Из воспоминаний монахини Надежды (Бреннер) о Марфо-Мариинской обители и княгине Елисавете Феодоровне:
В русско-японскую войну Великая Княгиня возглавила Красный Крест, работу швейных мастерских для нужд армии. Под мастерские с разрешения Государя были использованы все залы Кремлевского дворца, кроме Тронного зала. На фронт уходили поезда с обмундированием, медикаментами. Ее трудами армия получала походные церкви с иконами, алтарь устанавливался в простой палатке. Богослужение благодаря ее заботам, стало возможно проводить где угодно — на любой лесной поляне.
В 1905 году к Великой Княгине стали приходить анонимные письма: «Не ездите вместе со своим мужем, мы все равно его убьем!» Как можно жить месяц за месяцем, ежечасно ожидая страшного несчастья?! Она стала сопровождать его во всех поездках — постоянно.
Когда это случилось, она своими руками подбирала разорванные бомбой части тела Сергея Александровича, нашла палец с обручальным кольцом. <…>
На третий день Великая Княгиня пришла в тюрьму к убийце, принесла ему прощение от убитого им. Она держала в руках Евангелие, пыталась донести до его сознания и сердца тяжесть содеянного им. Просила его покаяться.
Но Каляев не жалел о своем преступлении. И на суде заявил: если смертный приговор ему заменят каторгой, он отбудет ее и продолжит свое дело — крушить, убивать, уничтожать существующий строй. «Да здравствует революция!» — были последние слова его речи.
Подобным людям неизвестно, что первым революционером был — дьявол. Несчастные, одержимые духами зла люди…
Елисавета Феодоровна написала на памятнике Великому Князю слова, ставшие главными в ее жизни. Они относятся к самым высоким из всех существующих слов, потому что их заповедал нам среди Крестных страданий Своих — умирающий Христос.
Они содержат одну из главных тайн христианства. Ибо соединяют жертву преданной Богу души — с Самим Христом, с его Пречистой Жертвой за весь род человеческий. С этими словами умирали вслед за Господом все любимые, избранные Его во все века: Отче, отпусти им: не ведят бо, что творят.
Великая княгиня Елисавета Феодоровна
У останков Сергея Александровича в Чудовом монастыре Великая Княгиня в молитве нередко проводила ночи. Здесь она получила великое утешение подле святых мощей святителя Алексия, митрополита Московского. Однажды Святитель явился ей, благословил Великую Княгиню создать Обитель Милосердия. Так она оставила мирскую жизнь. По старцам стала ездить. Отделила необходимое на Обитель, все остальное состояние раздала. Не сохранила себе на память и обручального кольца.
Шла ожесточенная пропаганда против дома Романовых. Не знавшие Елисавету Феодоровну могли и ненавидеть ее, и поносить. Жена одного такого человека попала в Обитель в предсмертном состоянии. И он был поражен вниманием и Любовью, которыми ее окружили. Особенно поразила его одна сестра, ее постоянный уход за больной, ласка, удивительные, из души идущие слова утешения, даже сладости, которые она ей приносила.
С особенной любовью она говорила больной о покаянии. Женщина успела причаститься Святых Христовых Тайн. Последнюю ночь эта сестра провела подле больной — неотлучно. Всеми возможными средствами облегчала тяжкие страдания умирающей. На чужую боль отзывалась самая глубина ее сердца.
С помощью других сестер она обмыла мертвое тело и одела покойную. Быть может, этот человек плакал впервые после детских лет. Он думал, что и родная мать, будь она жива, не сумела бы излить на свою дочь столько любви. Узнав, что эта сестра — Великая Княгиня Елисавета, он разрыдался как ребенок, просил у нее прощения, не мог найти слов, чтобы выразить свою благодарность.
Она, конечно, все простила, все поняла. Она прощала — всех. Этот человек стал верующим…
Думаю, не было людей, для которых встреча с ней осталась бесследной. Каждую душу, с которой соприкоснулась, Матушка преобразила — насколько эта душа
была способна отозваться на Красоту Божественную, Благородство неземное.
Под Покровским собором у нас был храм, посвященный всем Святым. Он должен был стать нашей усыпальницей. Никто не успел туда лечь… Как-то несколько сестер собрались там, говорили: «Это — мое, это — мое место…» И Матушка Великая тут же была, они спросили:
— Ваше Высочество, а Ваше где место?
Она помолчала.
— Мне бы хотелось быть похороненной в Старом Иерусалиме.
А сестры:
— А мы, а мы как же?
Она подняла руку:
— Мы Там все соберемся…
В школе и на службе
Протопресвитер Георгий Шавельский
(первая публикация, по архивным материалам)
В Св. Синоде я заседал на протяжении полутора лет. За это время я успел многое оценить или переоценить. Раньше я представлял себе Св. Синод земной святыней, где витает Дух Святый, где святителями богомудро разрешаются различные церковные дела. Тут я увидел, что большинство дел изучались и разрешались синодальными чиновниками, а Члены Синода, даже без прочтения этих дел, скрепляли их своими подписями.
Собирались члены Синода трижды в неделю на двухчасовые заседания, с 11 до 13 час. дня, причем не менее половины этого времени тратили на заслушивание бракоразводных дел.
Подлежавшие решению дела члены Синода не изучали и составляли такое или иное понятие о них по освещению докладывавшего чиновника, который мог так и иначе растолковать дело. А затем… и за самым безличным Оберпрокурором оставалось предоставленное ему право: он мог не допустить до доклада Синоду любое дело, как, например, не была допущена в августе 1914 г. Высочайшая телеграмма о запрещении дальнейших воссоединения галицийских униатов, как не был доложен Св. Синоду мой рапорт от 17 февраля 1915 г.
Обер-прокурор мог также не допустить до приведения в исполнение любое решение Синода, стоило ему лишь не подписать синодального протокола. Наконец, докладывал Царю решения Синода тот же Обер-прокурор, и он при докладе мог дать желательное ему освещение.
Правда, в 1916 г. Государем было предоставлено Первенствующему Члену Св. Синода право докладывать Царю синодальные дела, в присутствии Обер-прокурора. Но митр. Владимир ни разу не воспользовался этим весьма выгодным для Церкви правом, особенно важным для того времени, когда разные безответственные влияния стали мешать здоровому течению церковной жизни.
Печальною особенностью синодальной работы было отсутствие в ней идейности и активности. Синод тащился на буксире своих канцелярий, рассматривал дела, уже пережеванные в этих канцеляриях, но своей инициативы не выявлял или выявлял ее очень редко и не в тех размерах, какие требовались для нуждавшейся в обновлении Церкви.
Это было симптоматично для того времени, что даже такие выдающиеся архиереи, какими были архиепископы Сергий, Тихон и Арсений, мирились с бездействием Синода и не пытались сделать работу Синода более плодотворною, более отвечающею требованиям времени. <…>
Больших и нелегких вопросов в Церкви накопилось много. Кроме реорганизации прихода и оживления приходской жизни требовались: оживление, одухотворение архипастырской и пастырской деятельности, реорганизация учебного и воспитательного дела в наших высших, средних и низших учебных духовных заведениях, обновление монастырской жизни и подъем монастырских хозяйств, усиление миссионерства и улучшение методов миссионерской работы, реорганизация института «ученого» монашества, его подготовки и применения его, усиление церковно-книжного издательства, как и церковной благотворительности, и т.д., и т.д.
Но Синод таким вопиявшим вопросам не придавал значения, не уделял им нужного внимания и продолжал большую часть времени на своих заседаниях употреблять на рассмотрение прелюбодейно-бракоразводных дел, в большинстве случаев омерзительных по существу и совсем не подходящих для архипастырского слуха.
Слава Богу и за то, что большинство этих дел проводились по реестру, давая пищу лишь воображению чиновников, а Члены Синода только подписывали эти реестры, не просматривая и не выслушивая самих дел.
Я несколько раз заявлял, что лучше бы Синоду отстраниться от рассмотрения бракоразводных дел, предоставив Консисториям разрешать их. Мне отвечали: «Это невозможно. Решительный голос в таких делах должен принадлежать Синоду». Так и продолжал Синод купаться в бракоразводной грязи.
Многократные заявления архиеп. Серафима о необходимости рассмотреть приходский вопрос оставались гласом вопиющего в пустыне. Когда в 1916 г. я обратился к митр. Владимиру с просьбою поставить на обсуждение Синодом составленный мною проект сокращенных церковных служб на фронте, во время войны, митрополит решительно отказал мне в просьбе, сославшись на то, что сокращение может вызвать нарекания раскольников.
А между тем сокращение было необходимо, так как продолжительные службы на открытых местах, летом — под палящими лучами солнца, а зимою — на морозе, были невозможны, и священники, каждый по-своему, иногда очень неумело, сокращали службы. Синод любил решать дела по шаблону и избегал касаться новых вопросов.
ГА РФ. Ф. 1486. Оп. 1. Д. 8. Л. 506–507, 509—510.
