Мы привыкли переключать каналы и стараться не сильно переживать на тему плохих новостей. Оно понятно и логично — это самозащита нашей нервной системы. Протоирей Игорь Прекуп о том, чем опасно желание видеть вокруг только «позитив».
Мы – телепоколение. Впрочем, почему же «поколение» в единственном числе? Уже четвертое поколение подрастает, для которого телевизор – неотъемлемая часть быта и признак минимальной благоустроенности. Тут уж впору говорить о телецивилизации. Оно, конечно, в эпоху Интернета не так актуально звучит, но все же…
Нет, я не собираюсь заводить шарманку ни о том, что телевизор – это брешь в «моей крепости», через которую вторгаются ангажированные политкомментаторы и манипуляторы коммерческих структур, корыстно заинтересованные во мне и моих домашних, как в статистических единицах политической игры и потребителях рынка товаров и услуг.
Спешу разочаровать также и демонофобов, усматривающих в зомбоящике вместилище сатанинское, плодоносящее бесенятами. Как говорил приснопамятный о. Николай Гурьянов, «телевизор – это творение ума человеческого», все зависит от того, как его используют.
Речь не о телевизоре и не о владыках эфира. Речь о нас – отродьях телецивилизации, т.е. о людях, психо-этически сформированных не только содержанием телеканалов и технологией подачи информации, но еще и самим способом ее потребления.
Сразу оговорюсь, что в возможности узнавать по телевидению негативную информацию о всевозможных бедствиях в самых отдаленных местах планеты, на мой взгляд, есть большой плюс: повод помолиться. В самом деле, представьте себе, что из вечернего выпуска новостей многомиллионная аудитория узнает о землетрясении где-нибудь, скажем, в Баккардии (зрительный ряд: разрушения, поисковые работы, жертвы, пострадавшие, ужасающие цифры, растерянные глаза осиротевшего, чудом спасшегося ребенка…).
Ну, сколько из этой аудитории верующих, которые в состоянии молитвенно отреагировать? Десяток тысяч наберется? Может, и больше, правда?
Вот и представьте: там люди под развалинами, идут спасательные работы… а тут многотысячный молитвенный сострадательный вздох: «Господи, помилуй!» Не думаю, что это никак не отразится на вечной участи умерших, выносливости страдальцев и успешности спасателей.
До появления телевидения такое было невозможно. Радио в свое время тоже достаточно оперативно информировало, но телевидение эффективней в силу наглядности.
Благодаря этому ближним нашим становится не только тот, кто пространственно близок нам, чей жизненный путь в самом прямом смысле пересекается с нашим, но и тот, кто находясь за тысячи километров, одновременно, подобно «впадшему в разбойники» (Лк. 10; 36), лежит при пути, по которому мы идем. У нас нет возможности физически протянуть руку и помочь, но мы, узнав о его беде, можем поддержать его молитвенно, в иных же случаях и не только.
Однако есть у нас возможность избегать душевного дискомфорта от негативной информации: переключить канал. Мало того, что обилие трупов, горе одних и жестокость других – и все натуралистично, все – по нервам да по психике – это приучает к дистанцированию от ужасов, переживаемых героями теленовостей, приучает помнить о далекости, а стало быть, и о почти что нереальности происходящего.
Ведь реально лишь то, что происходит в непосредственной близости, что может нас вот-вот постигнуть, если еще не постигло, а все остальное – это в другом мире, как бы и не в этой жизни, что приучает нас реагировать на вести о чьей-то беде по тому же отработанному принципу: через экран. Только экран в этом случае не доносящий информацию, а отражающий ее от нас, от нашего ума и сердца.
Это очень опасное состояние. Опасное не в житейском плане (тут как раз все спокойно: негодование не переполняет, на подвиги не тянет, значит, риск влипнуть в историю из-за того, что, например, язык вперед мозгов побежит, сведен до минимума). Это состояние опасно в душевном и духовно-нравственном отношении.
Дело в том, что нашей душе, как и психофизиологии, свойственны своего рода условные и безусловные рефлексы. Часть их коренится в богоподобной природе человека (в зачатках добродетелей), часть же обусловлена паразитирующим на ней грехом (страстями).
Если мы действуем в соответствии со своими душевными рефлексами, тем более, когда эти действия достигают цели, мы получаем моральное удовлетворение.
В том числе и тогда, когда побуждения наши аморальны (например, наслаждение местью обидчику), но совесть наша настолько немощна, что не обличает, вернее, она-то обличает, да только мы настолько местами бессовестны, что в каких-то ситуациях не чувствуем ее обличений, не реагируем на них, или чувствуем, но, испытывая дискомфорт, реагируем извращенно: раздражаемся на тех, против кого согрешили и на всех, кто вольно или невольно тревожит нашу совесть; придумываем оправдания своей лукавой позиции, аргументируя и от здравого смысла, и от народной мудрости, цитируя и философов, и Евангелие, и Отцов…
Все так примитивно: в связи с кем у нас возникает скверное чувство – тот и плохой. Совесть царапнула при воспоминании о человеке, которому нагадили, воспоминание о нем оставляет неприятный осадок – и мы, чтобы не дать себе увидеть причину своего мерзотного самочувствия в своей же нечистой совести, быстренько объясняем себе это состояние реакцией на его порочность, на ходу придумывая ему вину и любуясь своим праведным гневом.
Те рефлексы, в которых проявляется человеческая богоподобная природа, поддерживаются совестью. Конечно, нельзя забывать, что природа человека поражена грехом и естественные нравственные побуждения могут искажаться греховной примесью.
Так для того и надо просвещать совесть благодатью Божией, чтобы она была в состоянии отличить сущность от примеси, фильтруя чуждое как на уровне помыслов, так и на уровне воплощения душевных побуждений! И если мы не поступаем по совести, то она оказывается «не на месте». (Очень точное, кстати, образное выражение: пренебрегаемая совесть как бы смещается со своего пьедестала. Она есть, но уже не на своем, не на подобающем ей в нашей душе владычественном месте.) Моральное удовлетворение обусловлено степенью нашей самоотдачи и успешностью оказания помощи.
Один из таких, поддерживаемых совестью, душевных безусловных рефлексов – активное сострадание, побуждающее отзываться на чужую беду, бросаться на помощь и противостоять злу. Чувство справедливости побуждает нас реагировать на происходящее вокруг, милосердие располагает к отзывчивости, правдивость отвращается лжи и жаждет ее опровержения – все это естественно. И когда мы узнаем, что происходит нечто противное этим добродетелям, то душа наша возмущается, ее естественный порыв направлен на преодоление зла… и вот тут начинается самое интересное: мы оказываемся в ситуации морального выбора.
С одной стороны, душа требует отозваться на зло его разоблачением и опровержением – это естественный порыв, инстинктивный и непроизвольный. С другой – можно нарваться на неприятности. Конечно, когда этот прекрасный порыв души не чреват проблемами, да еще если он находит поддержку и одобрение, то предаться ему и рвануться в бой за правое дело – приятно и даже практически небесполезно. А если наоборот?.. Если потянуть за ниточку и такой клубок размотается, что сам же в нем и запутаешься?
Если не то, что в бой, и даже не какой-то косой взгляд, а просто отказ поддакивать может обернуться «непониманием» общества или навлечь гнев сильных мира сего? Или интуиция просто подсказывает, что если вникнуть в проблему, то выяснится что-то такое страшное, что не вмешаться будет подлостью, а вмешательство может пустить под откос всю жизнь?!..
И вот, человек понимает это, и его естественный нравственный порыв так же спонтанно осаживается психозащитными механизмами, находящимися на службе у инстинкта самосохранения. Впрочем, это очень изящно звучит: «психозащитные механизмы». Человек просто трусит!
Вопрос, однако, еще признается ли он себе, что ему страшно, что он не хочет неприятностей, боится потерпеть ущерб, и в этом причина его невмешательства в ситуацию, или же он начнет объяснять свой внутренний дискомфорт интуитивными (а то и духовными) прозрениями недоброкачественной подоплеки всей ситуации, опасностью впасть в соблазн (которого, конечно же, надо всеми силами удаляться), а свое бездействие, молчание, а то и поддержку зла – высокими соображениями общего блага или еще чем-то эфемерным, что невозможно измерить и определить, действительно ли это великое требует такого компромисса.
Некоторые люди имеют мужество признать, что соучаствуют во зле из страха впасть в немилость (другое дело, что они могут при этом не видеть ничего аморального в том, что, будучи «принуждаемы обстоятельствами», подписывали «то, что надо», голосовали «как надо» и т.п., но это особая тема), другие же, внутренне понимая, что даже пассивное соучастие во зле молчаливым согласием – низость, а видеть себя хочется преисполненными достоинства, норовят придать своим низменным мотивам возвышенный смысл, облечь пороки (не только свои, но и тех, кого по совести следовало бы обличить, но с кем по здравому смыслу лучше не связываться) в ризы добродетели, называя малодушие «кротостью», трусость – «благоразумием», лицемерие – «мудростью», глупость – «простотой во Христе», жестокость – «принципиальностью», человекоугодие – «смирением», холопство и холуйство – «послушанием».
Однако и те, и другие предпочли бы не видеть, вообще, забыть о существовании того, чья участь вызывает в них небезопасные позывы, осаживание которых создает внутренний дискомфорт. Ведь угораздило же этого неудачника нарваться на неприятности! Из-за него все вокруг должны страдать!
Проще переключить гнев на него – это безопасно: ведь гнев побуждает к воинственным действиям, и если я гневаюсь на сильного, но не решаюсь его атаковать, то стыжусь своей трусости, а если я гневаюсь на слабого и не нападаю на него, то сдерживаюсь из милосердия, что уже возвышает меня в собственных же глазах, повышает мою, чуть было не рухнувшую самооценку.
То же самое распространяется и на тех, кто привлекает внимание к язвам общества, к бедствиям, к трагедиям, происходящим буквально за соседней стенкой: нам страшно подумать, что и мы не застрахованы от этих ужасов, совесть пульсирует, напоминая нам, что нельзя оставаться безучастными, но… наш здравый смысл, этот проклятый эгоистичный рассудок нам напоминает, что лезть в грязь и вонь – хлопотно и напряжно, что лучше не думать об этом и жить, как если бы этого не было, сохраняя внутреннее равновесие и не позволяя кому бы то, или чему бы то ни было портить нам настроение.
И вот тут надо отдать должное телевизору: благодаря многолетней привычке глушить свои естественные реакции на чужие страдания, исходя из того, что «в кино – все понарошку», происходящее по ту сторону экрана – нереально, мы можем и, наблюдая в жизни чьи-то страдания или слыша о них, эмоционально реагировать, но при этом оставаться пассивными, никакой энергии не направляя на то, чтобы как-то посильно отозваться на чужое горе (а чего дергаться – это же все по ту сторону экрана?).
Конечно, есть категория людей, которые не выносят кадры содержащие насилие или натуралистичное изображение болезней, увечий, смерти. На помощь им приходит пульт. Одно легкое движение пальцем – и канал переключен, криминальная хроника сменилась плавно разгуливающим слоном.
Понимаете: с одной стороны способность все воспринимать сквозь экран, с другой – привычка пользоваться пультом.
И вот разговариваешь с таким продуктом телеиндустрии, скажем, о бедственном положении детей, мать которых скончалась, не выдержав травли со стороны родственников своего бывшего мужа-педофила, которого она разоблачила, встав на защиту не только своих детей, но и всех его потенциальных жертв; рассказываешь о том, как ее старшая дочь судится с городскими властями за право опекунства над своими братьями и сестрами – рассказываешь все это, чтобы добиться для них поддержки или материальной помощи… а собеседник воспринимает все как бы сквозь экран и как бы непроизвольно пульт всё ищет-ищет, и не находя, не имея возможности переключить канал, но в то же время стесняясь показать свою неспособность (и нежелание) деятельно и самоотверженно сострадать, закипает досадой на этого бестактного и назойливого собеседника, из-за которого приходится переживать отрицательные эмоции!..
Мы – поколение со сломанными нравственными рефлексами: не хотим «париться», нам все «влом», нам кажется верхом бесцеремонности, когда кто-то начинает нас «грузить», и мы не собираемся «впрягаться» за постороннего человека, потому что «жить надо в кайф» и «брать от жизни все».