальца, и, в конце концов, исцеление.
Взять пример с Самого Христа? А почему нет? Да, нам не дана власть исцелять (любой врач – в некотором роде только медсестра, помощник Верховного Врача), но мы обладаем всеми ресурсами для того, чтобы сопереживать, а еще – верить. Нет, я не о вере в Бога, не о вере Богу. Я о вере в самом обычном человеческом понимании.
Верить, что тот, кто рядом с тобой, не придуривается, не «сачкует» и не разводит тебя на деньги. Верить, что человек поступил так, как он поступил, – возможно, да, не самым красивым образом – потому что он был стеснен в выборе. Верить, что такой-то человек, действительно, не умеет делать то-то и то-то. Верить, что тому, кто перед тобой, действительно, плохо. Вот с этой-то обычной верой у нас слабо, очень слабо.
Как же поступил Христос? Он ничего не возразил человеку, когда тот малодушливо указал на неимение человека, способного спустить его в купальню. Он ему верил. Он знал, что в индивидуальном опыте этого несчастного, действительно, не было человека. Не было света. Не было надежды. Не было, возможно, даже Бога, хотя это не мешало ему ожидать и ожидать схождения ангела в купель. Ну, это как у некоторых наших сограждан: Церковь не признаю, но родится ребенок – обязательно окуну в купель Крещения, чем-то да поможет…
Но Он не осудил его за духовную близорукость. Не упрекнул за неидеальную жизнь, ставшую причиной его 38-летнего состояния. Он просто попросил его не грешить. Не будем грешить и мы, не веря тем, кто рядом с нами, и кто пытается сигнализировать нам о своей боли или проблеме. Ведь поверить в проблему человека – это уже половина той помощи, которую мы можем оказать ему в ее решении. А, и последнее. Если нам хочется с кем-то идентифицировать себя в Церкви, так может, будем, прежде всего, стремиться подражать Христу?!