Неживая икона, или о чем скорбит иконописец (+ Видео + фото)
Пустые улицы Суздаля. Пустые суздальские храмы — на весь город триста прихожан. Рядом две церкви — на одной замок, а другая…
«Вы в храм? Проходите, пожалуйста!», — и навстречу робко
Настоятелем оказался священник Андрей Давыдов, иконописец, работающий в уникальной технике восковой живописи — энкаустике. Любуясь на написанные им иконы (в основном в репродукциях), я давно подумывала, что здорово было бы сделать с ним интервью. Через две недели муж вновь был в Суздале, захватив меня и сыночка. На самом деле, чтобы увидеть иконы отца Андрея, стоит отправиться и дальше. Мимо XV – XVI веков — к византийской иконе.
Иконописец иерей Андрей Давыдов
родился в 1957 году в Москве. Окончил постановочный факультет Школы-студии МХАТ(ВУЗ) по специальности «художник сцены». С 1978 года занимается иконописью. Работал как художник-иконописец в Иконописных мастерских Московской патриархии, Московском Свято-Даниловом монастыре.
В 1988 году рукоположен во священники. Окончил Санкт-Петербургскую Духовную семинарию, защитил дипломную работу «Богословие образа и художественный язык иконы». В 1993-2007 годах был настоятелем храма XII века – собора Рождества Иоанна Предтечи во Пскове. Для храма написал иконы для алтарной преграды, выполнил фресковые росписи храма и притвора.
С 2007 года настоятель Христорождественского и Никольского храма в Суздале.
Отец четверых детей.
Иконописная мастерская при Христорождественском храме немного напоминает научную лабораторию: пробирки, колбочки. «Я каждый день экспериментирую с энкаустикой, — говорит отец Андрей. — Я мог бы приготовить трехлитровую банку состава и пользоваться им 4 года. А я каждый день готовлю по 2 грамма, пробуя различные компоненты и ища наилучшее решение. В итоге ежедневно происходят маленькие новые открытия».
Смотрите также иконы священника Андрея Давыдова
— Почему среди работ современных иконописцев мы видим так много однообразных и маловыразительных произведений?
Удача древних икон обусловлена тем, что они появлялись, поскольку были внутренне необходимы народу, как и храмы. Люди строили их для себя, складывались всем миром, и церковь выходила своя, родная. Люди сами приглашали тех художников, работы которых были им близки.
— А сейчас?
Мне кажется, художественные просчеты в работах современных церковных художников — во многом определяются отсутствием конкретного адресата нашего творчества. Часто огромные иконостасы и многокилометровые росписи делаются для того, чтобы на вертолете прилетел спонсор из крупной компании и постоял на открытии вместе с иерархами в течение получаса. Конкретные люди, которые придут молиться в этот храм, остаются за кадром. В итоге их чаяния и образ веры никак не совпадают со вновь появившимися золочеными красотами.
— И что в таком случае делать иконописцу?
Я начал осознавать важность направленности моей работы на конкретного человека не очень давно. Последнее время мне чаще приходится работать по личным заказам. Раньше я воспринимал такие работы как менее важные, а с возрастом начинаю понимать, что это все к проблеме «…не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?» (1Иоан.4:20).
Заходит, например, ко мне в мастерскую человек с просьбой написать икону, рассказывает про свою дочку, которая ждет ребенка. Решаем с ним вместе написать Богоматерь Владимирскую, а на полях святых дочки и ее мужа. Я понимаю, что эта икона им важна, нужна, что она будет занимать значительное место в их квартире и личной жизни. Во время работы меня беспокоит, как икона будет жить в их доме, как они будут перед ней, а она перед ними. Потом, когда работа закончена, папа с женой, с дочкой и ее мужем приезжают, и мы вместе совершаем чин освящения этой иконы.
«Древнее греческое название техники — eykaiw, т.е. «энкаустика», означает работу восковыми красками. Используются сухие пигменты из растертых полудрагоценных камней и природных охр, а для связывания красок берется очищенный специальным образом так называемый «пунический» воск. В древнем церковном искусстве энкаустика использовалась очень широко. Паломники, посещавшие монастырь св. Екатерины на Синае, навсегда запоминают впечатление от самых древних иконных образов дошедших до нас: энкаустических икон Спасителя, Богоматери, апостола Петра 6-ого века и многих других. Древние мастера обращались к энкаустике всякий раз, когда требовалось создать максимально выразительное и долговечное произведение. Художники-энкаусты занимали особое положение среди других художников, об их творениях складывались загадочные легенды»
Из статьи священника Андрея Давыдова «Энкаустическая живопись. Зачем нам иконы?»
Или другой пример: муж с женой, видя уже написанную икону, просят сделать им такую же, но чуть больше по размерам. Образ на их иконе получается выразительнее, потому что ты работаешь не в отвлеченное пространство, не для обобщенного зрителя, а вот для этих людей, которые уже стали частью твоей жизни.
Все абстрактное, отвлеченное, не проходящее через сердце – всегда неживое и нежизнеспособное.
У меня в мастерской стоит икона Воскресения 19-ого века, явно написанная для храма, на полях этой иконы написаны 12 святых, причем их бессистемный подбор говорит о том, что это – святые покровители членов какой-то семьи. И я представляю, как после того, как икона была подарена храму, дедушка, ее заказывавший, подводил к ней свою внучку, и говорил:
— Видишь, Любонька, вот это твоя святая — мученица Любовь, а вот мой – Трофим.
Конкретные люди воспринимали свою историю как часть общей истории Церкви, а жизнь Церкви как неотторжимую часть своей жизни. Это искусство было лично кому-то нужно, оно было и собственностью Церкви, и этих людей как ее членов.
— Что же тогда? Не писать для храмов иконы?
— Если хотите слышать мой личный опыт как художника и одновременно священника — надо писать иконы и росписи «изнутри» жизни именно этого прихода и именно этого храма. Тогда получатся «нужные» произведения.
Я 14 прекрасных лет был настоятелем
За это время я сменил три концепции иконостаса и выработал такую систему: не браться за работу, пока 100 раз не пойму, что этот образ здесь необходим. Пока внутренне не увижу будущую икону как органичную и необходимую часть архитектурного пространства храма. Родившуюся, живущую и функционирующую в нем и для нас. Нынче прямо фикс-идея срочно заполнять храмы иконами и росписями.
— Тогда получится, что в храмах почти не будет икон…
Я думаю, что пока нет достаточно средств, чтобы сделать все на высшем уровне (другой планки в деле оформления храма быть не может), пока нет уверенного понимания, как все должно располагаться — достаточно углем нарисовать на стене крест, и можно начинать службы.
— С пустыми стенами?!
Может быть, эти службы в пустом храме запомнятся тебе и прихожанам как самые искренние и благолепные за всю вашу историю. Лучше две простых иконы, но те, которые необходимы для пространства храма и богослужебной жизни общины, чем 122 золотых, без которых можно обойтись.
Пусть иконостас вырастает постепенно, как и было в древности. Потому у них и получалось, что это была внутренняя, выношенная потребность людей. Созидание храма — очень драгоценный процесс.
Икона руками ребенка
— А вообще церковное искусство должно быть каким?
— Церковное искусство должно быть и
Честной значит добросовестной, значит — ты всерьез изучаешь искусство тех, кто решал эту проблему до тебя, т.е. изучаешь великую иконописную традицию. Иконопись стоит на том, что накоплен огромный опыт, у которого церковный художник имеет возможность учиться. Начинаясь в искусстве Египта, Ассирии и Греции, христианское искусство появляется вместе с христианской верой и имеет очень широкий диапазон стилей, эпох и национальных школ.
Христианская вера, не меняясь в основе, движется, изменяясь в своих внешних проявлениях. В каждом веке, в каждом народе, в каждом поколении она имеет свои формы и оттенки. Это естественно, потому что каждый проходит путь личного выбора. Если это была искренняя попытка выразить религиозные идеалы человека данного времени, имеют право на существование и иконы-картины 18-19 веков, и работы Виктора Васнецова, и поиски Григория Круга. Иконопись всегда была обращением современника к современникам.
— А стиль, обращенный к нашим современникам?
— В нашем поколении, у людей 20-21 века, церковная живопись 18-19 веков не находит отклик. Нам ближе язык Средневекового искусства. Но русский православный человек времен Суворова и императрицы Екатерины был бы очень удивлен нашим восхищением эпохой Рублева. Возможно, лет через триста церковное творчество Васнецова вновь станет созвучным новому поколению, и они будут говорить о том, как много мы в нем недооценили и проглядели?
— Как выбрать, что нам ближе?
— Выбирать то, что вызывает твой личный отклик. Тогда есть надежда, это найдет отклик и у других. Важно, чтобы религиозное искусство развивалось из внутренней потребности. Все попытки указать: «Всем писать, как это делали там-то, те-то и тогда-то» или игнорировались, или — что, по моему мнению, хуже — заканчивались стилизацией под что-то, чего уже нет.
Часто думают: вот древний образец, повторишь его — будет икона. Но если просто бездушно скопировать — получится нечто пустое, скучное и неживое.
А бывает, придет к нам в мастерскую ребенок лет 5-ти, чтобы не мешал, дашь ему бумагу, карандаши, поставишь перед ним образец иконы. Он начнет рисовать на тему поставленного образца (ведь дети никогда не копируют буквально) и… получается икона! И образ есть, и чистота, и вера, и жизнь.
Подтверждением словам отца Андрея висит на стене в мастерской при храме – детской рукой нарисованный святой Георгий Победоносец, поражающий змея. Действительно, выразительный рисунок…
Андрей Рублев в кружке иконописи при ЖЭКе
— Иконопись превратилась в производство «в промышленных масштабах», да?
— Виноваты мы сами: Почему нам срочно понадобилось множество полностью
Замечательный византинист Ольга Попова правильно говорит, что сегодня у нас по объективным причинам не может быть такого широкого развития иконописания, как это было в средневековье. Стремясь к этому, мы получим только расцвет китча и нежизнеспособную стилизацию. Можно ожидать появления отдельных интересных мастеров, но неправильно рассчитывать в течение 15 лет возродить то, что сначала веками вырастало, а потом веками зарастало.
Когда началась перестройка и массовое открытие церквей, появились рассуждения директивного типа: «Сейчас начнут строиться храмы, потребуются бригады иконописцев. Срочно откроем иконописные школы и быстро подготовим необходимые кадры».
— А это плохо?
— Так высокое искусство не рождается, его нельзя приобрести как диплом об окончании 4-хлетней иконописной школы. А «невысоким» церковное искусство не может быть по определению.
— Что должно присутствовать в иконе, чтобы она воспринималась именно иконой?
— Когда меня спрашивали «Чем икона отличается от художественного произведения на религиозную тему?», я, отвечая, все время чувствовал, что все мои объяснения о каноне, стиле, литургической функциональности проходят по касательной и не объясняют чего-то главного.
Пока не начал понимать: суть иконописания — в предположении, что в иконе реально присутствует изображенный персонаж, что это реальная встреча и настоящий диалог. Это предположение очень страшное и неудобоваримое, но другого пути нет. Иначе надо отказываться от иконы. Если в ней нет присутствия, к ней невозможно обращение с молитвой.
Об этом 150 лет велись иконоборческие споры, переходящие в гражданские войны, и в результате Церковь признала нужным существование икон. Изображенным на иконах «мы молимся, и почитаем, и кланяемся, и кадим, и целуем». Так обращаются с живым, кто способен слышать и воспринимать.
Человек средневековья не стал бы говорить: «Я пойду к иконе Богородицы», он говорил: «Я пойду к Богородице». То есть ты, предстоя перед иконой Богоматери, действительно в данный момент предстоишь перед Пречистой, и у вас происходит реальная встреча. Святые отцы, установившие догмат иконопочитания, писали что, «обращаясь к образу, ты вступаешь в общение с Первообразом». Мы мало что поймем в иконах по-настоящему, если не осознаем, что в основе иконописания лежит возможность этой встречи, и иконописцы древности, и люди, которые молились перед иконами их письма, жили в ощущении реальности того, о чем я сейчас говорю.
— Но тогда и уровень ответственности у иконописца другой…
— Конечно, тут-то иконописание как раз и начинается. Икона – чудо сама по себе, независимо от того, истекает из нее миро или нет, происходят чудеса или нет. Если Господь может присутствовать в своей иконе – это и есть главное чудо, которое эта икона постоянно являет в наш мир.
«Если иконописец, приступающий к своей работе, попытается таким образом осознать то, с Чем, а вернее с Кем он соотносится в каждом движении руки, и в возможно полной мере попытается понять, к какой Реальности он становится причастным через свою работу, не прячась от невообразимой ответственности этой работы, как не скрывается священник от Таинства, которое совершается при его участии, не уходя коридорами спекулятивных умопостроений от встречи с этой Реальностью — тогда работа иконописца приобретет существенно иное качество».
Из дипломной работы «Богословие образа и художественный язык иконы», выполненной иереем Андреем Давыдовым в Санкт-
Петербургской Духовной Семинарии.
Зеленый свет от родителей
— С чего началась иконопись для Вас – художника сцены по образованию?
— Художником сцены я так никогда и не работал. На постановочном
На нас не давили сильно в идеологическом смысле, как в других художественных вузах. 5 лет учебы расширяли горизонты и позволяли вести внутренние поиски, самоопределяться. В период учебы в институте я пришел в Церковь.
Вопросы религии, веры интересовали меня с детства. Евангелие я прочитал впервые лет в 13, и оно тогда же стало для меня книгой, которую держишь в уме всегда. Все мое юношеское художество тоже крутилось вокруг вопросов веры, было попытками пластическими средствами изобразить то, о чем говорится в Евангелии. Большое внимание уделял изучению древних икон в музеях. Тогда же я увлекся технологией средневековой
Оказалось, что в иконописи масса технологических моментов, которые в современной живописи почти отсутствуют. Потом пришло желание, наконец, самому попробовать написать, скопировать икону. Первым было изображение Архангела Михаила Новгородской школы. Это оказалось так интересно, что меня уже не увлекало делать в живописи что-либо другое. Все мои художественные поиски иконопись реализует в полной мере. Для меня это очень современное и очень творческое искусство.
— Для того, чтобы в 13 лет прочитать Евангелие, нужно иметь его в «зоне близкого доступа», в семье.
— Какого-то специально церковного опыта я от родителей не получал. Кроме русской классики, которая есть плод многовековой христианской культуры, у нас дома имелись некоторые
Вообще все, связанное с древнерусской историей, культурой, искусством, было окружено особым пиететом. Достаточно почитать литературу 70-х—начала 80-х, посмотреть фильмы того времени, чтобы увидеть какой искренний духовный поиск вело поколение наших родителей. Так что зеленый свет от родителей мне был дан. Потом, спустя много лет, когда я уже стал священником, мой папа, который был известным философом и социологом, сказал мне: «Ты делаешь то, о чем я пишу».
Если бы не Церковь, от нас бы ничего не осталось…
— Существует мнение, что тогда, в 70 – 80-е годы было проще прийти в Церковь?
— Не думаю, что проще: все-таки
Представьте, что с нами было бы, если бы Церкви – вообще не было? Не было вот этой организации, которая пытается Евангелие воспринять как жизненную установку, несет его как свое главное содержание и руководство к действию. От нас бы ничего не осталось.
Я крестился в школе в 16 лет. До этого не мог: надо было приходить с паспортом, а если паспорта нет – с родителями. К тому же у родителей могли быть сложности на работе. Как только я получил паспорт, сразу же пошел в Церковь. Это была первая организация, в которой я его предъявил.
Крестился я в церкви апостола Филиппа на Арбате. Помню, что впечатление у меня осталось двойственное. Мы пришли с другом и оказались в некотором замешательстве: вокруг была суета, стояли веселые крестные, кричали младенцы, между всеми ходил растерянный молодой батюшка, читая быстро-быстро непонятные слова и говоря всей нашей разношерстой компании то ходить по кругу, то стоять. После этого я иногда «по настроению» заглядывал в храм. Более полное воцерковление началось в конце института и связано с началом иконописания.
После того как я начал копировать свои первые иконы, стало понятно, что нельзя заниматься этим, имея только приблизительное представление об их практическом назначении. Что такое молитва, что такое Церковь и богослужение? Я стал все чаще приходить на службы, в моей жизни появились друзья, уже имевшие опыт церковной жизни. Так, через икону я вошел в Церковь, стал церковным человеком, а потом даже и священником.
— Кто были Вашими учителя в иконописи?
— Специальных учителей, которые бы учили всем техническим и духовным
Потом стал попадать в круги профессиональных иконописцев, которых тогда было очень мало.
Познакомился с отцом Зиноном (Теодором), это был первый пример верующего художника, полностью посвятившего свой талант иконописи. Стал ездить к нему в Троице-Сергиеву Лавру. Устроился работать в иконописные мастерские Московской Патриархии. Потом отец Зинон пригласил меня работать в только что открывшийся Даниловский монастырь. Туда стал стекаться и другой иконописный народ. Так все начиналось.
— А если говорить об учителях в жизненном, духовном плане?
— Если начать перечислять
В становлении веры для каждого из нас важным фактором является общение с другими, уже воспринявшими в себя эту веру «как свою кровь». Как выражался Григорий Богослов — «ставшими отцами сами себе». Опыт такого общения часто не переводится полностью в словесную форму, но занимает большое место в твоей памяти и формировании твоей личной веры.
Когда я начал заниматься иконописью и ходить в церковь, я съездил в Белгородскую область к архимандриту Серафиму (Тяпочкину). После первой встречи, на которой я взял у него благословение писать иконы, я еще несколько раз успел съездить к нему. Эти встречи производили на меня огромное впечатление, и каждая секунда драгоценного общения врезалась в память. Помню, на Рождество я стоял ночью на службе в холодном храме на клиросе и смотрел, как он служил полиелей посреди храма. Когда он крестился, было ощущение, что мир переворачивается вместе с движением его старой руки — так это было важно.
Было знакомство с отцом Иоанном (Крестьянкиным), который, по своему обыкновению, одновременно мягко и настойчиво сказал, что мне надо думать о священстве. Большое значение имело многолетнее общение с иконописцем архимандритом Зиноном.
Трудно перечислить всех, это необязательно были священники.
Например, был друг — рано умерший замечательный московский художник Андрей Цедрик (он был внучатым племянником священномученика епископа Дамаскина (Цедрика)) — веселый, счастливый, весьма светский человек, любимец публики и душа компании, которого знала вся Москва. И при этом он был глубоко верующий христианин. Его вера была ясной и простой, без интеллигентского сумбура, который царил тогда у меня в голове. Эта ясность, просветленность, радостность его мировосприятия, четкое понимание, что есть светлое, а есть темное – очень поразили тогда. Было понятно, что это те качества, которые пришли к нему с восприятием христианства и жизнью в Церкви.
Не бояться перемен
— Когда Вы с семьей только уехали из родного города – не было желания вернуться?
— Я Москву люблю, мне очень радостно бывает туда на денек-другой заехать, понять, что это мой город, в котором жил до 31 года. Но желания вернуться туда на постоянное жительство пока не возникало, хотя, если обстоятельства потребуют, могу себе представить, что вернемся.
Говорят, «загад не бывает богат». Я все больше убеждаюсь, что мы можем самоопределяться только в пределах небольшого периода времени. Завтра судьба может предложить что угодно, но только не то, что ты пытался запрогнозировать. Поэтому я стараюсь полноценно жить и работать в том отрезке, который сейчас перед глазами, и не бояться перемен.
— А от недостатка общения страдать не приходилось?
— За те 23 года, что я священник, мы жили и в далеких деревнях, и в городах, но скуки и одиночества никогда не
Суздаль всего в 200 км от Москвы, и теперь к нам много друзей приезжает. Но и раньше после отъезда из столицы мы не испытывали недостатка в общении.
Как-то сидим мы с женой, только что проводив очередную группу московских ребят, как вдруг соображаем, что впервые за четыре года одни в доме – только мы да дети. А через 5 часов стук в дверь – новые гости приехали. Это же была редкость тогда – церковь, куда можно было приехать, а тем более — к священнику, являющемуся одновременно и другом, с которым вместе росли и работали.
Первые годы я служил в Литве и Латвии, не очень далеко от Псково-Печерского монастыря. Туда часто уезжал на несколько дней, там проходили мои церковные университеты, там я учился быть священником. Там тоже было много друзей и много важного общения.
— Что Вам помогает утром встать и – двигаться дальше?
— Если ничего специально
Есть какие-то методы поддерживать себя в этом
Приход у священника Андрея Давыдова – небольшой, что обычно для маленького Суздаля. Спокойная обстановка дает возможность отцу Андрею и его матушке больше времени посвящать любимому делу.
Отец Андрей сетует, что не умеет находить спонсоров. А как бы хотелось украсить и этот, и соседний Никольский храм, настоятелем которого он тоже является. Однако даже без денег, своими силами, отец Андрей и матушка сделали очень много. Это становятся понятно, стоит только посмотреть на фото, как жалобно выглядели оба храма в момент их приезда. Наверно, здесь тоже секрет в «личностном отношении»…
А иконы, которые пишет священник Андрей Давыдов, действительно – направлены на тебя. Около каждой иконы хочется стоять долго-долго…
***
Важно, чтобы икона всегда была разговором современника с современником, живым, актуальным искусством. То, что сейчас происходит, когда художники решают «Давайте мы сейчас будем писать, как в XVI веке!», на самом деле – полный абсурд. Разве можно помыслить, что Андрей Рублев с Даниилом Черным сидели и говорили: «Напишем-ка мы, как в XIII или в XIV веке!» Иконопись всегда была живым и современным искусством.
Вот стояла перед Рублевым задача – написать список с иконы Владимирской Богоматери. Самой главной, самой важной иконы государства. И он, имея перед собой образец, смотря на него и вдохновляясь им, пишет свою Владимирскую, ту, которая близка ему и его поколению.
Никогда раньше не было в иконописи такого механического копирования, как сегодня. Это была живая традиция. Как только традиция перестает быть живой, все рассыпается, становится каноном. Кстати, слово канон в применении к иконописи стали употреблять только с XVIII века…
Я четырнадцать лет служил во Пскове, настоятелем храма Рождества Иоанна Предтечи (XII век). Когда мы приехали, все было в полуразрушенном состоянии. Постепенно начали восстанавливать, обустраивать… А потом появилось ощущение, не отпускавшее меня в течение трех лет: я все сделал в этом месте, что надо. Храм восстановлен. Оставалось или почивать на лаврах, или попытаться сделать в жизни еще какой-то рывок. Во Пскове можно было расслабиться и спокойно стареть. Мы решили еще немножко не стареть и переехали в Суздаль.
Иконы, в отличие от фресок и мозаик – нечто интимное, предполагающее личностный контакт, диалог, встречу. Потому древние иконы такие выразительные, раскрытые к тебе, активно на тебя направленные. Древняя икона воздействует на тебя, стремится к диалогу. Она написана конкретно для тебя.
Этого воздействия икон часто не ощущаешь, когда приходишь в современный храм, где видишь иконостас, как две капли похожий на стоящий в соседнем храме, еще в одном, в третьем, в четвертом… Сейчас их печатают в такой среднестатистической полурублевской-дионисьевской школе плюс обязательно – золотые тябла, и прочая «роскошь». Но это не к тебе обращено. К кому?
Может быть – к спонсору, чтобы наглядно объяснить, куда пошли его деньги, может быть – к иерархии, чтобы показать: смотрите, как мы расстарались, как у нас все богато и торжественно! Может быть – к политическим силам или к администрации, чтобы показать, кто мы такие и как у нас все мощно. Но у меня возникает чувство, что лично обо мне никто не думает, лично ко мне не обращается.
Художник всегда очень тесно связан с природой, вдохновляется ею. Когда я переехал из Пскова в Суздаль, глядя на суздальские мягкие, утонченные, нежные закаты, я начал понимать, откуда берет свои традиция московская иконописная школа. Во Пскове закаты – нечто бурное, эмоциональное, пылающее красками – что мы видим в традиции псковской иконописи. В природе нам является Господь.
Евангелие – на самом деле рецепт счастливой жизни (жизни как с маленькой буквы, так и с большой). В нем есть то, что делает ее наполненной и осмысленной. И в поисках этой осмысленности люди все равно будут приходить в Церковь, несущую Евангельские истины. Ведь Евангелие все равно останется Евангелием, главным содержанием христианской веры, с каким бы официозом не пытались связать Церковь.
Очень большую перемену в работе я почувствовал, когда стал священником. Я начал видеть и понимать в иконописи какие-то важные вещи, которые раньше не понимал. Ведь священник воспринимает икону еще и как практик – прикладной предмет, вокруг которого совершается каждение, который выносится в определенное время в храме… Я стал лучше чувствовать икону, отчетливее понимать ее функциональность.
Кроме того, священнику приоткрываются и некоторые таинственные моменты. Как говорит древняя мудрость, «есть такие двери, которые можно открыть только пением», т.е. понять с помощью искусства.
Иконопись для меня — самое современное искусство, которое я могу себе представить. Это то, что я искал и в чем себя нахожу. Все мои художественные поиски находят там разрешение. Если мне внутренне хочется передать, скажем, какие-то мысли, эмоции, художественные моменты, вызванные при взгляде на пейзаж за окном, я сделаю это, в каком-то другом виде — во фреске, или в иконе.
Я как художник чувствую себя реализованным, именно найдя иконопись, в которой сочетается метафизика и пластика. Поэтому с каждым днем мне работать все интереснее и интереснее несмотря на то, что я уже более тридцати лет занимаюсь иконописью.
Смотрите также иконы священника Андрея Давыдова