«Я был в Риме. Был залит светом. Так, как только может мечтать обломок! На сетчатке моей — золотой пятак. Хватит на всю длину потёмок».
Слова русского поэта могли бы стать суммой всех признаний в любви к Италии, сделанных великими умами на протяжении более чем двадцати веков. Ведь все дороги европейской истории, мысли, искусства по-прежнему ведут сюда, в «бессмертную весну неумирающего Рима».
Поражаться масштабу культурного наследия Италии проще издалека. Наши длинные зимние сумерки — отличный фон для чтения исторических трудов, классических поэтов и праздничных воспоминаний. Гёте, Гоголь, Мортон, Муратов, Стендаль со своим синдромом, кто там ещё. Дома есть простор для мечтательных прожектов: вот ты придёшь на это самое, быть может, главное в жизни свидание с историей, ступишь на камни Аппиевой дороги, ощутишь весь этот груз тысячелетий, сплющенных в воздухе Капитолия. И вообще, проникнешься и сразу всё поймёшь.
А не тут-то было. Стоит мечте осуществиться… Ветер колышет римские пинии, жемчужно-розовым светом лучатся крыши, на развалины форума Августа приземляются с криком гигантские чайки… И уже понимаешь, что дело плохо — то есть, наоборот, хорошо, слишком хорошо, прямо неловко даже. Вот ты уж и забыл, как, задумчив и печален, должен был бродить среди руин Палатина и прозревать смысл истории человечества — а вместо этого все дни напролёт испытываешь необъяснимое, пронзительное счастье. Счастье, которым заражает это пространство и этот солнечный народ, что живёт тут, на руинах великих республик и империй. Только и удивляться собственному легкомыслию — некогда, всё внимание поглощает роскошь цветовых сочетаний, хрусталь фонтанов, линии куполов, первобытное обилие зелени. Всё, оказывается, «хорошо», даже барокко, даже слишком. И в воздухе разлито такое любование жизнью, такой восторг и лёгкость бытия…
Вот отчего они так радуются жизни, эти итальянцы? Не сказать, чтоб жизнь их была легка. Смерть и время царит на земле, и здесь, как везде, болеют, умирают, расстаются. Однако во всё это итальянцы привносят какую-то прозрачность, ясность. Блуждать в лабиринтах экзистенциального мрака и мучительно драматизировать бытие — не по ним. То ли хандру побеждает солнце — национальный антидепрессант, то ли невысокий, по европейским меркам, уровень жизни бережёт от пресыщенности, которой больны соседи. Итальянцы остаются истинными мастерами в наслаждении простейшими радостями жизни. Изнутри нашего менталитета трудно поверить, что небесные гармонии итальянской музыки, живописи, архитектуры найдены представителями нации, столь прочно стоящей на земле.
Они делают искусство из ничего. Хрестоматийный случай времён Второй мировой: в 1943 году в лагере на Оркнейских островах группе итальянских военнопленных под часовню были выделены два стандартных металлических барака. Итальянцы превратили их в произведение искусства, соорудив из подручных материалов вроде бетона настоящую церковь, украсив её изящными росписями. Когда незадолго до конца войны пленные были освобождены, автор росписей, Доменико Гьёкетти, остался на островах — надо ведь завершить работу. Десятилетиями потом итальянцы время от времени наведывались туда, реставрировали созданную ими красоту.
Мы воспитаны в традиции, отчётливо акцентирующей противостояние материального и духовного. Италия, кажется, не пытается решить это противоречие, она его просто не замечает. Даже бытовую её культуру не назовёшь вполне материальной, это сплошное «служенье муз». Погружаясь в здешний бытовой контекст, видишь, насколько любая вещь может быть и прекрасна, и полезна, и вписана в окружающую среду и в историю.
Да и самих себя итальянцы умеют вписать в среду с надлежащим вкусом. Однажды друзья прислали фото из путешествия, где отдыхали с итальянской компанией. В качестве фона — средиземноморский пейзаж, классика. «Зелень лавра, доходящая до дрожи, чьё-то судно с ветром борется у мыса». На открытой террасе ресторана, предвкушая отменный обед, фонтанирует радостью группа молодых мужчин. Что примечательно, великолепно одетых — в тридцатиградусную жару. У нас не каждый художник потрудится вложить в свой повседневный костюм столько чувства прекрасного. Ломаешь голову: кто же эти парни — дизайнеры, артисты? Оказывается — карабиньери, полицейские. Так они выглядят в свободное от работы время. Впрочем, и на службе у них всё в порядке: форму для итальянской полиции придумывал Валентино.
Неудивительно, что без видимых усилий итальянцы выглядят отлично: сотни поколений вырастают в музее под открытым небом, с детства окружённые гармоничными сочетаниями цветов, идеальными пропорциями, роскошными пейзажами. Не видят ничего сногсшибательного в том, чтобы, копаясь на грядке, найти этрусскую вазу в отличном состоянии. «Наверное, всё же, мессапийскую, — поправит заглянувший на кофе сосед. — Но в любом случае ваза будет неплохо смотреться на вашем буфете в гостиной».
Как выяснилось, внимательны итальянцы не только к собственному внешнему виду. Если долго донимать их вопросом вроде «Вот как вы отличаете русских — от поляков, например?» — через какое-то время, поняв, что перевести разговор на другую тему не удастся, собеседник не без смущения признаётся: «По манере одеваться». Военнопленные англичане, бежавшие из лагерей во время Второй мировой войны, испытывали наибольшие трудности при продвижении через территорию Италии. Ни в одной другой европейской стране их костюмы, перешитые из военной формы, одеял и простыней, не привлекли бы столь пристального внимания. Такое могли пропустить немцы, но не итальянцы!
Нам, несведущим иностранцам, жители Италии могут казаться каким-то монолитом. Стоит начаться поверхностной беседе — каждый участник развернёт веер навевающих скуку стереотипов в стиле «все китайцы на одно лицо». Однако обобщения говорят больше о тех, кто их делает (или повторяет), нежели о предмете суждений. Несмотря на отдельные общие черты, не похоже, чтоб итальянцы воспринимали себя единым целым. Может, разве что, во время европейского футбольного чемпионата, когда «Сквадра адзурра» играет против сборной Германии.
О культурных, бытовых, гастрономических и философских различиях между регионами Италии написаны сотни книг. Умбрия, Калабрия, Венето, Лацио, Базиликата… — всего двадцать областей, которые друг другу подчас кажутся разными планетами. Весь мир наслышан о противостоянии между севером (деловитым, рациональным, сосредоточенным) и югом (бедным, радушным и беспечным). Этот антагонизм многое упрощает и мало что объясняет. Водоразделов сотни, тысячи. «Истинная» Италия дробится на бесчисленные осколки и для отдельно взятого итальянца ограничивается пределами того населённого пункта, где ему довелось родиться. Это явление здесь прозвали «кампанилизм» (от слова «кампаниле») — каждый городок смотрит со своей колокольни. А колоколен в Италии — не счесть.
Местечковая «герметичность» не покажется столь уж странной, если вспомнить, что Италия как единое государство существует лишь с 1861 года. Долгие века полуостров составляли бесконечные герцогства, княжества, графства. Не всегда притом практиковавшие добрососедские связи. В разных концах нынешней Италии кто только ни хозяйничал — греки, этруски, финикийцы, арабы, норманны, кельты, византийцы, немцы, испанцы, австрийцы, французы… Их следы не могли не запечатлеться в искусстве, в образе жизни и нравах жителей разных регионов. И, конечно, ощутимое различие — языковой фактор: диалекты и акценты — принадлежность не областей, а городов, городков, даже деревень. Молодёжь, хоть и знает с детства говор родных мест, предпочитает всё же официальный итальянский, но жители соседних регионов — к примеру, Бари и Неаполя, — которые по старинке говорят на диалектах, всерьёз могут не понимать друг друга. Фильмы, снятые на юге, приходится дублировать для северян.
То, что принято считать итальянским языком, — на самом деле тосканский диалект, на котором писали Данте и Петрарка. Он считается наиболее близким к классической латыни, так как меньше подвергался иноязычным влияниям. После объединения Италии литературная версия тосканского (довольно отличная от разговорной) была выбрана в качестве официального языка межрегионального общения. Язык этот, правда, стал кое-как выполнять свою миссию объединения нации лишь благодаря распространению телевидения. Впрочем, к тому моменту эту почётную роль мог бы уже играть и футбол.
Единая итальянская кухня, в которой верховодят пицца и паста, — такой же миф, как образ единой Италии. Разнообразие климата, природных условий и культурных «одолжений» дало фантастическое изобилие кулинарных традиций.
Не преувеличивают наши путешественники, говоря, что еде здесь придаётся колоссальное значение. Памятен рассказ участницы одной из международных научных конференций. Речь шла об итальянском ките постмодернизма — прославленном синьоре Умберто Эко. В своём выступлении он, как всегда, изящно препарировал сущность наступившей эпохи. В мире больше не существует, утверждал учёный, общечеловеческих ценностей. Остались в далёком прошлом идеи и понятия, по-настоящему значимые для человека.
Однако стоило наступить обеденному перерыву… То внимание, та предельная серьёзность, с которой профессор изучал предложенное меню, навели рассказчицу на торжествующую мысль: есть, есть ведь всё-таки что-что важное в жизни итальянского профессора!
О еде в Италии говорится много и со вкусом. Но, кажется, их застолья чужды того кулинарного тщеславия, которым тонко, но ощутимо приправлено славянское радушие. Гости не изощряются в комплиментах хозяйке, а хозяйка словно и не пытается удивить гостей. Как бы само собой ясно, что всё вкусно без усилий, и вкуснее, чем здесь, не бывает. Итальянская еда, как истинная красавица, не кичится украшениями, она превосходна в силу природных данных — лучшее солнце, лучшая почва, лучшая вода — это превосходство по праву рождения. Суетливые французские повара мудрят с весами, приправами и сложносочинёнными соусами, — итальянцы готовят харизматично, на глазок, в рецептах у них всё больше щепотки и горсти, чем граммы и миллилитры.
«Набожный еврей при встрече говорил „мир тебе!“, живой и весёлый грек „радуйся!“, практический же и здравый римлянин — только „будь силен“ (vale) и „будь здоров!“ (salve)»… Так писал философ А. Лосев, и, цитируя его в своих заметках о Риме, отец Георгий Чистяков отмечает, что именно здесь, в этом городе, эти три разные цивилизации встретились, и так родилась Новая Европа. А с ней — и мы, европейцы, в душах которых навсегда смешались три начала — еврейское, греческое, римское.
Две тысячи лет назад волны глобализации катились по миру из Рима. Сегодня они докатываются до Италии совсем из других эпицентров «шторма». Надо сказать, разрушения не так бросаются в глаза, как в других странах. Кажется, что здесь действует ещё веками накопленный запас нравственной прочности. Хотя бы тот факт, что в Италии семья — непререкаемая сердцевина жизни, вокруг которой выстроено всё остальное, свидетельствует о каком-то относительном здоровье нации, о том, что цемент религии, может, и по инерции, но скрепляет ещё расползающиеся части бытия.
Ещё в XIX веке Италию — набожную, сердечную — было принято противопоставлять «умным землям Европы», охладевшим к вере. Но и сегодня она остаётся среди последних европейских бастионов Католической Церкви — наряду с Испанией, Ирландией и Польшей.
Многие говорят о ментальной близости, о каком-то нелогичном, но ощутимом душевном родстве славян — с итальянцами. Однако и по духу мы не чужие. По мысли Сергея Аверинцева, при всех неизбежных разночтениях, «итальянский лик» католицизма — народного, не официального, — с любовью к Божией Матери, почитанием чудотворных икон, по-детски трепетным отношением к религиозным праздникам — во многом близок нашему, православному ощущению святыни. А ввиду того, что в Италии особенно много «наших», Русская Православная Церковь устраивает множество приходов по всей стране, и порой в самой неожиданной глубинке обнаруживаешь православную церковь. Не так давно в Риме, прямо вблизи Ватикана, вырос православный храм святой великомученицы Екатерины — лёгкий, светлый, чудесный. Возвышаясь на холме вровень с собором святого Петра, храм шатровой архитектуры, традиционной для Руси, не смотрится скромным прибежищем ущемлённой православной диаспоры.
Самими итальянцами прекрасно переведена на итальянский язык не только литургия Иоанна Златоуста, но и наш Часослов, основные праздничные песнопения обеих Триодей, немало духовной литературы.
Нельзя не ощущать силу самой этой земли, в которой лежат апостолы Пётр и Павел. Здесь хорошо дышать воздухом первых веков христианства, хорошо находить на каждом углу истоки могучих рек христианской культуры. Хорошо учиться у итальянцев их лучшим чертам — чувству гармонии, лёгкости, жизнелюбию. И учиться быть счастливым, веря словам Гёте: «Кто хорошо видел Италию, и особенно Рим, тот никогда больше не будет совсем несчастным».