Возвращение в Грозный

26 декабря решением Святейшего Синода Русской Православной Церкви в пределах Республики Дагестан, Республики Ингушетия и Чеченской Республики образована Махачкалинская епархия, выделенная из состава Владикавказской епархии. Епископом Махачкалинским и Грозненским избран игумен Варлаам (Пономарев), настоятель Спасо-Преображенского монастыря города Мурома Владимирской епархии.

За время первой и второй чеченских кампаний из Грозного уехало большинство русских. В некогда русском городе, основанном еще казаками, почти не осталось русскоязычного населения. Прожив долгие годы за пределами Чечни, сегодня грозненцы постепенно начинают возвращаться обратно.

Мы отправились в Грозный вместе с делегацией некогда уехавших отсюда русских. Всем им мы задавали примерно одинаковые вопросы. Что заставило вас уехать? Как строились отношения между русскими и чеченцами до войны? И что требуется сейчас для того, чтобы вы могли вернуться?

Галина Лунева

Русские, чеченцы, украинцы, армяне — мы все были и в одном бомбоубежище

В первый раз, когда боевые действия закончились, мы вернулись. Это же наш дом, почему мы должны где-то жить в другом регионе, когда мы из Грозного? А потом, когда к одним зашли, к другим — они собираются, пакуются. И в октябре мы окончательно решили уехать. Покинуть город нам помогли боевики. Объяснили, что неизвестно, какие тут будут военные действия: «Может быть, тут вообще сметут все… Лучше вам уехать».

До войны между людьми разных национальностей в Чечне были хорошие отношения. Мы жили вместе и не думали, что мы станем друг для друга врагами. Мы были одним народом — народом нашей республики. Мы просто жили, нам нравилось здесь жить.

С началом войны мы не поделились на нации. Русские, чеченцы, украинцы, армяне — мы все были и в одном бомбоубежище. И по подвалам, и за водой вместе.

Чтобы нам сейчас вернуться в Грозный, нужна работа и жилье. Если скажут, что надо жилье отработать, — я готова работать и заработать себе здесь квартиру.

Виктория Балаева

Наши бывшие соседи-чеченцы хотят, чтобы мы вернулись

Войну мы пережили в Грозном. А когда уже все стихло, мы уехали, потому что в городе не было жизни. В любой момент ждали каких-то перемен к худшему, боевых действий. Чеченские семьи вывозили своих жен и детей по селам. Мы выехали с мыслью, что вернемся, даже дом не продавали.

Через несколько месяцев мы вернулись, чтобы собрать вещи. Когда мы приехали — увидели полностью пустой дом. Мародеры вынесли все, что можно было и что нельзя. Мне стало очень жутко. Во время войны мы переживали страх, но у нас была сплоченность: мы все рядом, на своей родине, на своей земле. А тут мы приехали в пустоту.

Мне все время хочется домой. Я жила в разных городах, но когда я засыпаю, мне снится, что я иду домой — и это мой грозненский дом. Снится именно тот дом, в котором я родилась, в котором я выросла, в котором вырос мой отец — отчий дом, это просто сердце мое.

До войны с соседями были очень дружеские и теплые отношения, практически родственные, так у нас заведено было. Соседи могли прийти к нам домой без всяких звонков, могли просто зайти во двор.

Не было войны между русскими и чеченцами. Была какая-то другая причина войны, но не межнациональная.

Сперва начался беспредел, потому что власть вела себя неправильно. Раньше преступники — чеченцы, русские, неважно — боялись власти, а когда нет власти — можно свободно грабить и убивать. Естественно, что они шли к русским, потому что они доступнее. За них не пойдет мстить весь род. Грабили и убивали преступники, а не чеченцы.

Некоторые чеченцы свои семьи отправили в села, в домах оставались в основном мужчины. Вся улица собиралась в нашем доме. Мы завтракали, обедали, ужинали вместе, как одна большая семья. Делились абсолютно всем. Не было такого что, вот: они русские — мы к ним не пойдем, или еще чего-то такого. Не было и в принципе быть не может.

Выступали против русских те, кто даже не были жителями Грозного. Они были изгнаны из сел по определенным причинам: кто-то наркоманил, кто-то еще какими-то нехорошими делами занимался. Их не убивали, просто выгоняли из сел. Эти люди заселялись в пустые квартиры и дома в Грозном и делали, что хотели. Вот от них наши соседи, с которыми мы дружили, общались, всегда нас защищали.

Прошло много времени, выросло новое поколение. Это наша Родина, а они думают, что мы просто гости. Для того, чтобы мы вернулись, нужно сделать очень много. Для начала нужно предоставить работу, квартиры и свободу. Нужен закон, чтобы чеченцы, которые выросли во время войны, не обижали русскоязычное население.

Наши бывшие соседи очень хотят, чтобы мы вернулись. У меня много подруг-чеченок, которые мне все время говорят: «Вика, возвращайтесь. Возвращайтесь, будем жить, общаться».

Николай Моисеев

Геноцида не было, бандитизм был

Я уехал в город Белгород. Меня позвал друг, который там учился. Когда я уезжал, тут даже предпосылок не было, что будет геноцид. Сейчас говорят, что был геноцид русского народа. На самом деле геноцида не было, бандитизм был. Разгул бандитизма начался после распада СССР. Но он был не только здесь, он был везде.

Перед войной, я слышал, всех чеченцев, которые по тяжелым статьям сидели, перевели сюда, в Грозный, а потом эти тюрьмы распустили. Среди бандитов были и русские, не только чеченцы. Моя тетка в Буденновске попала в заложники и рассказывала, что в банде Басаева были русские женщины! Они специально с чеченским акцентом разговаривали, чтобы их принимали за чеченок.

Отношения между русскими и чеченцами до войны были братские. Когда я учился в школе, нас было всего три-четыре человека русских, остальные были чеченцы. Дружили, дрались иногда, как и все нормальные пацаны. До сих пор я приезжаю в Грозный, встречаюсь со своими друзьями, они мне очень рады.

Единственное, что накладывало свой отпечаток — это то, что в 44-ом году чеченцев выселили, а потом их вернули — такая была политика у государства. И некоторые люди помнили об этом, рассказывали, что и такое было… Но когда мы начали уезжать отсюда, многие чеченцы говорили: «Нам уже сны на русском языке снятся, а вы уезжаете? Как так? Как-то нехорошо».

Конфликт начался с того, что развалился Советский Союз, и в стране начало твориться что-то непонятное. У нас в городе воинские склады каким-то образом оказались разворованы. Республику стали вооружать.

Пришел к власти генерал Дудаев, которого мы не знали. Приезжал Ельцин, много обещал. Потом в какой-то момент к нам приземлился военно-транспортный самолет с десантниками. Их посадили на автобусы и отправили во Владикавказ, а самолет с оружием остался здесь. Было объявлено, что будет всеобщая мобилизация на войну с российским агрессором. Русские пацаны подумали-подумали — зачем нам воевать? И многие разъехались. Все чувствовали, что начнется война.

Когда я сюда приехал год назад, у меня слезы на глаза навернулись. Уже было позднее время, но я пошел на ту улицу, где родился. Сел и почувствовал, что родная земля дает какую-то силу. Когда ты живешь двадцать лет на чужбине — ты этого уже не чувствуешь. И когда здесь ты живешь постоянно — ты этого тоже не ощущаешь. Ты привязан к этой земле. Ты из нее создан.

Полтора года назад я познакомился через социальные сети с Сайпутдином Гутчиговым — это местный житель, который периодически устраивает встречи грозненцев на территории Камен-группы и привозит сюда людей. Людям это очень нравится. Мы нашли много точек соприкосновения и стали вместе оказывать помощь тем людям, которые хотят сюда приехать. Многие мечтают побывать на родине, хотят птицей стать, сюда прилететь, над городом полетать.

В Грозном чувствую себя дома, потому что у меня здесь друзья. Я сейчас вообще не хочу уезжать, но там у меня уже есть работа, семья, дети. Чтобы вернуться сюда навсегда, мне нужна стабильная работа. К сожалению, у меня ее и там нет. Здесь, конечно, развито строительство, но устроиться работать трудно… Жить мне здесь негде, а обременять своих друзей я не хочу.

За время первой и второй чеченских кампаний, из Грозного уезжали не только русские. Уезжали и чеченцы. Одни увозили семьи в горы, в села к родственникам. Другие вместе с семьями уезжали в Москву или другие республики. Что заставляло уезжать самих чеченцев? И почему те чеченцы, которые прожили войну в Грозном, стали массово уезжать после ее окончания?

Эти вопросы мы задали Казбеку Айтукаеву, одному из тех чеченцев, которые уехали отсюда после войны. Сейчас Казбек снова вернулся в Грозный. Однако, несмотря на то, что город восстановлен из руин и, казалось бы, жизнь постепенно налаживается, Казбек говорит, что оставаться здесь жить он не собирается.

Казбек Айтукаев

Мне жалко всех, всех кто повидал эту войну

— Почему из Грозного уезжали чеченцы?

— Чеченцы уезжали из Чечни по тем же причинам, что и русские — просто уйти от этой беды. Понимаете, вы можете спастись в подвале от бомбы, но спастись от дурака с автоматом вы не сможете. Я не знаю, что там им рассказывали политруки или как там называют тех, кто настраивает солдат, но если взять морпехов или десантников — они были более благородны, сдержаны, их воспитывают, что ли, по-другому, а если взять ВВ-шников (Внутренние Войска — прим.), то зверствовали — не то слово.

Я понимаю тех чеченцев, которые уезжали отсюда. В любом моменте, в быту, в работе — везде дурдом был, просто идиотизм. От этого и уезжали, наверное, люди.

Я был дома до конца войны и еще полтора года после войны. Я не знаю, как это объяснить научно, по-медицински, но у человека, прожившего несколько лет под войной, под бомбежками, каждый день с выбросом адреналина, каждый день с риском, после войны начинается депрессия. Вот войска вывели — все какие-то стали взвинченные, нервные, психованные. Само нахождение здесь было так в тягость, что невыносимо было.

Мне стало жалко всех, всех кто повидал эту войну. После нее остался отпечаток. В итоге я захотел купить всем билеты в «Диснейленд» на месяц, чтобы просто разрядиться, посмотреть другой мир, из этой грязи вылезти. Это тут сейчас красиво, а было как: ты идешь, а у тебя под ногами стекла хрустят, нет-нет — останки чьи-то находишь, кости, нет-нет — какая-нибудь часть тела на дереве висит. Представьте это… Это же можно ад обрисовать такими картинками!

Потом я решил всю свою семью отсюда вывезти, хотя бы на время, чтобы окончательно не заболеть, чтобы пожить нормальной жизнью. И мы выехали. В 99-м, когда назревала вторая война, мы и соседей и многих своих друзей повытягивали из Грозного, уже сами устроившись в Москве.

— Как строились отношения между русскими и чеченцами до войны?

— Я тогда молодой был. У нас такого разделения не было: русские — чеченцы. Это позже уже начали выяснять, кто какой национальности. Ну, а так, честно говоря, в городе в основном было русскоязычное население. Если взять старшее поколение — они более агрессивно относились к чеченцам. Чеченцы старшего поколения относились более агрессивно к русским. Стена отчуждения была: все, что русское — не твое. Все что чеченское — не их.

Для детей и молодежи не имело значения, кто какой национальности, все дружили. Я, например, в русской школе учился. У меня проблем не было в отношениях с пацанами. Это зависело от воспитания. У культурных людей не было между собой проблем. Это бескультурные что-то выясняли, делили.

— С чего начался конфликт между русскими и чеченцами? В чем вы видите его причины?

— В начале 90-х появились лжебогословы, идеологи всякого рода. Любому, наверное, по кайфу слышать о своем народе: «Чеченцы — лучшие!», «Славяне — это мощь!», «За славную Русь!». Рассчитывали на контингент от пятнадцати и до двадцати пяти. Их в основном разводили на эти сказки.

«Убьешь еврея — попадешь в Рай» — это же идиотизм! Господь не спросит у тебя, кто ты по национальности. «Золото будет кругом! У нас такие таинства, что золото будет под ногами валяться, а чеченцы не будут за ним нагибаться. Краники будут золотые», — на жадности сыграли, на гордыне сыграли. Да и вообще невеждами манипулировать легко.

В 94 году, когда вошли войска, восемьдесят пять процентов населения было против режима Дудаева. Хотя лично я считаю, что только его окружение было непосредственно за Джохара, за его режим, за все происходящее. Нас, грозненцев, очень напрягало, что уезжают наши русскоязычные друзья, соседи, а вместо них появляются какие-то новые люди.

И если честно, мы человек по восемьдесят, по сто могли пройтись по центральной площади с закатанными рукавами и кричать: «Джохар — козел!» Нам его режим не был нужен. Но когда вошли войска и стали «лупить» из танков, из пушек по всем домам, по всем, кого видят… Солдаты во всех нас видели врагов и не разбирали, оппозиционер ты или джохаровец.

Я помню себя, наших пацанов. Идет прямая трансляция штурма Рискома, гостиницы «Кавказ», вокзала — все это по «телеку» показывают: камера подходит, подводят пленных, показывают, подходят полевые командиры: «Козлы, сидите дома! Мужики, нужна поддержка! Подтягивайтесь сюда!» — и какой парняга не подорвется на этот призыв?

После первой войны, когда я уехал в Москву в 97–98 году, я ненавидел все, что я видел. Я помнил все, что здесь происходило, эту боль, эту кровь. И потом приехал в Москву и увидел, что люди здесь живут какой-то своей жизнь, не ценят вообще ничего, что их окружает.

Я, попав в квартиру, два часа ходил с кружкой и искал ведро с водой, чтобы набрать попить — мне в голову не приходило, что она из крана идет. И там я почувствовал свою психическую нездоровость. Я ненавидел этот город за то, что он просто мирный. Я ненавидел сам язык, я не разговаривал на русском, принципиально.

Когда война началась, мне было восемнадцать. В двадцать один год я уехал в Москву. К местным русскоязычным я не испытывал ненависти, несмотря на то, что в некоторых случаях они были рады пришествию федералов. Они страдали наравне с нами. Они так же недоедали, так же умирали.

Им было даже хуже: если чеченцы убегали куда-то в села к своим родным — то русским деваться некуда было. Многие из них остались под руинами собственных домов.

— Как строились отношения между русскими и чеченцами во время войны?

— Если рядом с русским не было чеченцев — соседей, например, тех, кто бы мог за него доброе слово сказать — то он был шпионом.

Глубинные бомбы попадали в простые гражданские дома. Они просто как картонные домики рассыпались. Было понятно, что раз плиты сложились, то там просто нет живых. Но бывали моменты, что кто-то оттуда кричит: «Помогите!» А у нас ни спецтехники, ничего. У нас, по сути, ни ломов, ни лопат не было. Но мы находили, конечно, когда надо было срочно, и разгребали завалы под этим же минометным обстрелом.

Был случай, когда уже больше двенадцати дней прошло, а мы выкопали людей. Взрослые все погибли, выжило четверо-пятеро детей. Одного я выносил — девочку Нелли. На руках выносил. Я даже думать не хочу что они ели, как они грелись. Вонь эту не передать, которая там была.

У детишек не было сил ни стонать, ни кричать, ни говорить — они только хлопать глазами могли. Из них выжила только одна Нелли. Она слепой осталась. Не знаю, жива она сейчас или нет. Но в те времена, помню, о ее судьбе еще по телевидению говорили, что она жива, что врачи борются за ее зрение.

С нее, помню, сыпались черви. Вот этого мне, наверное, никогда не забыть. Живой человек, а ее уже ели черви. Такие мелкие, маленькие, желтоватые черви. Вот после этого дня мне вообще не хотелось никого спасать, никакие руины разгребать. Это меня не красит — но это было невыносимое для меня зрелище.

Никто не спрашивал у этого ребенка, кто он по национальности. Никто не спрашивал у бабушки, кто она по национальности. По возможности мы помогали друг другу.

Моему отцу МЧС подарило «Урал» за то, что он во время войны собирал трупы федералов и мирных жителей, местных русскоязычных — боевики-то своих не оставляли. Это было в районе ТрамПарк, в народе он называется «Индюшка», — там очень страшные бои были. Там ни одного дома целого не осталось, кроме отцовского. Не знаю, почему. Вокруг него мы около тридцати семи всяких ракет пособирали, но в него не попало.

В подвале его дома жили все с «Индюшки»: выжившие старики, старушки, женщины, дети. С ним было трое мужчин, русских, из местных. И вот они вчетвером собирали трупы. У отца был целый ящик полароидных фотографий — у него было много пленок, он торговал ими до войны. Он фотографировал трупы, отмечал как-то, чтобы было понятно, кто это, и закапывал. Отдельно мирных, отдельно федералов.

А когда уже потом МЧС и Красный Крест приехали, начали находить эти захоронения, так сказать, братские могилы — отец ходил и указывал им. И они увидели проделанную им работу. Ведь он не для чего-то — он для себя это делал, он делал добро. И вот они, видимо, поэтому и подарили ему этот «Урал».

— Что сегодня требуется, чтобы вы могли вернуться жить в Грозный — и русские, и чеченцы?

— В первую очередь, изучение истории чеченцев и русских — древних славян, древних нахов, вайнахов. В основном спорят те, кто не помнит своего родства. Если глубже копнуть — то мы все от Адама и Евы, но если говорить непосредственно о славянах и нахах — то их костры горели рядом в любые времена.

Нужно, чтобы в каждом населенном пункте народ сам решал, кого ему поставить на тот или иной пост — судьи, старшего полицейского или мэра (у нас его в деревне называют «отец села»), тогда было бы больше справедливости.

Официальной государственной программы по возвращению русскоязычного населения в Чеченскую Республику не существует. Организацией возвращения русских в Грозный занимается один чеченский общественник. Причем, как он говорит, по его собственному желанию. Нам, при наших московских стереотипах мышления, кажется невероятным, что чеченец-мусульманин может помогать русским вернуться жить в Чечню! Однако это так.

Сайпутдин Гутчигов вот уже несколько лет возит в Грозный автобусы с русскими грозненцами. Одних просто на экскурсии, посмотреть свой родной город; другим он помогает найти работу, снять жилье и оформить все необходимые для возвращения документы. Почему он этим занимается и как он видит проблему межэтнических отношений?

Сайпутдин Гутчигов, председатель общественной организации «Наш дом — город Грозный»

Я чеченец, и мой дом всегда будет открытым для русских

— Как строились отношения между русскими и чеченцами до войны?

— Сотни лет здесь русские жили. Их деды, прадеды родились здесь, выросли среди чеченцев, переняли быт чеченцев, а чеченцы переняли что-то у них. Это неправда, что мы жили здесь обособленно. Если бы это было так — я бы сегодня не разговаривал на русском языке. Я бы разговаривал либо на ломаном русском, либо на чеченском.

Заключались межнациональные браки, люди стали дружить семьями. Появилось такое забытое сейчас понятие, как куначество. Кунаки — это друзья разных национальностей. Куначество появилось среди терских казаков, которые здесь жили, и чеченцев. Чеченцы стали учиться в русских школах. Самый главный барьер между людьми, между народами — языковой барьер — стал потихоньку преодолеваться.

В наше время уже нормальные отношения были, я бы даже сказал, отличные. Я вырос среди русскоязычного населения, я женат на русской, у меня двое детей. Ее родители живут здесь, они никуда отсюда не уезжали, хотя было трудно. Даже были моменты, когда приходилось спасать тестя, но это все прошло.

Мой отец — горец, вот за этой горой мое родовое село, там моя родовая башня. Мой отец рода Тунсой, это древний род. Он разрешил мне и моему старшему брату жениться на русских. Если бы мы были националистами — мы, мусульмане, чеченцы, горцы, о которых говорят, будто бы мы самые главные противники русского народа или России — я бы не женился на русской.

Да, горцы воевали, всю жизнь воевали, и с Россией, и с Турцией, и с Чингизханом воевали, да и вообще чеченцы воевали, но отец воспитывал нас, как и многие отцы здесь — в другом духе. То, что большинство из нас были противниками русского населения — неправда.

Когда убивали русского, это предавалось огласке. А чеченцев люди, которые были заинтересованы в войне, убивали тайно. Ночью. А русских среди бела дня, бывало, преследовали, убивали. Но мы не могли всем помочь, всем не поможешь. Большая машина войны была запущена, за этим стояли огромные деньги.

— С чего тогда начался конфликт, почему добрососедские отношения, о которых вы говорите, испортились?

— В Чечне начались межродовые трения. На этом играли многие. Многие тогдашние «религиозные деятели» говорили: «Вот, нас ущемляли как мусульман, нас ущемляли как чеченцев». Хотя немало русских, а в процентном отношении даже, может быть, больше, выслали в лагеря сталинские, сгнобили на всевозможных гигантских стройках.

Чеченцы по сути своей — где-то наивный народ, где-то и дерзкий народ. Они не забыли еще те войны, которые были при Шамиле. Здесь есть такие села, как Дада-Юрт, Валерик, Атаги, которые были полностью уничтожены, где полностью вырезали детей, женщин, стариков, когда еще царская Россия расширяла свое влияние на Кавказе. И вот на этом, видимо, сыграли те люди, которым нужна была война.

Нужна была война не за нефть, как здесь говорят. Она как шла по трубам — так она и идет по трубам, в том же направлении.

«Партия войны», как мы ее называли, сначала поссорила чеченцев и русских, нашла крайнего — русский народ. А потом уже и чеченцы были поделены на равнинных и горных… Ельцинская власть тогда побросала здесь неимоверное количество оружия. И вот на этом всем разыграли войну.

Были выпущены из тюрем преступники, рецидивисты. Они убивали русских, потому что боялись трогать чеченцев. Клановая система чеченцев не позволяет, чтобы если кого-то накажут, это прошло бесследно для того, кто его наказал. Многие чеченцы защищали русских, помогали! И сегодня мы помогаем им вернуться сюда, потому что считаем, что это не только чеченская земля. Здесь люди разных национальностей поколениями росли.

Пришел к власти Дудаев — кто такой Дудаев? Откуда он пришел? Он же не приехал к нам откуда-нибудь с Малайзии, или из Пакистана, или из Афганистана. Он пришел из армии Советского Союза. Он кадровый офицер, генерал в отставке. Пришел Масхадов, полковник — тоже кадровый офицер, уже российской армии. И я не поверю, что невозможно было тем группировкам, которые брали дворец Амина, взять дворец Дудаева. Я в это не верю!

Сегодня, слава Богу, все позади. Мы двигаемся вперед, пытаемся помочь русским вернуться сюда и развиваться здесь, у себя на родине. Многие русские просто не могут там прижиться. Они, будем говорить так, очеченились.

— Как строились отношения между русскими и чеченцами во время войны?

— Моя фамилия Гутчигов, имя моего покойного отца было Баутдин, но все звали его Борис. Отцу отдавали документы от домов, просили, чтобы он помог продать дом и выехать. Потому что не знали, что будет. Брат тоже помогал — он на «Камазе» работал, дальнобойщиком был, вывозил людей и их имущество.

Были те, которые приходили с оружием и забирали жилье. Ты им говоришь: «Вы что делаете?» А их вооруженная толпа, ты им не можешь противостоять голыми руками, это целые банды. Может быть, это были проплаченные банды, не знаю. Но факт в том, что эти банды стояли у руля.

Молодые чеченцы были втянуты в войну обманным путем. Эти ребята, которые противостояли огромной армии, неужели не могли при желании всех беззащитных русских убить? Но ведь не убили же.

Те, кто преследовал русских, отсюда либо на тот свет ушли, либо разбежались. Это подтвердят многие люди, русские, которые отсюда выехали. И сейчас многие русские хотят сюда вернуться.

— Как возникла общественная организация «Наш дом — город Грозный»? Чем вы помогаете русским грозненцам, и как организован сам механизм их возвращения обратно?

— Это было в 2005 году, я ездил в Башкирию к брату и нашел сайт «Виртуальный Грозный». Сейчас этого сайта уже нет, он заблокирован. Там было тринадцать тысяч человек, его возглавлял Борис Молхазов. На этом сайте я нашел многих знакомых — тех, с кем вырос, учился, соседей своих, с которыми потерял связь.

Все началось с того, что меня попросили сфотографировать один дом. Я сделал фотографии для людей, которые меня просили. Потом потихоньку втянулся в это дело. Люди меня просили скинуть фотографии их родных мест, школы, знакомых. Я стал скидывать. И созрела идея, а почему бы нам всем не собраться, как одноклассники собираются?

Все мы грозненцы — так давайте соберемся! На этот зов откликнулись семь человек. Буквально через неделю мы встретились в Пятигорске. Приехали из Ставрополя, из Краснодара, из Саратова, даже из Беларуси. Это было 26 сентября 2006 года. И мы решили весной, в мае, когда все цветет на Кавказе, собраться еще раз.

Дали клич по интернету: «Мы грозненцы, пора нам объединяться». И приехало сто двадцать человек. Сто двадцать человек! Мы сняли базу. Это был праздник — такого праздника мы не видали! Не наигранный праздник, а праздник души был! Люди, слезы, смех! Слезы радости! Многие не ожидали друг друга живыми увидеть, думали, что уже все потеряно. И после этого у нас появилась традиция собираться в мае.

На следующую встречу приехало двести человек. В 2011-м году приехало до пятисот человек! Мы решили открыть общественную организацию. Первым пунктом в уставе указано — содействие возвращению русскоязычного населения.

Мы помогаем вернуться, мы помогаем найти рабочие места. Помогаем с документами. Привозим на кладбища, чтобы люди могли посетить могилы родных. Вы представляете, что такое приехать на Родину? Уже не ждавший, не веривший, что он сможет вернуться — возвращается! Видит родную улицу, видит школу, видит знакомых людей, которые его ждут с распростертыми объятиями.

— Правда ли, что в эту деятельность вы вкладываете ваши собственные деньги, почему?

— Я считаю, что человек, считающий себя представителем чеченской нации, должен жить по чеченским законам, по чеченским обычаям, по чеченским устоям. Чеченские обычаи и чеченские законы не говорят, что нужно убивать людей из-за того, что у них вера другая. Чеченский закон, первый закон гор на Кавказе вообще и у чеченцев в частности, — это закон гостеприимства. И сегодня тем людям, которые хотят вернуться сюда, хотят здесь жить, я обязан помочь в этом. Только тогда мы сохраним себя как нацию — если будем чувствовать рядом с собой еще одну культуру.

Я хотел бы сказать тем, кто хочет приехать на эту землю, как сказал когда-то Дмитрий Донской: «Пусть приходит на эту землю с добрыми намерениями». И только тогда мы скажем, как говорят чеченцы: приходи свободным. Это у нас говорят людям, которые приходят в дом в гости. Так говорили сотни лет мои предки. Так сегодня говорю я.

Мой дом всегда будет открытым. Я себя считаю чеченцем. Я иду по пути, на который меня благословил мой отец, и я буду делать все, чтобы люди, которые хотят жить на этой земле, вне зависимости от национальности и вероисповедания, приехали и могли здесь нормально жить и трудиться. Это мой жизненный путь. Даст Аллах — я его пройду.

— Что сейчас мешает вернуться в Грозный тем русским семьям, которые этого хотят?

— Первое, что мешает возвращению русских в Грозный — слухи, сплетни. Что вас там не будут считать за людей, и так далее. Эти слухи распространяют люди, которые в Грозном не жили. Они проживали в Грозном, но они здесь не родились, они не роднились с чеченцами, не пытались наладить мосты.

Есть чеченцы, не надо скрывать, которые говорят, что не надо сюда ехать русским, что мы тут и так неплохо живем. А кто ты? Ты с какой позиции это говоришь? С чеченской? Если ты чеченец — ты должен быть гостеприимным человеком. И это в крови у чеченца, если он чеченец, а не просто разговаривающий на чеченском языке. И как я могу запретить человеку хотеть вернуться домой?

Многие говорят, русские пьют, и так далее. Да неправда это. В основном так говорят те люди, которые не жили с русскими, а жили обособленно чеченскими кланами в селах. Я их и не обвиняю, потому что многие провокаторы их дезинформируют, что русские — это бескультурье.

Но хорошо, допустим, не запускаем сюда русских, — какой вариант предлагаешь ты? — задаю я такой вопрос таким людям. Вот остались одни чеченцы — что ты хочешь? Развиваться хочешь? В монокультуре ни один народ не развивается. Он должен принимать что-то хорошее от других культур, от других национальностей, от других традиций.

Второе, что мешает — это отсутствие рабочих мест и жилья.

Но большинству мешает страх и слухи. И чтобы стереть этот страх, чтобы стереть стереотип, что все чеченцы убийцы, а русские в Чечне не нужны, мы и привозим людей на всевозможные праздники, на всевозможные встречи, на экскурсии. Привозим грозненцев и тех, кто просто хочет приехать и увидеть, что такое Чечня и что такое чеченский народ, о котором последние двадцать лет говорят только плохое.

Только с приходом новой власти в Чеченской Республике начался стремительный взлет, и помимо экономики стали говорить о положительных чертах чеченского народа. Хотя и сейчас о нас много плохого говорят. Чеченский народ — такой же народ, как и все.

Люди потихоньку возвращаются. В городе заметно все больше русских. И я не имею права называть себя мусульманином, если я не позволяю человеку, который не мешает моей религии, жить на моей земле… На нашей земле.

Читайте также:

Максим Анисимов. Снег окрашен кровью, и не страшно…