Недалеко от Минусинска, городка на юге Сибири, – зона, на зоне – храм во имя святителя Николая, архиепископа Мир Ликийских, чудотворца. Зона – строгого режима, так называемая «специализированная», там содержатся заключенные, больные туберкулезом. Им положен особый режим содержания, но тем не менее – зона есть зона, не мамкин дом.
Храму около десяти лет, возведен попечением тюремного начальства, священства Минусинска и руками заключенных – особый «зэковский» стиль декоративно-прикладного искусства, в котором выполнены украшения и написаны иконы, ни с чем не перепутаешь, стиль кропотливо расписанных «марочек»… И что назван в честь святителя Николая – не диво: кто как не он, любимый на Руси, есть первый заступник за гонимых, за дело ли гонимых, облыжно ли, простодушных ли горючих лохов, хитро выкрученных ли татей, всех, кто может и зарекался когда в жизни от тюрьмы да от сумы, да так и не зарекся…
Храм во имя святителя Николая, архиепископа Мир Ликийских, чудотворца
Окормляют храм священники Минусинского Спасского собора, случалось служить там и мне…
Беседу с одним зэком, Николаем, мужиком по виду под сорок, хорошо помню. Невысокий, жилистый, подобранный, особой убористости и грации сидения на корточках, по которой всегда узнаешь завсегдатая тюремной шконки, наколки на руках уже расплылись от давности – судя по разговору, ходка не первая. Беседа была не особо долгая – привели партию на службу, и, пока певчие разбирали книги, а особо назначенный смотрящий за храмом помогал в алтаре, раздувал кадило, пока готовились – и поговорили… Нет, особо-то изнанку своей души он не выворачивал мне – зэки люди осторожные, знают: лишнее слово может тебе потом боком выйти, и не смотри, что улыбается радушно и говорит складно – улыбчивые глаза могут и пленкой недоверия подернуться, и внимательно и цепко тебя оценить, и волчьим оскалом обернуться, всякое бывает, жизнь такая… Но почему-то чувствовал: не врет, правду говорит.
— Знаешь, батюшка, когда этот храм строить стали, я сразу знал, что именем Николая Чудотворца назовут… Он всю жизнь со мной. Меня тетка вырастила, я сам с Урала, а родители – кто, что, не знаю, тетка про них не говорила…
Очень она почитала Николу Чудотворца, иконку помню с детства. Хотя не помню, чтоб в церковь ходила, да, по-моему, у нас на станции церкви и не было. Иконка была такая…перефотанная и раскрашенная, в пластмассовой рамочке, где-то достала. У тетки рядом на стенке висели – фотка мужа ее, он на фронте погиб, и иконка эта рядом… Она их занавесочкой задергивала от мух. Так-то в хате вечно сифак был, тетка была лихая, стрелочница на станции, пила, мужиков водила, а вот фотки эти – берегла. И молилась всегда по ночам на коленях перед ними.
Муж ее тоже был Николай. Не пойми, кому и молилась – то ли тому Николаю, то ли этому…
С детства помню его лицо – лысина такая, бородка. Я маленький был смешной, думал, они с Лениным братья – оба лысые, с бородками и оба великие … Потом-то вырос, разобрался: один людей спасал, а другой – гнобил, гад гнойный. Тот страну загубил, всю превратил в зону – а этим, Николой, ну верой в смысле, только и живет человек в зоне-то этой…больше чем еще?..
Да… по большому счету, ты прав – больше и нечем. И не только в России, а везде… Где бы ни жил человек – а приметы зоны всюду, всюду – вышки, решетки, душок параши и хлорки: грех разъедает души, болезни, нелюбовь, одиночество, гонится человек за счастьем, за довольством, а оно, как болотный огонек, ускользает, вырвет у жизни кусок счастья – да потом, бывает, и сам не рад, и вот уж медовые соты этого счастья горькой полынью отдают, а тут и смерть – вот она…
Никак без веры не выжить. И всякая вера человека – в жизнь, в любовь, в творчество, в людей, хоть во что-то доброе и надежное – к одной вере сводится, к одному Богу. Вся беда в том только, что не каждый это понимает, не каждый свою маленькую веру, которой жив, к большой вере возвести умеет…
— Пацаном я был, он меня спас. В натуре, батюшка… На санках летел с горы, и завернуло на пруд…а там – полынья, воду брали. Лечу – прямо в нее. И, знаешь, как оцепенел, и все так медленно-медленно, как в кино, не могу ни рукой, ни ногой пошевелить… И перед самой полыньей меня кто-то как щенка раз за шкварник, сдернул с санок – и в сугроб бросил. Морду поднимаю – а он уходит… Как на иконе, лысый, только в дохе, а на руках – шубенки.
Остановился, оглянулся на меня, шубенку снял и пальцем мне погрозил, а сам такой грустный… И исчез. А санки как ракета в воду ушли – тяжелые, самокованные, со всего железа, тетка на них дрова возила. Я думаю сейчас: он не просто мне тогда пальцем грозил из-за санок. Видимо, знал всю мою жизнь наперед и жалел меня… А чего меня жалеть?..
photosight.ru. Фото: Иван Королев
Ну, тут ты, Николай, приврал, конечно, скокетничал – чего, мол, жалеть… Не знаю, блатной ли ты был или нет, за что сидел, — но все равно, в лагерной идеологии саможаление – один из столпов. В блатном фольклоре, который ныне стал общенародной попсой на «Радио «Шансон», мотив «бедного мальчишечки», которого злые «мусора» лишили весны, – основополагающий, как и заплачка про мать-старушку…
Саможаление – противоположно покаянию. Саможалостливые песни – они слезливы, но такие слезы только в ресторане под водку хороши. Ни очищения от них душе, ни от Бога прощения — саможаление есть визитная карточка гордыни, сквозь нее, каменную, живая вода жалости Божьей просочиться не в силах…
Вся страна наша пропитана саможалением, отсюда и такая нелюбовь, такое осуждение друг друга, вечные поиски крайнего, отсюда и пьянство, и неумение быть свободными и ответственными за свою жизнь.
— Сейчас на многих зонах храмы строят, батюшки приходят… Хорошее дело, дай Бог. Только, знаешь, очень трудно это… Законы зоны, понятия – они…другие. От них трудно отвыкать… Да и на свободе не легче. Ну, вот подлечусь я тут, выйду я по УДО, например, — и что? Понесут ли меня ноги в храм?
Кругом – жизнь житейская бурлит, греховные соблазны, отвлекают от веры, затягивают… Мне, например, в зоне проще, лучше. Тут – вот он храм, приведут, уведут…Вроде как монастырь получается. Честное слово, иногда даже выходить не хочу.
Верно, законы зоны – прямо противоположны христианским. Храм построить можно – а как изменить людей, изменить души, пропитанные «понятиями»? Страшно тяжело бывает идти против этих законов, тех, подобные которым установлены в аду, тех, по которым живет сообщество зэков каждый день и в которые снова окунается человек, выйдя за порог тюремного храма.
Про это знает любой священник, служащий в местах лишения свободы. Сколько ни проповедуй о милосердии, жертвенности, милости к слабым, а попробуй добиться откровенной исповеди и настоящего покаяния, попробуй не в очередь подвести к Чаше «опущенного» или в чем-то ущемить власть местных авторитетов – …мало не покажется.
photosight.ru. Фото: Егор Гавриленко
И в зоне, и вне ее – всюду идет духовная война, видимая и невидимая, все мы на ней – редко кто командир, чаще – солдаты, а то и дезертиры, и самострелы, и раненые… Но на то мы и живем верою – не в свои могучие силы, а в силу жертвенной Христовой любви, в силу благодати Божией.
Сдается мне, что это-то ты, Николай, успел в жизни почувствовать и понять … И кстати, где бы ты ни был сейчас – с днем Ангела тебя! Никола ведь Зимний настает, праздник твоего небесного тезки, и коли ты про него помнишь всю жизнь – так он про тебя тем паче.
Читайте также:
 |
|
 |
Внутренняя тюрьма Протоиерей Андрей Ткачев Нужно совершить над собой особое усилие, вернее, нужно постоянно совершать над собой никому незримые внутренние усилия, чтобы увидеть Христа в тюрьме. В тюрьме Он не иконописен. |
|
|
|
 |
Обитель строгого режима. Батя и его уголовная братия
Закончилась служба, догорели свечи, но большинство прихожан не спешат за ворота. У этих людей нет дома. Маковки храма Святителя Николая в Троекурове — как маяк для заблудших душ. Паства протоиерея Александра Немченко специфическая: у большинства обитателей созданного им реабилитационного центра — тюремная биография. Да и сам батюшка, которого здесь называют просто батей, не похож на божий одуванчик. Отец Александр — мастер спорта по вольной борьбе. |