Год был холерный. Актриса заболела. График съемок пришлось изменить. Отправили телеграммы актерам, находившимся в отпусках. Одно послание почта вернула: «Такого адреса нет». Режиссер сказал: «Без этого человека фильм не состоится. Надо искать».
Священник Ярослав Шипов
Работали мы в Латвии, а искать предполагалось в Литве. Литовские актеры, участвовавшие в съемках, тоже признали адрес явной нелепостью, однако вспомнили, что нужный нам человек отдыхает, как правило, где-то под Каунасом. На уединенном хуторе. Возле озера. Сверх этого земляки ничего не знали. Режиссер спрашивает меня:
– Найдешь?
Это он вовсе не от избытка доверия, а по причине моей малоценности: я был рабочим в съемочной группе, и без меня советский кинематограф вполне мог обойтись.
– Попробую.
– Сколько надобно денег?
– Пятьдесят рублей.
Он сказал, что этого недостаточно, и дал шестьдесят – минимальная по тем временам зарплата. Так платили и мне на съемках.
До Каунаса я добрался легко. На автостанции увидел схему здешних маршрутов – там было нарисовано озеро, но автобусы к нему не ходили, сворачивали куда-то в сторону. Взял билет до этого поворота, протянул кассирше телеграмму с неправильным адресом – она лишь пожала плечами.
Доехали до небольшого селеньица, вышел я на главной площади – куда теперь? Пустынно, и спросить не у кого…
Из открытых дверей костела доносилась органная музыка: звучал Бах. Причем инвенцию эту я когда-то играл в музыкальной школе. Но недоставало одной нотки – фа диеза. Заглянул в костел: над входом балкончик, а там, судя по всему, инструмент.
Вскоре меня обнаружили, и музыка прекратилась. Исполнитель встал – это был парнишка моего возраста. Он произнес что-то по-литовски. Не понимая, я развел руками.
– Вам – что? – музыкант перешел на русский.
– А где фа диез? – спрашиваю.
– Нет фа диеза, – и вздыхает.
– Без фа диеза нехорошо.
– Плохо, – соглашается он, – может, вместе посмотрим?
Я поднялся по узкой лесенке. В компании мы оказались смелее и разобрали фисгармонию, насколько возможно: один из клапанов был зажат иссохшейся мышкой.
– Похоже, – говорю, – костел ваш не сильно богат.
– Да уж куда там…
И рассказал, что учится в консерватории, приехал к родителям на каникулы, заодно хотел подработать, но платят мало. Я в ответ – про себя: где учусь, куда устроился на все лето, сколько платят. Заодно показал злосчастную телеграмму. Парень и говорит:
– Надо спросить у ксендза – он тут все знает, – и ушел.
А я уселся за инструмент, накачал педалями воздух, взял аккорд и замер от восхищения – настолько богат и объемен был звук. Просмотрел ноты – репертуар органиста, разобрал с листа пару несложных вещей, а потом стал играть все, что взбредало в голову.
К полной моей неожиданности, особенно впечатляло органное звучание русских песен: скажем, из «Тонкой рябины» получался настоящий хорал.
Музыкант принес добрую весть: слово, которым в телеграмме обозначался район, являлось названием конезавода в двадцати километрах отсюда. Слова, именовавшие почтовое отделение и хутор, оставались пока загадкой.
На прощание он сказал:
– Ксендз живет рядом, окошки открыты…
Я ему:
– Прости, друг!
– Да нормально все, не волнуйся. Ему очень понравилась одна песня. Говорит, с детства ее очень любит. Он вообще-то питерский, из русских литовцев. Не наиграешь? Там что-то про столетнее дерево, а какое – забыл…
Стал я перебирать известные мне деревья, пытаясь найти столетнее, и в конце концов оно отыскалось:
– «Липа вековая»?
– Точно! Играй!
Липа, надо сказать, звучала не менее грандиозно, чем рябина. Органист повторил за мной мелодию этой старинной песни, и мы расстались.
Конезавод пришлось искать на попутных. Сначала это был мотороллер, потом – мотоцикл, за ним – колесный трактор конезавода и в конце пути – велосипед, на раме которого мальчишка доставил меня через сосновый бор к потаенному хутору.
Я уже знал, что вместо почтового отделения в наш адрес была вписана речка, зато хутор именовался правильно – но кто ж знает его за пределами ближайшей округи?
Жилые и хозяйственные постройки, соединенные черным от времени дощатым забором, образовывали квадрат. Толкнув калитку, я оказался на просторном дворе. Прикинул, где тут вход в жилье, и постучался. Ответа не было. Вошел в дом, спросил:
– Есть кто?
– Да-да, – услышал я хриплый, простуженный голос.
Так началось знакомство с человеком, без которого наш фильм не мог состояться. Тут же он через распахнутое окошко представил меня своей жене: она собирала грибы в тридцати метрах от дома.
Потом накопали червей, я получил удочки, лодку и выехал на середину обширного озера, чтобы в совершенно прозрачной воде наловить рыбы. Ужин получился богатым: хозяйка нажарила и подосиновиков, и окуней.
Спросил я про загадочный адрес. Они долго не могли ничего понять, однако сошлись вот на чем: режиссеру попала записка, оставленная приятелю-актеру, который собирался заехать сюда на машине. И в качестве ориентиров были упомянуты конезавод и речка.
– Оказалось, что дело это вполне поправимое, – приветливо сказала жена.
– Как, впрочем, все и всегда, – заключил супруг.
– Нет, – возразила она неожиданно строго, – не всегда: а лишь до тех пор, пока о нас кто-то молится.
С командировкой моей все сложилось удачно, а десять рублей я сберег и возвратил режиссеру. Зимой театр, в котором служил этот актер, был в Москве на гастролях.
Мы встретились после спектакля, вспомнили подосиновики, окуней, телеграмму. «Я ведь оставлял им почтовый адрес! Но в кино всегда что-нибудь да напутают, – смеялся он, – впрочем, как говорит моя жена: “дело это вполне поправимое”».
«Пока о нас кто-то молится», – добавляла она.
Через несколько лет я узнал, что молиться о нем никто не сможет.
Священник Ярослав Шипов
(«Наш современник» №11 2014)
Читайте также другие рассказы автора:
- «Михей»
- Снегопад
- Трудодень
- Священник Ярослав Шипов: «Когда было нечего есть, архиерей разрешал брать ружье»