Неузнанное счастье
Все вдруг заговорили о разводах, о том, что семьи друзей распадаются одна за другой, и тогда я рассказала свою историю.
Мой муж погиб в 1998 году, у нас было двое мальчишек — Пете 12, Георгию 7. Думаю, если бы Вася был жив, мы бы не развелись. Хотя бы из-за того, что он был очень терпимым. Второго такого не знаю — деревенский…
А теперь по вопросу. Когда ко мне, в мою съемную комнатушку довольно часто в слезах приезжают подруги, собирающиеся разводиться, я им рассказываю такую историю из своей жизни. В Курске, во время правления там Руцкого, журналисту делать было нечего — либо борешься с ним (радость не для всех. Вася мой, например, не любил бороться), либо ложишься под него. В октябре 1997 года мы решили перебираться в Москву. Здесь Вася работал, вначале — где попало и приезжая домой раз в месяц. А потом, наконец, его пригласили в солидное издание, на серьезную должность. В 1998 году, 4 или 5 января, должно было решиться, берут ли моего мужа на работу в «Крестьянку» редактором мужского приложения.
Но это волновалась я. Муж у меня был всегда по-христиански спокоен, как будто знал что-то большее, чем мы все. В то время телефона в нашей курской квартире не было. Причем даже переговорный пункт, откуда я смогла бы позвонить в Москву тете, а она бы сообщила мне, что ей сказал по телефону Вася, был очень далеко от нашего дома — и пешком идти, и на трамвае ехать. Ну не было тогда еще мобильников… А к тому же за неделю-две до этого заболели дети. Краснухой. Как это обычно бывает, сначала один, а потом и другой. То есть мамам объяснять не надо, в каком состоянии я была, они меня поймут. 5-го января в два часа дня, как договаривались, я должна была позвонить любимой тете в Москву и узнать, как там Вася, взяли ли его на должность? Звоню, а она ничего сказать не может — Вася еще не звонил. Я домой, к детям.
В пять (вот глупая!) не выдерживаю, снова еду на переговорный пункт. А тетя опять ничего не знает. Вася, вообще-то очень обязательный — и в армии, и в университете, и потом на работе все отмечали его ответственность, да и нас он всегда щадил, старался не волновать, а тут — молчок. Я обратно к детям. В восемь снова не выдержала (женщины, наверное, меня поймут, а я-то считаю, что глупая была…). Но тетя Соня опять же ничего сказать не могла. Уж и она разволновалась. Пока я туда-сюда моталась, умудрилась потерять кошелек. А еще связь плохая — наберешь номер, а ничего не слышно, или, как нарочно, все время прерывается… Словом, решила я досидеть на переговорном пункте часов до десяти, чтобы все точно узнать.
И вот сижу, вся взвинченная, и думаю: «И вот это жизнь?! Дети дома то с температурой, то, как только она спадет, орут-дерутся… Чтобы позвонить мужу, узнать, как дела, надо непонятно куда идти (а надо сказать, что единственное, в чем можно было бы «обвинить» моего мужа, так это в том, что мог бы уж, в силу своего статуса, пробить себе квартиру с телефоном, но как раз таких вещей он не делал)».
«И вот это жизнь?!» Очень четко помню эту свою мысль… А ведь это не просто жизнь была, это было счастье. Самое настоящее, обыкновенное счастье. Потому что был жив Вася (просто решение о его назначении приняли поздно вечером, а до того и позвонить было неоткуда). И была жива моя тетя Соня, с которой мы потом, когда уже не было Васи, слушали записи лекций о. Александра Меня, и мой сын Петя тоже был жив…
Никто из подруг, слава Богу, пока не разошелся.