Игумен Филипп (Симонов) об Александре Солженицыне: Сейчас — не время пророков

Россия 1905-го и Россия 1990-х

Игумен Филипп (Симонов)

Свое отношение к историческим, да и к некоторым иным изысканиям покойного А.И.Солженицына я высказал еще в 2007 году в книге «Училище покаяния». Приведу оттуда цитату:

«Пройдя свой путь “от простого к сложному”, интеллигенция совершает в итоге самоубийство – в своем качестве “властительницы дум”, поскольку она “принадлежит к тем социальным образованиям, для которых успех губителен; они до конца и без остатка растворяются в совершенном деле» (Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции // О России и русской философской культуре. М., 1990, с. 433).

Это случилось в начале 90-х гг. ХХ в. Знаковым в этом плане можно считать, думается, появление на развалинах СССР А.И.Солженицына с его назойливыми советами по поводу того, «как нам обустроить Россию», – появление, явлением так и не ставшее ни для «реформаторов», цели которых были весьма далеки от тех, что преследовал новый российский Гракх, ни для подвергнутого реформам народа, занятого борьбой за выживание настолько, что о претензиях нобелевского лауреата на некое политическое или интеллектуальное лидерство забыли так же быстро, как и о нем самом.

Если в свое время «Архипелаг» – несмотря на множество серьезных фактологических огрехов – потряс советскую интеллигенцию (народ его так и не прочитал), как только может потрясать общество донос на него само, то теперь потрясать было некого – за отсутствием самой целевой аудитории как таковой.

Исследователям этот исход событий был ясен уже давно:

«Гибель коммунизма не только не остановит, но еще более подвинет этот рост буржуазного сознания. Интеллигентские идеи находят свою настоящую (не псевдоморфную, религиозную) почву: в новом мещанстве. Тем самым вековое противостояние интеллигенции и народа оканчивается: западничество становится народным, отрыв от национальной почвы – национальным фактом» (Там же, с. 441).

Добавим еще одну цитату из того же источника:

«Старый режим треснул, но вместе с ним и интегральная идея освобождения. <…> Государственная Дума пародировала парламентаризм и отбивала, морально и эстетически, вкус к политике. И [правящая, заменим от себя слово, употребленное Г.П.Федотовым. – иг.Ф.] и оппозиционная Россия тонула в грязи коррупции и пошлости. Это была смерть политического идеализма» (там же, с. 438). Уточним лишь: у Федотова речь идет о России после 17 октября 1905 г.

«Архипелаг» и «Красное колесо»

Таким образом, сейчас могу добавить лишь следующее:

1. «Архипелаг» – явление совершенно не литературное. Прежде всего, потому, что язык его слишком натужен и тяжел, чтение превращается в блуждание по дебрям. Этому языку приходится учиться – и возникает вопрос, надо ли, потому что он развивается по каким-то иным законам, чем язык реальный.

2. «Архипелаг» – это явление политической мемуаристики, и с этой точки зрения он, несомненно, представляет определенный интерес, – но только в той его части, в которой он связан с личными воспоминаниями и личными ощущениями автора.

Как источник информации по другим вопросам он абсолютно погрешим, вплоть до прямых ошибок и неверной информации, – я это знаю в связи с некоторыми вопросами судеб отечественных экономистов 20-х годов, с изучением наследия которых был в свое время связан. В этой связи в школе этой книге явно не место. По крайней мере, не в курсе литературы.

3. Хуже обстоит дело с «Красным колесом». К какому жанру его отнести?

Толстовский замах – но это явно не роман-эпопея, каковой является, например, «Война и мир». Не роман – и по замыслу, и по исполнению. С языком здесь – та же проблема, что и в «Архипелаге». Может быть, в связи с неизбывной идеей автора о реформировании русского языка, нашедшей воплощение в его «Словаре», который ныне практически не имеет читателя; да и в момент издания, кроме специалистов-«солженицыноведов», им вряд ли кто-нибудь всерьез интересовался.

Историческое исследование, облеченное в литературную форму? Примеры таких исследований в нашей литературе известны. Огромная шестисотстраничная монография А.З.Манфреда «Наполеон Бонапарт», например, читается на одном дыхании, за две ночи. В ней есть и историческая интрига, и огромный научный аппарат, подтверждающий каждое слово, каждый вывод автора, и, среди прочих достоинств, великолепный русский язык; это воистину высокая литература. Есть ли все эти достоинства в обсуждаемом произведении?

На монографию это тоже не похоже – потому что есть методология исторической науки, и главное ее требование – объективность изложения, то есть отсутствие тенденциозности любого рода и в подборе источников, и в их трактовке. А в отсутствии тенденциозности «Колесо» уж никак нельзя уличить.

Но это – и не «игра в бисер», потому что автор пишет не для того, чтобы упражнять гениальность, как в известном романе. Он требует, чтобы читатель поверил в то, что написано. А современный читатель, в отличие от читателя советского, уже не готов никому верить на слово, он не видит непререкаемых авторитетов.

На мой взгляд, «Красное колесо» – это огромная творческая неудача. Книга есть, а читателя явно не нашлось.

То ли потому, что пафос произведения слишком не вовремя профетический. Сейчас (а уж в 90-е годы и подавно) – явно не время пророков. Тому, у кого в голове лишь одна мысль: «дай мне поесть красного, красного этого, ибо я устал» (Быт. 25, 30), – совсем не до величественных пророчеств, он другим занят. Чем именно – напомню из Библии: «Исав сказал: вот, я умираю, что мне в этом первородстве? <…> и продал первородство свое Иакову. И дал Иаков Исаву хлеба и кушанья из чечевицы; и он ел и пил, и встал и пошел; и пренебрег Исав первородство» (Быт. 25, 32-34).

То ли потому, что литературы явно не получилось. То ли потому, что мысли, представлявшиеся автору безусловно важными и потому обязанными быть с восторгом воспринятыми широкой публикой, оказались значимыми только для самого автора. То ли потому, что тенденциозность автора – слишком на поверхности, и это отталкивает неангажированного читателя.

В целом не получилось и общественного резонанса, на который вся работа явно была рассчитана. А это и есть профессиональный провал.

Записала Дарья Менделеева