Священник Сергий Круглов
Все дети любят сказки.
И я в детстве очень любил сказки.
А вот жизнеописания пионеров-героев любил гораздо меньше.
Нет, конечно, я их читал, а некоторые книги, например, «Партизанка Лара», «Четвертая высота», «Улица младшего сына», весьма меня волновали, и я сопереживал героям, но все же относил эти книги к разряду «обязательных».
А сказки любил безоглядно и в правдивости их никогда не сомневался. Причем сказки в любом их изводе, например, в обложках «Библиотеки приключений», за что однажды даже пострадал. Помню, в восьмом или девятом классе учитель литературы призвал нас на первую страницу тетради по литературе приклеить портрет любимого писателя. И все приклеили Фадеева, Шолохова и Маяковского – последнего наш учитель особенно почитал. А я откуда-то вырезал и приклеил портрет Александра Дюма, и за комсомольскую несознательность был стыдим перед всем классом.
Знаю одного хорошего православного мальчика, который тоже очень любит сказки, а к житиям святых относится, примерно как я к жизнеописаниям пионеров-героев: читает их, но относит к разряду «обязательных».
Кроме одного – жития преподобного Павла Фивейского в изложении блаженного Иеронима Стридонского.
Мальчик в своем церковном детстве застал уроки воскресной школы, на которых ему успели рассказать, что сказки – это вымысел, что они не способствуют спасению, а большинство описанных там персонажей явно демонического происхождения. Одно время мальчика этот вопрос всерьез волновал. И я подсунул ему житие Павла Фивейского. В нем есть эпизод, который я тут процитирую:
«Когда блаженный Павел уже 113 лет проводил на земле небесную жизнь, а в другой пустыне подвизался девяностолетний Антоний, пришла сему последнему, по его собственному сознанию, в голову мысль, что нет в пустыне монаха, который был бы совершеннее его. Но во время ночного отдохновения было открыто Антонию, что есть другой монах, гораздо лучше его, и что он должен отправиться в путь, чтобы видеть этого подвижника.
И вот при первых лучах света почтенный старец, поддерживая посохом нетвердые члены, отправился в путь, сам не зная куда.
Уже наступил полдень, и, несмотря на сильный солнечный зной, старец продолжал идти, говоря: «Верую Богу моему, что Он покажет мне раба Своего, обещанного мне».
Но большее этого чудо: Антоний видит странное существо – частию человека, частию коня, которое на языке поэтов зовется иппокентавром; увидав его, Антоний осенил чело изображением спасительного знамения.
«Эй ты, – сказал он, – в какой части пустыни обитает раб Божий?» Иппокентавр, бормоча что-то варварское и скорее коверкая, чем произнося словá, при ужасе старца, который старался ласково говорить с ним, протянув правую руку, указал ему желанный путь и, бросившись в бег по широким полям с быстротою птицы, скрылся из глаз удивленного старца.
Мы не знаем, представил ли диавол призрачное существо для устрашения старца или, в самом деле, в пустыне, обильной чудовищными животными, родятся и такие звери.
Антоний, недоумевая и рассуждая с собою о том, чтó видел, идет далее.
Немного спустя в каменистой долине Антоний увидал небольшого человечка с загнутым носом и с рогами на лбу, а нижняя часть его тела оканчивалась козлиными ногами. Пораженный и этим зрелищем, Антоний, как добрый воин, восприял щиты веры и броню надежды.
Отцы Антоний Великий и Павел Фивейский. Коптская икона.
Упомянутое животное принесло ему для дорожного продовольствия пальмовые плоды как бы в залог мира. Увидав это, Антоний остановился и, спросив у неведомого существа: «Кто ты?» – получил такой ответ: «Я смертный, один из обитателей пустыни, которых прельщенное всякими заблуждениями язычество чтит под именем фавнов, сатиров и кошмаров, давящих во время сна. Я послан к тебе от своих собратий. Просим тебя, помолись за нас общему Господу, Который, как мы слышали, пришел некогда для спасения мiра и во всю землю прошло вещание Его».
Слыша такие слова, престарелый путник орошал лицо обильными слезами, изливавшимися от избытка сердечной радости. Он радовался о славе Христа и о погибели сатаны и, удивляясь, что может понимать речь обитателя пустыни, ударяя жезлом в землю, говорил: «Горе тебе, Александрия, вместо Бога чтущая разные диковины! Горе тебе, град блудницы, куда стеклись злые духи всего мiра! Чтó ты скажешь теперь? Звери призывают имя Христово, а ты чтишь разные диковины!»
Не успел старец еще договорить этих слов, как рогатое животное удалилось как бы летучим бегом».
Помню, что прочитанное вызвало у мальчика новые и новые вопросы. Но и как-то утихомирило его тугу насчет «воцерковленности» сказок. И помогло понимать христианский смысл любимых им «Хроник Нарнии» и «Властелина колец», и, может быть, поможет в чем-то понять Евангелие.
Все дети любят сказки.
А поскольку тот ребенок, которым был когда-то каждый из нас, все еще жив, у моего внутреннего ребенка есть мечта. Нет, не «страстная» – страстное воспаление вообще ни к чему хорошему не приводит, а мечта такая тихая, небольшая. Мечта о том, что все то сказочное, что мы любили в детстве, живо.
Что в Царстве Божием, когда мы до него доберемся, оно встретит нас в своем истинном, неприкровенном виде. И основание этой мечте – например, в словах апостола Павла: «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор. 2:9).