Кто-то наш «Правмир» ругательски ругает — живую жизнь всегда есть за что поругать, — кто-то хвалит и читает от корки до корки, правмирские публикации становятся порой — событиями. А еще образовалось на этих страницах замечательное явление, условно говоря, мультимедийное: живой диалог и даже полилог. Пишет колумнист колонку — другой колумнист отвечает ему колонкой — читатели читают, комментируют, обсуждают и спорят в чате, на их комментарии колонкой отвечает третий, все это выплескивается на форумы, в ЖЖ и Фейсбук, и глядишь, кто-то нашел ответ на мучающий его вопрос.
Да даже если и не нашел, статьи «Правмира» — не Типикон и не Книга правил, ресурс и не ставит целью непременно давать учительные ответы на вопросы верующих, колонка — скорее трибуна, чем кафедра, скорее беседа за общим столом и чаем, чем амвон. И новоначальный верующий видит воочию: какие-то вопросы о вере и Церкви, которые он считал щекотливыми, трудными, а то и запретными, могут быть озвучены церковно, священники и церковные деятели их не замалчивают, а обсуждают, спорят, может быть, ошибаются, но готовы говорить вслух и размышлять вместе, и вот это, на мой взгляд, очень важно.
Вот написала Светлана Охрименко колонку «Пластмассовые глаза конформизма, или о вреде частой исповеди» — текст живой, горячий, очень личный. Ей ответил игумен Нектарий (Морозов) вдумчивым текстом «Убивает не частая исповедь, убивает примирение с грехом». Всё это вызвало бурление умов и подачу мнений в Фейсбуке и ЖЖ. Тексты о. Владимира Воробьева, о. Дмитрия Смирнова, о. Петра (Мещеринова), о. Валентина Асмуса, о. Федора Бородина, о. Агафангела (Белых) — священнослужителей умных, известных, из них уже можно составить небольшой собор, и каждая публикация, в свою очередь, вызвала комментарии читателей.
А когда сюда же были подключены материалы об исповеди владыки Антония Сурожского и о. Александра Шмемана — я обрадовался. Словно в помещение, где мы все собрались и разговариваем и спорим, внесли иконы святых. А иконы, как мы знаем, помещаются в храме или молитвенной комнате вовсе не для украшения — но для того, чтобы наглядно напомнить: Церковь воинствующая и небесная, и мы, и святые — едины и вместе… Конечно, это был ход редактора, но ничего благого без промысла Божия не бывает.
Читая всё это, сказанное про исповедь, думаю вот о чем (ни в коем случае никого не критикуя — не морализуя! просто думаю) — о радости.
Должны ли мы сами определять себе меру исповеди или испрашивать на то указаний священника, должны ли исповедоваться часто или можно и пореже, каяться или нет в том или в сем — нюансов для обсуждений представлено много. И под всем этим подразумевается, что исповедь — это обязанность. Благая и, безусловно, полезная. Ради того, чтоб примириться с Богом.
Всё так, всё правильно. Но отчего же исполнение этой обязанности так часто тяготит нас, отчего оно (не всегда, но нередко), как показывает приходская практика и наш собственный опыт, бывает малопродуктивно, а то и вовсе бесплодно? Оттого не в последнюю очередь, что в основе всего лежит именно «обязанность», обязательная повинность — но живет-то живой человек все-таки не этим.
Повинность исполняется — а что дальше? Он живет радостью. И любовью. Вещами, с точки зрения долга вовсе как бы и не обязательными… Сколько, например, супругов живут в браке из чувства долга, «ради детей», и, мол, какая там любовь. Сколько христиан тянут лямку поста-молитвы-«выстаивания Литургии», потому что натерпелись в жизни скорбей, примкнули к Церкви как к тихой гавани, как покалеченный — к костылю, и попросту боятся от него отпуститься, чтоб снова не упасть и не пропасть, покалеченному не до радости — быть бы хотя бы живу…
Всё вроде бы правильно — но тяжело в иных таких семьях детям, когда папа с мамой не любят друг друга, а дети чувствуют это очень сильно, и как только дети вырастают и уходят в большой мир, остаются от такой, казалось бы, крепкой и «правильной» семьи одни пустые скорлупки, два одиноких, чужих друг другу существа, ждущих старости с тоской и глухим отчаянием. Сколько тому примеров вокруг…
И как тяжко бывает находиться рядом в общине с такими свинцово и непоколебимо «правильными» христианами, поучающими, осуждающими и «спасающими» всех вокруг, всякому известно. И от них тоже, едва достигнув подросткового возраста и вступив в первое взросление, уходят воцерковленные дети — не от Бога, как мы часто считаем, а именно от таких вот тяжкоблагочестивых родителей-крестных-воспитателей-батюшек…
Дети-подростки — вообще лакмусовая бумажка, что в семье, что в приходской общине: живое уходит от неживого в поисках радости. Не кайфа и сладострастных развлечений, не спешите гневно морализовать и осуждать, — радости. Той, которой нам всем так не хватает, чтобы душа оставалась живой…
Попросту, на пальцах, мне объяснил это однажды, применительно к своей теме, знакомый врач-нарколог. Алкоголику, говорит, зашиваться-кодироваться, сурово терпеть и истязать себя воздержанием зачастую бывает бесполезно — пока он не вкусит удовольствия от трезвости, удовольствия более сильного, чем от выпивки. Человек не может жить просто воздержанием и отрицанием — ему нужна, говоря скучным языком психологии, положительная мотивация.
Так вот, пока человек не вкусит удовольствия от борьбы с грехом и победы над ним, удовольствия от исповеди в том числе — он так и будет подсознательно считать исповедь повинностью, барщиной, которую обязан отработать (кому? священнику? Богу?..). В известной поговорке «невольник — не богомольник» скрыт глубокий смысл: молитва ведь — не просто слова, это один из способов общения с Богом, акт любовной связи между Богом и человеком, и такой вот невольник, даже если он исправно читает длинное правило утром-вечером до конца дней своих, может этой сладости так и не вкусить, молитвы — так и не достичь, это хорошо знали преподобные-молитвенники и писали об этом…
Напрашивается для пояснения такой образ: колхозник и крестьянин. Даже если колхоз — миллионер, и председатель в нем хороший, и техника самая лучшая, и платят не трудоднями, а настоящими деньгами, все равно колхозник — не крестьянин, у которого земля — не общественное достояние, и не «пай», а мать-сыра-земля, у крестьянина с ней особые, бытийные, любовные отношения, глубоко мистические, если хотите. На Руси крестьянин — образ жизни и особое устроение человеческого менталитета и психики, словом, личности, а колхозник — просто ответ на вопрос: «Кем работаешь?».
Исповедь, думается мне — не просто и не только лишь для того, чтоб примириться с Богом, великим и грозным, щедрым и справедливым, но Господином, Повелителем. Исповедь — средство, одно из средств, для того, чтоб быть в любви и радости с Отцом. Это как вытряхнуть камешек из ботинка, который ранит ногу и мешает, когда бежишь на свидание с возлюбленной и страшно боишься опоздать.
Часто ли надо вытряхивать камешек-грех, часто или редко исповедоваться? Когда человек вкусил этой радости и имеет ее смыслом своей встречи с Богом — тогда, как говорил о. Александр Шмеман, не ответ на вопрос приходит — но человек переносится совсем в другую плоскость бытия, в которой исчезают сами вопросы.