Однажды я с женой и маленькой дочкой гулял в Подмосковье на берегу небольшого озера. Вдруг из-за поворота на нас на полной скорости на велосипедах вылетели два таджика, судя по всему- рабочие на местных дачах. Один из них летел прямо на мою дочь. Мы от растерянности глупо застыли на месте, а «всадник» неумело свернул лишь в паре метров от нас. Прокричав от злости и шока что-то не очень печатное им в уносящиеся спины, мы пошли дальше. Тут они разворачиваются и едут обратно к нам. У меня первая мысль: «Они что, еще права качать будут»?! И вдруг тот самый «гонщик» на не очень хорошем русском языке начинает долго извиняться. Он объясняет, что сам отец, у которого маленькие дети, и что он прекрасно понимает наши чувства. В итоге расстались мы совершенно примиренными. Для меня незадачливый велосипедист предстал не каким-то абстрактным неуклюжим «таджиком», а хорошим и добрым человеком. В общем, «кругом люди», и «все мы немного лошади».
Я вспомнил об этом случае в связи с недавней историей про освобожденных правоохранительными органами уроженцев Средней Азии, которых хозяева (тоже выходцы оттуда, но уже с российскими паспортами) держали в положении рабов в одном из московских продуктовых магазинов. Сообщают жестокие подробности про дела, которые творились в цивилизованной вроде бы столице России. У современных рабов (точнее, рабынь) из Киргизии, Узбекистана и Казахстана отобрали документы. После рабочей смены их часто избивали, ломали им пальцы и даже насиловали, а их детей отбирали и отправляли неизвестно куда. Что с некоторыми это длилось 10 лет.
Несчастных женщин освободили, некоторые из них написали заявление в отделение полиции. Правда, представители правоохранительных органов выразили сомнения в озвученной версии. Как сказал один из оперативников, часто бывает, что работодатель «кидает» своих работников: платит меньше условленного, либо вообще не платит. Но как можно 10 лет простоять за магазинным прилавком, и при этом находиться в рабстве? Не сбежать, не пожаловаться? Правда, говорят, что местная полиция была в доле и «крышевала» хозяев, а бежавших рабынь возвращала на место.
Будем надеяться, что теперь, после поднятого скандала, «дяди Степы-милиционеры» все-таки во всем разберутся. Однако на примере гипотетических рабынь в продуктовом магазине лишний раз продемонстрировано, что в столице уже практически создаются отдельные места или очаги со своей казалось бы совершенно чуждой, инородной культурой. Приехавших в поисках работы жителей Таджикистана, Киргизии, Узбекистана в столице стало уже так много, что достаточно просто выйти на улицу, чтобы это увидеть. И многие коренные жители порой ощущают себя словно не в родном городе.
Действительно, Москва за постсоветские годы практически потеряла свое лицо. Она стала гигантским, обезличенным мегаполисом-муравейником. И в многочисленных продавцах и дворниках с нерусскими лицами в уставшей от собственных размеров и неподъемного уже почти богатства Москве многие видят даже не собственно живых людей. Скорее это некие этнические маски, не очень привлекательные из-за социального статуса, часто плохо одетые и еще хуже говорящие по-русски. Про них говорят «а, опять эти киргизы в магазине продавцами», или «да таджики все уберут». Они даже не столько мигранты, сколько «негранты» – от слова «негр». Москвичи, пусть во многом неосознанно, становятся истинными арийцами, рядом с которыми новые парии из низших каст готовы выполнить за них любую грязную работу.
Однако, как резко поменялись времена… Ведь еще относительно недавно все было по-другому. Помните, как в первой серии «Места встречи изменить нельзя». Жеглов и Шарапов зовут к себе переночевать абсолютно случайно встретившегося им солдата-узбека, только что вернувшегося из Берлина и находящегося одну ночь проездом в Москве? У них был разговор на равных бывших фронтовиков, объединенных солдатским братством. Может, дело еще и в том, что тот солдат не стремился зацепиться в Москве, а торопился обратно в свой солнечный край. Сегодня же подобную сцену в столице представить себе просто невозможно.
Да и я сам «оттуда», «понаехавший» в «Нерезиновую». Первые восемнадцать лет я прожил в городе Фрунзе, столице советской тогда Киргизии (теперь Бишкек). Это был обычный советский город, каких было много. И мы в наших играх, детских дружбах и драках никогда не делились на киргизов или русских. Компании были смешанные. Советский интернационализм, несмотря на его заидеологизированность, был живым явлением. Все было как-то по-человечески. Или почти все. Помню, как в то же время кто-то меня наставлял, что киргизов надо называть «националами», потому что им это не будет обидно. Никто из русских не знал киргизского и в принципе не считал нужным знать. Зато абсолютно все киргизы говорили по-русски. И некая обида у них на это, видимо, все-таки была. Потому что когда «бабахнул» распад СССР, тема языка в разборках 90-х стала одной из главных. «Вот, вы не учите наш язык, а живете на нашей земле», и т.д.
Но все равно, даже в дурном сне нельзя было в семидесятые-восьмидесятые представить, что начнется потом. Жизнь казалась очень прочной, а все – своими. И вдруг очень многие русские и русскоговорящие «нетитульные» вдруг почувствовали себя не на Родине, а в гостях. Значит, надо возвращаться «домой»… Это было очень обидно и болезненно. Сотни тысяч драм и тысячи сломанных судеб. Это еще ждет своих историков – отъезд в Россию миллионов людей, с разных концов СССР, гибель советской интернационалистической Атлантиды, враз ушедшей под воду. Образовавшийся «националистический Интернационал», который дружит против России. И мне порой почти до слез обидно и жалко, что все так получилось, что я, может, уже не вернусь в город, в котором родился и вырос. Что это теперь уже почти чужая земля.
И все-таки, она только почти чужая, и никогда такой окончательно не станет. Навсегда в памяти осталось ощущение жаркого солнца на коже, вкус ледяной воды из-под уличного крана после июльской игры в футбол (на улице +35), рисунок гор, которые я каждый день видел из окна нашей кухни, смешанная уличная толпа из русских и киргизских лиц, выражения «Саламат Сиздер» и «кандай турасыз». «Бир, эки, уч, тёрт, беш…». Да и я никогда в свой адрес не слышал наездов в постсоветском Бишкеке в стиле «эй, русский…». Город этот остается очень терпимым и добродушным. Хотя кто знает, может, только пока…
И я разрываюсь между противоречивыми чувствами. С одной стороны я понимаю, что мы все дальше и дальше друг от друга. Что былое братство рухнуло, его больше нет. Что сегодня из Средней Азии сюда едут не только бывшие «советские люди», а и весьма своеобразные личности с повадками рабовладельцев (см. описанный выше случай) и наркорторговцы. Что здесь копится критическая масса недовольства, которая однажды может и «шарахнуть». Что Москва уже практически перестала быть русским городом.
А с другой стороны – я не могу отнестись к киргизам, таджикам или узбекам как к совершенно чужим людям. Они сегодня какие-то «несвои свои». Или «свои несвои». Для меня гораздо дальше всякие англичане, американцы и немцы.
И что с этим делать, и как сделать так, чтобы стало лучше, я, честно говоря, не знаю.