Посмотрела «Левиафан». Ну, что сказать? Ждала от фильма много большего.
Татьяна Гарина
Звягинцев великолепно взял старт в 2003 году, получив аж двух (лучший фильм и лучший дебют), вполне заслуженных «Золотых львов» за «Возвращение». Потом был увенчан одной из Пальмовых ветвей за «Изгнание» (лучшая мужская роль, но тоже – дань признания фильму).
Потом снял потрясающую «Елену», лучше даже, чем первый фильм, объединившую в себе три плана: бытовую драму, миф – о вечной Елене, вечно похищаемой Парисом и приводящей в итоге вечных троянцев – и скорбное размышление на тему Апокалипсиса. Последняя линия шла прикровенно, филигранно тонко, но мощно – и получилась блестяще.
Поэтому я с нетерпением ждала «Левиафана», сюжет которого, как было объявлено заранее, вернет зрителей к книге Иова.
Увы! Не случилось, потому что книга Иова совсем, совсем не о том, что порой на одного человека обрушиваются все несчастья, а он вопрошает «За что?» (вместо того, чтобы сидеть тихо и не вякать против Левиафана, как советует герою деревенский батюшка).
Книга Иова – размышление о неразрешимом противоречии между благостью Божьей и страданиями праведника, попытка, не теряя веры, найти ответ – и нахождение его. Иов, даже сидя на гноище и потеряв все, даже требуя Бога на суд, – верит и побеждает: Бог выходит к нему и дает ответ. Иов не соглашается с предложением жены «Похули Бога и умри!»
Герой фильма либо никогда не верил, либо давно отчаялся. Он пытается найти правду, выйти на бой со злом, но в бою этом терпит поражение.
И не говорите мне про архетипы! Какой архетип маленькому, обиженному, грешному и сильно пьющему человеку, решившемуся вступить в бой со злом, – праведник, жаждущий понять и оправдать Бога?
Разве что предают в обоих сюжетах одинаково: друзья Иова отрицают его праведность, потому что он наказан Богом, а Бог не ошибается, а друзья героя фильма Николая Сергеева – потому что есть улики, а системе виднее. Все остальное – либо поверхностное прочтение книги, либо ложное ее понимание.
И совсем уж мне непонятно, зачем было автору декларировать намерение рассказать на современном языке историю Иова? Зрителю полезнее самому находить параллели. Или не находить их – «а иным в притчах».
Второе «увы» – постановка проблем. Бог ему судья в его видении власти и церкви. Уж как видит, так и видит. Как среднестатистический московский либерал, не лучше, не хуже и не оригинальнее (последнее – грустно). Да, впрочем, и реальность дает к такому видению серьезные основания.
Но за народ обидно. Смотрим на экран два с половиной часа – за это время перед нами проходит череда каких-то моральных уродов. Армейский друг, который в дни приезда спит с женой героя, его жена, привычно изменяющая с армейским другом, жлобоватые друзья, при первой же возможности помогающие следствию обвинить невиновного, таковой же, плюс еще и неблагодарный, Степаныч.
И омерзительный епископ. И деревенский поп, выступающий на тему «не рыпайся – жив будешь» с помощью стихов из Библии. Негодяи из мэрии. А больше – никого, не считая нарочито скучных, некрасивых теток, едущих на работу и стоящих у конвейера, да подростков, собирающихся вечерами в разрушенной церкви.
И все беспробудно пьют. То есть, так пьют, как только запойные алкаши накануне белой горячки: стаканами, из горла, по поводу и без повода.
И вот вопрос у меня. Эти люди на экране – кто? Народ? Это вот те самые «86 процентов»? А, тогда понятно… тогда это многое объясняет.
Но и не это стало главным разочарованием фильма. Главное разочарование – это эпизод с портретами советских вождей, по которым пьяные герои собираются пострелять, причем «нынешние пускай пока повисят». Это фреска в полуразрушенном храме, изображающая Соломею, приносящую Ироду голову Иоанна на блюде. Фреску созерцает пьяный герой, уже назначенный жертвой, и, боже ж мой, какая тонкая параллель…
Я уж не говорю про иконки на приборном щитке и эротические картинки рядом, чуть правее и ниже – тут три и там три. И про хлеб, купленный для церкви и повешенный рядом со свиным загоном.
Вот это караул, потому что это не Тарковский, с которым назойливо и неоправданно сравнивают Звягинцева. И не Антониони, к которому он всегда был стилистически ближе. И не Звягинцев «Возвращения» и «Елены». Это – какой-то поздний Михалков, в первую очередь, его «12». Тоже, кстати, в свое время номинированный на «Оскар».
Межрецензие, сиречь, лирическое отступление.
1. Ну вот. Выругалась, так выругалась. Как заправский кинокритик. Но я не он. И могу быть во всем неправа. Как, впрочем, и кинокритик.
Нет, правда, разве обязан художник выводить на сцену положительного героя? Не соцреализм же у нас, в конце концов? Не Голливуд же? То, что это воспринимается сегодня как хула на весь народ, так это, надо заметить, особенность текущего момента. Время нынче такое… хорошее, но нервное.
И откуда мне знать, какого уровня обобщения хороши и уместны, а какие плохи и не о том? Чем, например, смерть отца, вынужденного подняться на вышку (читай: Голгофу), чтобы спасти сына, – более допустимая как параллель к Евангелию, чем ответ священника, цитирующего книгу Иова, – самой книге?
Или так раздражающая меня попытка наладить диалог со зрителем с помощью несложных для прочтения паролей? Мне не нравится. Но тоже ведь неспроста появилась.
Вина ли автора, что «Возвращение» было понято зрителем как драма детско-родительских отношений, библейский подтекст его увидели немногие, а рассказ о возвращении Улисса – лишь один юный филолог, написавший о том в своем блоге?
Вина ли автора, что «Елена», снятая как размышление на тему Апокалипсиса, была понята массами как призыв «Хватит кормить Бирюлево?»
И вина ли автора, что, раз от раза не находя понимания, он ищет пути к диалогу? Не знаю…Но огорчена.
2. За Церковь обидно. И очень больно. Думал ли режиссер, что он оскорбит своим фильмом многих и многих бескорыстных и честных ее служителей? Не знаю. Но оскорбил.
Оскорбил нашего дивного отца Антония, который много лет уже ходит в психоневрологический диспансер и разговаривает по душам с подростками с девиантным поведением. Детишки, если верить психиатрам, после таких бесед, становятся намного адекватнее. А иные прекращают бузить и резко выздоравливают…
Оскорбил нашего славного бессребренника, отца Андрея Ефанова, который перед каждой литургией просит писать ему в Фейсбук записки о здравии и упокоении и всех поименованных поминает на литургии.
Оскорбил чудесного, нежно любимого мною отца Александра Шубина, все деньги от треб оставлявшего на отделении детской гематологии (А как же? Им же нужны фрукты, а Мише в палату нужна сушилка и гладильная доска, а Вите – непременно телефон, чтобы звонил мне)
И многих, многих других.
Собственно, не Звягинцев начал разговор о том, что наша Церковь, де, отпала от Бога. Начал его горячий и прекрасный Дмитрий Быков. Ну, что я вам скажу, многоуважаемый живой нецерковный христианин Дмитрий Львович? И вам, нежно мной любимый и уважаемый, но тоже далекий от церкви Андрей Петрович? Мне и сказать-то вам нечего. Только руками развести… Разве что Тютчев тут к месту:
Не поймет и не оценит
Гордый взгляд иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной…
***
Ну, ладно, о плохом сказала. Пора и о хорошем.
В чем Звягинцеву не откажешь, так это в художественности и узнаваемости. Фильм снят как всегда бесподобно: любимые им стальные и селадоновые тона; магический свет белой ночи, ложащийся на асфальт и на лица героев; приводящее в трепет, первобытное какое-то в своей свирепости море. Звуки, краски, оттенки цвета – все бередит сердце, все утягивает в фильм, все завораживает.
Страшная, просто страшная сцена сноса дома: ковш экскаватора, как лапа древнего чудища, возвращает в хаос жизнь и жилье.
Достойные актерские работы. Епископ, конечно, получился картонным злодеем из сериала, но это от незнания материала, а не от немощи актера. В целом же играют безукоризненно, а ведь им приходится делать это порой на эмоциональном пределе.
И в этом, разумеется, не только заслуга актеров, не только мастерство оператора Михаила Кричмана, но и талант и труд самого Звягинцева. (Одно меня печалит: очень уж много автоповторов, слишком напоминают многие ракурсы и приемы «Возвращения»).
Теперь – о больном и главном. О взаимоотношениях поэта и толпы, искусства и политики. Почему в фильме, вышедшем в 2014 году, неоднократно, даже назойливо поминается панк-молебен? Что он, как говорится, Гекубе, что ему – Гекуба? Заглянем в историю фильма.
«Левиафан» задуман в 2008 году, после знакомства с историей американца Марвина Химейера. Непосредственно к работе над фильмом режиссер приступает в 2012 году, в июле.
Вы помните этот июль, когда у всех на уме и на языке было одно: панк-молебен, процесс над Пусси Райот, заключение, судебное заседание? Вы помните прискорбное молчание Церкви – вместо чаемой многими просьбы о милосердии? Ну, вот вам и «обратка» из фильма: подростки, сидящие вечерами в разрушенном храме: «Се оставляется вам дом ваш пуст».
Июль 2012-го. Я была на море, но и там мне не так плавалось, как плакалось. Вы помните, как всем вдруг стало понятно: пятнадцатью сутками и исправительными работами девицы не отделаются, их дети-дошкольники надолго разлучатся с матерями, а все наши жалкие протесты против неправосудно жестокого приговора не будут услышаны?
Видимо, потому что «сердце его твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов. Когда он поднимается, силачи в страхе, совсем теряются от ужаса. Меч, коснувшийся его, не устоит, ни копье, ни дротик, ни латы. Железо он считает за солому, медь – за гнилое дерево. Дочь лука не обратит его в бегство; пращные камни обращаются для него в плеву». Левиафан, да.
Против лома нет приема. Бесполезно идти с луком или пращой против неодолимой силы…
Но в Библии есть и другой эпизод.
«Медный шлем на голове его; и одет он был в чешуйчатую броню, и вес брони его – пять тысяч сиклей меди; медные наколенники на ногах его, и медный щит за плечами его».
Филистимлянин Голиаф весьма похож на Левиафана: огромный, закованный в броню, как в чешую, неуязвимый и неодолимый. «И все Израильтяне, увидев этого человека, убегали от него и весьма боялись».
И вот Давид – юнец, младший сын в семье, который и к доспехам-то не приучен, и шлем ему тяжел, и меч не по плечу, берет пастушью сумку, пять камней, пращу – и выходит на бой с великаном. «Ты идешь против меня с мечом и копьем и щитом, а я иду против тебя во имя Господа Саваофа, Бога воинств Израильских, которые ты поносил».
Тоже, знаете, архетип.
Я вспоминаю этот эпизод – и тут же вспоминаю, как когда-то, когда никто слыхом не слыхивал про режиссера Звягинцева, когда съемки «Возвращения» еще не начались, мне довелось с ним познакомиться. «Да», – подумала я тогда, – «Вот он – классический интеллигент из анекдота, тихоня и мямля. И это человек собрался снимать кино! Смешно…»
Режиссер Андрей Звягинцев
Вспоминаю, гляжу на поднявшийся шквал критики – и бормочу: «Надо же, как я тебя тогда не разглядела. А ведь ты попал. Ведь ты попал в него, Давид»…