Главный родительский грех – гордость
— Хотелось бы поговорить о самых страшных ошибках, которые могут совершать родители в общении с детьми. О родительских грехах, практически.
— Главный родительский грех, мне кажется, совпадает с основным человеческим грехом, гордостью. Это базисная ошибка, вот в чем проблема. В самой по себе гордости ничего страшного нет. Но из нее растет убеждение, что я — главный, из нее растет ответственность за ребенка на уровне порабощения. Надо проще к себе относиться, хотя это приходит только с годами. Да и то не всегда.
— Сравнение — это страшно? Большая ошибка?
— Сравнение — это результат. Сравнивать людей, конечно, неправильно, но у нас же нет с тобой волшебной палочки, вот я под Новый год скажу: «Сравнивать нехорошо», — и все перестанут. Корень сравнения всего со всем находится в нас: нам недостаточно себя такими, какими мы являемся.
Мы не верим в силу разных обстоятельств, в частности собственного воспитания, что мы клевые. И поэтому стараемся, чтобы было что-то, за что можно ухватиться, чтобы хоть наш ребенок был самым клевым.
— Ну а, может быть, ребенку хорошо от того, что его с кем-то сравнивают. Может, ему хочется лучше становиться по сравнению с другим ребенком.
— Когда ребенка сравнивают с кем-то другим, с ним происходит несколько вещей. Вещь номер один: чем младше я, тем важнее для меня мама и папа, и я им верю безоговорочно. Если мама и папа мне говорят, что я хуже Павлика, начинает рушиться моя вера в себя. Я начинаю впервые понимать, что, возможно, мне надо жить не так, чтобы было интересно, а так, чтобы обогнать Павлика.
Сделать это можно разными способами: заляпать его тетрадку чернилами, обмануть маму и сказать, что Павлик получил по контрольной два. Мы получаем совсем другой механизм, механизм соревнования, не имеющий никакого отношения к саморазвитию.
Хороший ли это механизм или плохой? Это другой разговор. Но если мы говорим про человеческое в нас, то здесь он не должен работать. Я думаю, читатели сами могут вспомнить, как это у нас происходит. Например, мы спокойно в машине едем по дороге, и вдруг для нас почему-то становится суперважно кого-то обогнать. Отчего и как это происходит, неведомо, мы просто вдруг изо всех сил жмем на газ и рвемся вперед. И как раз в этот момент любопытно бывает зафиксировать ощущения внутри себя.
Можем поговорить про природу этого чувства. Я в последние месяцы много думаю об идее человеческого и животного в нас. Очевидно, что в нас есть и то, и другое. Мне кажется, что одна из целей человеческого бытия — приблизиться к человеческому началу и уйти от животного.
Чем мы отличаемся от животных? Свободой воли. Животные не могут сказать себе «да» или «нет».
Животное начало в нас — как раз желание выжить: поймать лучшую самку или самца, обогнать человека на дороге и, наконец, победить Павлика. Иначе все это вместо нас сделает кто-то другой.
Только вот в чем проблема: за последние несколько тысяч лет, и читатели наверняка про это слышали, многое изменилось. Инстинкты остались, но остальное изменилось. Напряжение между двумя этими полюсами и есть человеческая жизнь.
В тот момент, когда я еду по дороге и у меня срабатывает «я должен его обогнать», хорошо бы включить человеческое начало. Задать себе вопрос: «Зачем?»
Дима Зицер. Фото: detki.cz
— Еще из инстинктов: твое потомство должно выжить!
— Да, именно поэтому «надень шапку», «доешь суп» и так далее! Когда у меня самого в голове включается этот инстинкт, я говорю себе: «Дима, подожди. Ребенок сам чувствует, тепло ему или холодно. Сыт он или голоден. Все в порядке». У ребенка, вышедшего из пещеры, такого не было, да и шапки не было.
То же с едой: я понимаю, почему наши предки ели первое, второе и третье, особенно те, что с севера, иначе они бы погибли. Но сейчас ведь уже не так, и это важно осознать.
— С самим собой можно ребенка сравнивать?
— Все можно. Но ведь в максимах есть известная доля лукавства. Ребенка классно научить понимать, что он делает, чего он хочет, какие инструменты нужны для достижения цели. Если где-то для достижения этой цели в ряду других 15 инструментов нужно сравнение, значит, использовать и его.
Умение сформулировать, чего я хочу, как выглядит мой путь, какие там заложены удовольствия, радости и сложности, на что я могу отвлечься по дороге, как я этот путь могу пройти, – это намного важнее.
Манипуляция – насилие гуманным способом
— Следующая частая ошибка — манипуляция, это страшно?
— Давай сначала договоримся, что это такое. В моей формулировке манипуляция — это обман. Когда мы что-то делаем, мы учим этому следующее поколение, это очевидная вещь. То, как мы себя ведем, показывает нашим детям способ поведения.
Бывает, иногда родители говорят: «Она (или он) — такой манипулятор!». Ну так вы его этому и научили. Если родители раз за разом будут обманывать меня, говоря, что за теми, кто не доедает кашку, приходит Баба-яга, или милиционер, у кого на что фантазии хватает, конечно, я быстро сам освою этот прием.
— Почему родителям так легко скатиться в манипуляции? Они не требуют усилий?
— Соблазн применить силу как бы гуманным способом. Представим себе пример: я налила ребенку суп, ребенок устроил там кораблекрушение, суп не поел. Во мне опять включился инстинкт: мое потомство не выживет, если не поест этот суп. Я — мать, я должна сделать так, чтобы ребенок поел.
Я могу привязать его к стулу, раскрыть специальной раскрывалкой рот и лить туда суп. Но это как-то неудобно.
Дай-ка я его обману. Есть много способов обмануть. Помнишь пример у гениального Драгунского в «Тайное становится явным»? И блистательно, кстати, описано состояние Дениски. Это способ номер один, когда мы используем дрессировку: «доешь суп — будешь молодцом».
Есть способ более сложный и извращенный: «кто не ест суп, у того навсегда останутся маленькими ручки, тот не выйдет замуж, никогда не вырастет».
— Мне кажется, человек не всегда отслеживает, что он сейчас манипулирует. А совершенно искренне считает, что делает, как лучше.
— Более того, он имеет на это право. Мы — люди, наше базисное право — ошибаться и оступаться. Ну оступились, отряхнулись, подумали и пошли дальше. И вот это «пошли дальше» — довольно важный момент. Конечно, мы сваливаемся в это. У какого родителя не защемит сердце, когда его ребенок вышел на улицу без шарфа, а папе кажется, что там очень холодно? Вопрос не в том, защемит ли у меня сердце, вопрос в том, что я с этим сделаю.
Если ребенок обещал прийти в 9 вечера домой, а его нет ни в 9, ни в 10, ни в 11, и телефон не отвечает, какой родитель не начнет сходить с ума? Вопрос, что я делаю, когда схожу с ума. Иду путем порабощения: привяжу его к батарее, он совсем никуда не будет уходить, и я буду спокоен. Это не человеческий способ, но он есть. Человеческий способ более сложный, полный сомнений, конфликта и примирения, компромисса, рефлексии.
Право на себя – это не равнодушие
— Бывает такой родительский грех — равнодушие? Папа лежит на диване, смотрит телевизор, а ребенка посылает поиграть на планшете. Бывает ли так, что родителям действительно не интересно со своими детьми?
— Я бы сказал, что это разговор не про равнодушие. Я имею право делать то, что меня интересует. В большинстве случаев я не должен бросаться по первому зову к ребенку, откладывая все, чем занимался. Мама сидит, читает книгу в свое удовольствие, прибегает ребенок, ему очень важно прямо сейчас сделать что-то с мамой.
В этот момент мама собственным примером может обучить ребенка важному навыку — осознанию собственных потребностей: «Я имею право делать то, что мне сейчас интересно». И потратить одну минуту, чтобы рассказать, что такое удовольствие. Это совсем, совсем не равнодушие, а ровным счетом наоборот, это право на себя. Право на себя — это что я читаю, что я ношу, с кем и как дружу, это осознанность. Если бы мы всех детей в мире могли обучить этому праву на себя, а затем еще и передать его взрослым, то все, мы вошли бы в царство благоденствия.
— Есть такой анекдот: мама выглядывает в окно и кричит сыну: «Иди домой!» — «Мама, я замерз?» — «Нет, ты проголодался!» Здесь с родителем что происходит?
— Грех бездумия, я бы сказал, если пользоваться твоей терминологией. Что происходит у мамы? У мамы папа из магазина притащил мамонта, и у нее опять сработал базисный инстинкт: срочно накормить сына. Иначе мамонта съедят другие люди. У меня для мамы есть сообщение: мамонт никуда не денется, он будет лежать на том же месте и через час.
А если вдруг его действительно съедят, то мы пойдем за угол, в магазин, и купим там сыр, хлеб и пельмени. Вот в этой точке прикольно остановиться и задать вопрос иначе: «Ты хочешь есть?» Между прочим, это важный материнский вопрос: дети действительно заигрываются. Нужна всего секунда, одна секунда, чтобы не впадать в бездумие.
depositphotos
— Ее еще надо научиться ловить.
— Есть инструмент, который не дает сбоя. И у меня есть тысячи отзывов, что он работает. Сделайте один глубокий вдох. Я открыл окно, чтобы крикнуть Павлику. Глубоко вдохнул. И закрыл окно. Или же открыл, вдохнул: «Павлик, ты голоден?» — «Нет!» — «А я голоден, пойду поем!» И все.
Хорошо, что мы об этом заговорили. Я понимаю, что надо продолжать искать слова. Очень часто люди говорят мне: «Нет, это невозможно, это же не волшебная палочка, раз, и все». Это не волшебная палочка, это конкретный и очень простой инструмент, и никаких денег не стоит. Попробуйте его. Он дает нам фору три секунды, а больше времени и не нужно.
А дальше уже будет выбор: или отпустить, или кормить и устроить первобытный строй. Но, в любом случае, это будет осознанный выбор. А без выбора мы опять возвращаемся к животному началу, без выбора говорим: «Доедай суп!»
Как родители могут предать своих детей
— Предательство — самый, наверное, страшный родительский грех. Как родители предают своих детей? И как им перестать это делать?
— Как родители могут предать своих детей? В первую очередь, неуверенностью в самих себе. Давай для начала простейшее предательство: мы идем по лестнице, мой ребенок прыгает и шумит, и соседка цокает языком, в этот момент вдруг я демонстрирую, что соседка мне дороже моего ребенка. Меня спросят: что же, позволить ребенку шуметь в подъезде?
Но ведь пошуметь — это природа детства. Соседка придет домой и успокоится, или не успокоится. Это как ей нравится.
В этой ситуации главное сообщение, которое я посылаю своему ребенку: «Ты — мой самый любимый и важный человек, не соседка, а ты».
А как это сообщение послать, уже надо немного подумать.
Еще одно предательство в чистом виде — школьные родительские собрания. Когда я позволяю другому человеку говорить о моем близком человеке у него за спиной, да еще и в присутствии других людей. А потом, вернувшись домой, ставлю это мнение во главу угла и начинаю выговаривать своему близкому человеку. Мы можем обманывать себя сколько угодно, но это предательство в чистом виде.
Другой пример — про бабушек. Он болезненный и действительно сложный. Бабушка начинает строить человека: сейчас надо поесть, сейчас надо лечь спать. Это не предательство в чистом виде, но если мы нашего близкого человека при этом не защищаем, даже не объясняем ему, что происходит, это та же история.
Если я понимаю, что у меня ребенок не спит днем, ну вот не хочет он спать, а бабушке надо, чтобы он спал полтора часа, даже если он рыдает, то он просто не идет к бабушке. Нельзя делать человека заложником своих отношений с третьим лицом. Да, у меня могут быть сложные отношения с родителями, ну так, значит, мне их и разруливать, я же взрослый. Надо разговаривать, да, иногда надо конфликтовать, можно вместе пойти к семейному психологу, можно много чего. Это взрослые отношения и ответственность взрослых. Но не рвите ребенка на части.
Фото: Sputnik/ Maksim Blinov
Наша человечность очень сложна: нет черного и белого
У всех у нас есть шрамы из собственного детства. И мы, конечно, оставим эти шрамы на своих детях, никуда не денемся. И это тоже наша человечность. Она проявляется в сложности, нет никакого черного и белого. Неверно, что все должны всегда доедать манную кашу или, наоборот, не доедать ее до конца.
Есть общие направляющие, дающие нам возможность сосуществовать, любить, уважать, но с правилами все намного сложнее. Создать систему жестких правил очень тяжело, мы можем говорить только о закономерностях. Если ребенок получает возможность пробовать, выбирать, трогать, ошибаться, он развивается намного быстрее. Нам сложно это позволить, потому что у нас есть инстинкты, и мы имеем на них право.
С другой стороны, мы — люди, мы человечны, как Мюнхгаузены, тянем себя за волосы из болота. Как себя тянуть? Остановиться, лишний раз подумать, еще раз сделать глубокий вдох. Нет смысла вертеться всю ночь, вздыхать и винить себя. Когда есть возможность, просто остановитесь на секунду, на две, на три.
Право на ошибку — это ведь очень важное родительское право, очень-очень важное. Так устроены человеческие отношения и человеческая жизнь: мы всегда будем виноваты перед нашими детьми и мы всегда будем виноваты перед нашими родителями. Но мы должны искать новые решения в этих отношениях и стараться идти вперед. Пока мы ищем, все в порядке.
Если мы уверены, что ребенок должен начать читать в четыре года, нашим отношениям с ним обязательно настанет конец.
Если отец меня бил и удивительным образом не убил, я вырос и говорю: «Меня били, и ничего». Что – ничего? Ничего, что тебя не убили?
Ты в восторге от результата, комплексующее существо? И теперь ты говоришь: «И я буду бить, и ничего!» Это животное начало, здесь ноль осознания, ноль рефлексии, здесь нет остановки ни на одну секунду. Я просто и бездумно это переношу в свою жизнь.
Или как же не заставлять играть ребенка на рояле, ведь отец Моцарта заставлял! А следующий шаг вы делали? Моцарта в 35 лет обнаружили мертвым в сточной канаве. Вы и этого хотите? Простая рефлексия, пройдите этот путь до конца.
Я ощутил, что сейчас эту соску просто впихну ей в рот
— Какая самая большая ошибка Димы Зицера как папы?
— У меня трое детей. Старшая дочка родилась, когда мне был 21 год. Я очень хорошо помню, что был тогда абсолютно уверен, каюсь, что плакать нехорошо. Что родитель должен сделать все, чтобы ребенок не плакал. Я был настолько глуп, что даже не интересовался, откуда это убеждение идет. Помню это раздражение, когда она плакала.
И помню, как я с ним справился. Было трудно. Маленькая однокомнатная квартира. Дочке около года, она лежит в кроватке, я остался с ней один и что-то репетирую в это время. И вот она плачет, я иду к ней, беру по дороге соску, заношу руку и понимаю, что у меня очень напрягся мускул на руке. И что сейчас я эту соску ей просто впихну в рот.
И тут мне становится очень страшно. Такой сильный момент осознанности. Мне тогда просто повезло. Мог я не заметить этого напряжения мускула, мог проскочить? Надеюсь, что нет, но допускаю, что да. Мне повезло. Я очень испугался, очень. А дальше уже начал про это думать, начал обращать внимание, начал смотреть, что к чему. В ту секунду, когда я испугался, это родило цепочку мыслей: как это происходит, что за чем идет.
Еще одна ошибка связана со средней дочкой. Старшая родилась, когда мы были совсем молодыми пофигистами, мы тусовались и ни о чем не парились, и она тусовалась вместе с нами. Младшая уже тусуется вместе с нами, потому что мы приняли, что это очень правильный способ жить. А средняя попала на время нашего становления и занятия самими собой.
Рост ее был довольно сильным и резким для нас. Если говорить о том, что бы я поменял, когда она была в возрасте 4, 5, 6 лет, я бы намного больше брал ее везде с нами, намного больше проводил бы с ней вместе времени. Так вышло, что я, я сам, недополучил этого удовольствия — быть с ней маленькой.
Тогда мне казалось, ну что там, маленький ребенок и есть маленький ребенок, мы все равно хорошие родители, она любима. Но сегодня я как можно больше времени проводил бы с ней. Исходя просто из того, что любимые люди не могут в большинстве случаев друг другу помешать.