Помню субботнее утро, когда я забежал в ванную. Читал всю ночь, не мог закрыть книгу. Стены кухни пропитались горьким дымом и кислым духом растворимого кофе. В них было душно, в ванной – свежо и прохладно. Пахло мылом и чистыми полотенцами. Надо бежать, через тридцать минут в Александровском саду стрелка. День много обещал, впереди целое лето, взрослая жизнь и новая страна.
Посмотрел в зеркало. Не наскоро, как обычно, – пристально. Глаза в глаза. И тут что-то странное случилось. Я словно где-то в глубине себя оказался.
Таким себя еще не знал ни в одном из прежних моих одиночеств. Читающий книгу или гоняющий кассету с любимой песней, думающий или мечтающий, переживающий, стыдящийся, боящийся, радующийся жизни, испытывающий чувство вины, гордящийся или пишущий нелепые стихи – всегда это был я. Но все состояния эти были реакциями, переживаниями, размышлениями или просто тупой негой блуждающих воспоминаний и мечтаний.
А сейчас в ванной я ощущал себя сокровенного, что ли, свободного от любых внешних воздействий. На сердце было мирно и больше не хотелось бежать к метро.
Я всегда любил побыть один. Правда, не очень долго.
Ближе к старшей школе я всегда был в гуще событий. Друзья. Знакомые. Внимание девочек. Пишу не для того, чтобы бравировать. Вовсе нет. Сомнительный мой социальный интеллект народился скорее в борьбе пугливого мальчика-тихони за выживание в агрессивной школьной среде. И прежде чем я усвоил правила игры и научился быть хитрым и сильным, я прошел через боль и унижения. Поэтому разрыв между тем, каким я был внутри себя, и тем, как привык я подавать себя миру, был достаточно ощутимым даже для неокрепшей рефлексии подростка.
Через открытые окна в квартиру вливались звуки утренней улицы. Я стоял в ванной, от пяток до затылка наполненный осмысленной тишиной. И шестое чувство каким-то странным образом усваивало в сознании два твердых убеждения. Первое – Я ЕСТЬ, Я ЖИВУ и это самое настоящее чудо. Второе – Я ТОЧНО СЕЙЧАС НЕ ОДИН. Этим накрывшим морем тепла и смысла, без сомнения, был Его тихий голос, обращенный ко мне.
Позже, когда я прочитал Евангелие, любимым, трогающим до слез местом для меня стало призвание Нафанаила. В отличие от чистого апостола, лукавства во мне было хоть отбавляй, поэтому, окажись я на его месте, Господу пришлось бы назвать очень много разных мест. В шестнадцать лет Он видел меня в той самой ванной, в девятнадцать на подоконнике и еще в ясеневской ментовке, в двадцать два – в Оптинском скиту, а в тридцать семь – на освещенной солнцем Покровке. И, наверное, если бы даже я не читал Евангелие, все равно в этом море тепла и смысла я узнал бы Христа и воскликнул: «Ты Сын Божий, Ты Царь Израилев!»
Это утро растворилось в толчее шумных событий. С тех пор прошло много лет. Даже страшно сказать – четверть века. Но сейчас, выныривая из кризиса среднего возраста и стукаясь лбом то об подростковый кризис старших детей, то обо что другое похуже, я чаще прежнего размышляю над словом «суд» и как бы снова стою в той родительской ванной, удивленно глядя на себя в круглое зеркало.
Я никогда не верил в частный посмертный суд над душой с разворачивающимися хартиями, разными весами и прочими вещами. Вторым любимым моим евангельским местом стала беседа Христа с Никодимом. Господь сказал ему, что суд совершается здесь и сейчас, а состоит он в том, что Свет пришел в мир.
Любящий Бог идет до конца ради человека. А человек, двигаясь навстречу Свету или скрываясь от Него в дьявольской темноте, сам совершает над собой суд. Ежедневно и ежечасно.
Христос и Никодим. Картина Елены Черкасовой
Позже прочитал Исаака Сирина. Он писал, что представить Бога мстящим или гневающимся – отвратительно в высшей степени. Даже в Библии слова человеческие скупы по выразительности и поэтому бесконечно далеки от сущности Бога. Думать, что Господь испытывает подобные состояния, – говорил святой, – приписывать человеческую страстность и немощь совершенному Божественному Естеству. Любовь Бога к человеку не меняется никогда, как бы низко человек ни пал. И любые действия Бога, в том числе и суд – есть милующая, врачующая или вразумляющая любовь. Эти слова преподобного легли мне на сердце. Бог просто не может быть другим.
Как-то с одним монахом мы беседовали о преподобных Исааке Сирине и Порфирии Кавсокаливите. Порфирий говорил о тех, кто постоянно думает и плачет о своих грехах, пребывает в борьбе с ними, что эти люди как бы помещают грехи в центр своей жизни. Туда, где должен стоять Христос – Свет, просвещающий всякого человека. А если бы они забыли о своих грехах и всем существом обратились бы ко Христу, Он Сам бы пришел в их темные пещеры и все страсти со временем рассеялись бы вместе с тающей тьмой.
А еще Порфирий говорил, что, если человек духовно подвизается в надежде избежать адских мук, его мотивы остаются корыстными.
Мой умудренный иноческим опытом собеседник сказал, что все, конечно, оно так, но есть немощь человеческая и дисциплинарное измерение. И если проповедовать только о Божественном всепрощении и любви, забыв об аде, то люди в скором времени духовную борьбу вовсе оставят.
Возможно, он был прав. Религиозная жизнь неотделима от психологической. Духовный и душевный – хоть и разные, но сплетенные между собой пласты. И если в повседневной жизни мотивами людей управляют тревоги и страхи, то откуда возникнет в религиозной жизни иная парадигма.
А всепрощающая любовь – она, действительно, расслабляет. Ведь в ней нет ни страхов, ни тревог, ни давления, ни манипуляций. Только безграничная вера в человека. Сложно не кутить на стране далече, когда из опыта знаешь, что, вернувшись в нужде и похмелье, ты, прокуренный и мятый, будешь, как ребенок, обливаться слезами благодарности в объятьях милующего Отца. Трудно, когда вроде бы тебя не будят, проснуться и пойти вместе с Христом в неизвестность: быть может, в Сионскую горницу или в Гефсиманский сад, во двор к Каиафе или на Голгофу.
Я из опыта знаю, что Господь – Всепрощающая любовь. Помню ощущение Его присутствия, накрывающее морем тепла и смысла. Он был тогда со мной в ванной, после стоял на подоконнике, обнимал в ясеневской ментовке, вдыхал дыхание жизни в в Оптинском скиту, а на освещенной солнцем Покровке сказал, что все наладится. И правда, все наладилось. Я знаю, что Свет пришел не только в мир, но и прямиком в мою скромную ничем не примечательную жизнь. Я совершаю суд над собой уже четверть века. Делаю это, мягко говоря, не очень. А Бог по-прежнему в меня верит, и я очень хочу оправдать Его веру, поэтому с пасхальной надеждой смотрю на пост как еще на один шанс настоящей перезагрузки.