Договориться о встрече с семьей Тепляковых было не так-то просто. Евгений, Наталья и их семеро детей живут в однокомнатной квартире в Зюзино и принимать гостей не имеют возможности. Встречу мне назначили в районной библиотеке.
В Москве плюс 35, но в библиотеке прохладно. Семья опаздывает уже на час. «Стоим на солнцепеке, ждем автобуса, а он не едет!» — извиняется по телефону Евгений, а я тем временем болтаю с библиотекарем.
— Вы журналистка, Тепляковых ждете? Они у нас часто берут книги, дети много читают. Я только не понимаю, зачем в восемь лет сдавать ЕГЭ. Ребенок есть ребенок.
«У детства нет определения»
Наконец огромная семья вваливается в библиотеку — и в помещении сразу становится хлопотливо, многолюдно и весело. Евгений — мужчина огромного роста и богатырского телосложения, с густой светло-рыжей шевелюрой и длиннейшей бородой, которую невольно хочется заплести в косичку. Рогатый шлем ему тоже был бы к лицу. Когда я говорю Евгению, что он похож на викинга, он нисколько не удивляется: «Якобы мы ведем свой род от Рюрика, но это семейная байка». Дети Тепляковы — красивые блондины и блондинки, с тонкими чертами лица. Длинноволосые, похожие друг на друга как две капли воды старшие погодки — Алиса и Хеймдалль — деловито расставляют фигуры на шахматной доске.
— Вы близнецы? — спрашиваю.
— Нет, и вообще, я мальчик, — отвечает Хеймдалль.
Алиса сообщает, что хочет почитать «Алису».
— В стране чудес? — уточняю я.
— Нет, Алису Селезневу, это Кир Булычев, — отвечает за дочь Евгений.
Сразу видно, что он в курсе всех детских интересов и увлечений. В библиотеке ведет себя по-хозяйски, знает, где что лежит, чем кто из детей сейчас будет заниматься, кто будет рисовать, а кто читать «Незнайку». Он полностью включен в образовательный и педагогический процесс. Рядом с Евгением его миниатюрная жена Наталья кажется совсем хрупкой, молчаливой и немного усталой. На груди у нее слинг с младшим Тепляковым, которому всего месяц. Мы вчетвером идем в соседний зал, поближе к кондиционеру, а шумная ватага временно оказывается предоставлена сама себе — младшие под присмотром старших. Правда, самый резвый из малышей тоже вскоре присоединяется к нам, родители не решаются оставить его без взрослых. В руке у мальчика игрушечная электрическая лошадка, которая периодически ржет.
Я решаю не терять времени и зайти с козырей.
— У каждого человека есть заложенные в него природой темпы освоения мира. Зачем ребенку в восемь лет изучать программу старшей школы?
— Мы ничего не знаем об этих темпах, и вообще, детство — понятие социальное, — легко парирует Евгений. — У крестьян, которые с трех лет помогали родителям, — одно, у дворян с их гувернерами — другое.
В нашей культуре детство — это детский сад, потом школа. Мы не задаемся вопросом, чем там дети занимаются, зачем они туда ходят.
Такое детство — порождение современного общества, и в очень большой степени оно обусловлено тем, что женщина уходит на работу…
— Вы уходите на работу? — тут же поворачиваюсь я к Наталье.
Похоже, вопрос застал ее врасплох.
— Вы знаете, я боюсь, что сейчас…
— А в принципе?
— Я — начальник отдела в банке, но с тех пор, как родился малыш, постоянно занимаюсь детьми. У меня все время есть ребенок меньше полутора лет.
— Это абсолютно официальная форма, она находится в отпуске по уходу за детьми, — вставляет Евгений.
— Вам не хочется на работу? — продолжаю я, обращаясь к Наталье. — Ну, так, для разнообразия.
— Если я не буду заниматься своими детьми, то кто будет заниматься моими детьми? — Наталья наконец овладевает ситуацией, начиная, как и ее муж, риторически отвечать вопросом на вопрос. — Я бы с удовольствием пошла не в банковскую сферу, а в педагогику. Я бы, может быть, и занималась развитием большого количества детей, но тогда мои собственные дети остались бы без присмотра.
— То есть детство — это когда мама сидит с детьми?
— У детства вообще нет определения, — отрезает Евгений.
Долой Толстого
— Ты не договорил про дворян, — напоминает Наталья мужу (она явно знает сценарий заранее). — У дворян детство до 20–22 лет.
— Да-да, вспомните «Недоросля» Фонвизина, — подхватывает Тепляков.
И тут я произношу роковое:
— Давайте вспомним Толстого. Петя Ростов в 16 лет уходит на войну и погибает. Такое вот детство.
— А давайте не будем читать Толстого! Он не считал людьми крестьян, он не считал людьми рабочих. Где у него в «Войне и мире» и в «Анне Карениной» описан характер крестьянина? Где?
— Примерно везде, — говорю я, озадаченная столь неожиданным напором. — Платон Каратаев и далее повсюду.
— Платон Каратаев — и всё! А так-то он описывал страдания графов и князей, потому что сам был дворянских кровей.
Позже я прочла пост в ЖЖ (2014 год), где Тепляков под ником who-stole-tarts писал, что вся литературная программа в школе — фикция, противоречит СанПиНам и реальным возможностям детей. «Школьники не читают и не понимают “Войну и мир”, не нужно лицемерить», — писал Тепляков. То, что его дочь собралась на психфак, никак, похоже, не поменяло его позицию. Видимо, психологу не нужна русская классика.
— Разве Алиса не должна освоить школьную программу по литературе и прочесть, например, «Преступление и наказание»?
— Не должна, — твердо говорит Наталья.
— Она все это читала в кратком изложении, — отмахивается Евгений. — Давайте скажем другое. Алиса читает по 200 страниц в день, но есть литература, до которой она объективно не доросла. Даже подростки не доросли до «Преступления и наказания». Хорошо еще, что «Ямы» Куприна нет в школьной программе.
Но и «Капитанская дочка» должна быть отцензурована. Там сцены насилия. Мы, кстати, вообще за цензуру для детей и для взрослых.
Так не должна, не доросла или читала в изложении?
Этот вопрос я задать не успеваю. Евгений несется во весь опор, сыпет именами писателей так, что слова не вставишь:
— Почему вас волнует Толстой, а не Владимир Короткевич, Янка Купала, Василь Быков? Почему не изучают писателей Великой Отечественной? Айтматова почему не изучают? Плохой писатель? А Солженицын хороший? Да? А по-моему, чудовищный!
«В школе навешивают ярлыки»
Разделавшись с литературой, переходим к математике.
— Школьная математика — ничего сложного, по крайней мере до седьмого и даже до восьмого класса. Сначала — сложение, умножение, базовые арифметические операции, числа, скобки. Пятый-шестой класс — дроби, десятичные и простые. Показываете ребенку, что вы нарезали конфету, тортик или апельсин, — получились части. Каждая часть — это дробь. Части меньше, чем целое. Мы их можем складывать, можем есть, можем вычитать. Можем собирать из этих кусочков апельсин, будет получаться больше, чем один, можно выделить целую часть. Вы это объясняете, переводя на язык ребенка.
— Но потом-то посложнее.
— Главное — прививать интерес к чтению. Подбирать книжки под ребенка. У нас есть очень классные книжки, о которых почти никто не слышал, шикарные, удивительные. Это «Приключения Нулика», «Нулик-мореход», «Магистр Рассеянных Наук», «Алиса в стране математики», «Что такое математика», «Взламываем математику». По физике есть книга «Этот правый, левый мир». Есть еще «Математика для психологов» — замечательная. Банальный пример: что такое матрица? Это квадратик из чисел, или вытянутый прямоугольник из чисел, вот у него строчки, есть столбики, его можно умножать, его можно делить. Берете, умножаете строку на столбец, записываете. Зачем это нужно? Например, когда берете вектор, вы его поворачиваете, удлиняете. Вы, может быть, не очень понимаете, как это делается в цифрах, но вы понимаете идею…
— Нет, извините, не понимаю. По математике у меня всегда было «два».
— А знаете почему? Потому что на вас навесили ярлык: «Маша неспособная к математике». Это самое страшное, что происходит в школе. За один и тот же ответ Маше поставят «четыре», а Кате — «пять».
— Вы из-за этого перевели детей на домашнее обучение? В каком-то интервью вы говорили про буллинг, может быть, дело в этом?
— Возьмите любой коллектив, любую школу, любой класс и посмотрите на реальные взаимоотношения в нем. Всегда есть лидеры. И есть отличники. Это обычно не пересекающиеся группы. Первые могут не любить вторых. В некоторых школах в девяностых могли и в глаз дать за то, что ты на «пять» учишься. Почему ты отличник? Что, сильно умный? Многие дети не получали пятерки, чтобы проблем не было.
«Девочка, ты в первый класс?»
— Сейчас есть школы, которые работают с талантливыми детьми. Почему не туда?
— В таких школах нет кооперации. Там каждый нацелен на то, что он самый лучший.
— Разве Алиса не самая лучшая?
— Алиса просто ребенок. Это в последнюю неделю ею заинтересовались журналисты, а до этого нас в упор видеть не хотели. В четыре, почти в пять лет мы пришли в ЦПМПК (Центральная психолого-медико-педагогическая комиссия. — Примеч. ред.), нам написали: «Счет в пределах десяти, развитие по возрасту. Рекомендована группа детского сада». Мы говорим: «Что вы делаете? Ребенок считает туда-обратно до ста на трех языках». Приходим в МЦКО (Московский центр качества образования. — Примеч. ред.) сдавать аттестацию за девятый класс, нам говорят: «Девочка, ты же в первый класс? Вы дверью ошиблись», — говорит Евгений Тепляков.
Людей из Центра контроля образования, как и тех, кто отвечал на письмо четырехлетней Алисы Путину, где она просила принять ее в первый класс, можно понять. Ну, не было еще такого, чтобы первоклашки сдавали тесты ЕГЭ! Из колыбели — в школу, из первого класса — в десятый, из «Приключений Нулика» — и на психфак. Систему от такого клинит, да и меня тоже. Просто непонятно, как могут двое родителей, у которых семь детей и нет помощников, наладить учебный процесс. Каким вообще должно быть домашнее расписание?
— Что вы, какое расписание! — смеется Евгений. — С маленькими детьми все непредсказуемо. Кто-то заплакал, у кого-то животик заболел — и все разваливается.
Мы примерно представляем себе, что хотим, куда идем, и стараемся уложиться в те свободные временные отрезки, которые у нас есть.
В среднем получается три-четыре часа в день. Четверть этого времени, а может быть, треть, а если скоро экзамен, то две трети времени отданы чтению учебной и научно-популярной литературы. А там уже начинается наша работа — понять, что ребенок не понял, почему и как объяснить.
«Сколько ты хочешь детей?» — «Сто»
А все-таки нас с библиотекарем очень волнует вопрос, зачем первокласснице сдавать программу за последний класс. Какова цель? Евгений как обычно отвечает вопросом на вопрос.
— «В человеке все должно быть прекрасно». Помните такую фразу? Знания — это самоцель, самоценность. Если ребенок способен сдать ЕГЭ, то пусть сдает. Алиса сэкономила десять лет жизни.
— На что она их употребит? Эти десять лет сделают ее счастливее?
— Алиска, иди сюда, — Тепляков подзывает дочь. — О чем ты мечтаешь? Что такое счастье?
— Для взрослой или для маленькой? — резонно спрашивает Алиса.
— Для взрослой, — уточняет отец. — Что самое главное? Какие жизненные ценности?
Эти слова как будто запускают нужную программу.
— Большая семья! — немедленно отвечает Алиса.
— Сколько ты хочешь детей? — продолжает отец.
— Пятнадцать!
Евгений и Наталья
— А ты, Хеймдалль, — спрашивает Евгений и стоящего рядом старшего сына, — как думаешь, что такое счастье?
— Семья.
— Сколько ты хочешь детей?
— Стооо, — шутливо тянет мальчик, словно ему надоело отвечать на этот вопрос.
— Стоп, — говорю, — зачем тогда знания? Как их реализовать, если вся жизнь отдана семье, а работать некогда?
— Большая семья не противоречит образованию, — вступает Наталья. — Аксиоматика: если у вас большая семья…
— Это совершенно не мешает, — перебивает Тепляков жену. — Наташа окончила финансовую академию при правительстве РФ. Будучи в декрете и родив ребенка, она писала магистерскую диссертацию и получила средний балл 5,0.
Почему вы все время стремитесь навязать нам какие-то свои рамки? Почему вы хотите сломать наших детей, поместить их в привычную для вас схему?
— Может, это вы хотите сломать своих детей?
— Посмотрите, — говорит Евгений, указывая на Алису. — Она сломана?
Нет, не похоже. Все маленькие Тепляковы кажутся веселыми, оживленными и довольными жизнью. Пусть дети не ходят в школу и в кружки, у них нет никаких друзей по учебе, но они, как говорит их отец, гуляют на площадке и общаются со сверстниками. А в школе, убежден Тепляков, дети ничем не объединены, кроме района проживания (и то не всегда) и социального статуса (если школа престижная).
— Мне часто говорят, — продолжает Евгений, — что Алиса не сможет общаться с однокурсниками, когда пойдет в институт, и это травма для психики. А зачем ей эти дяди и тети? Она сюда не общаться, а учиться пришла. Нужно разделять образовательную траекторию и социализацию.
Воспитатель детского сада
Разговаривая с Тепляковыми, я не могу отделаться от ощущения, что имею дело с фасадом, парадной дверью, дальше которой меня не пускают. Что это на самом деле за люди? Близких друзей у них, кажется, нет.
— Ну, вы были молодой, вы же пили пиво с ребятами?
— Сейчас я не пью пива.
— Но раньше?
— Раньше да.
— И где те люди?
— Вы поймите, я родился в Белоруссии, до девятого класса учился там. В восьмом или в девятом классе выиграл школьный этап по всем предметам: русский язык, белорусский язык, русскую литературу, белорусскую литературу, географию, биологию, историю. Это была «абсолютка» — абсолютное первое место. Всего девять предметов, девять первых мест.
В классе мне делать было нечего. Я просто ждал, пока остальные меня догонят.
Потом мы переехали в Казахстан. Десятый и одиннадцатый я заканчивал в Актау — это уже совершенно другая среда, совершенно другие дети. В Актау я поступил, но мне не понравилось. Стал выбирать между мехматом, физфаком и ВМК (Факультет вычислительной математики и кибернетики МГУ. — Примеч. ред.).
В результате Евгений окончил психфак, а потом все равно пошел на ВМК. У него два высших образования и два красных диплома. В психологии его интересует тема внутренней мотивации («состояние потока, зона ближайшего развития»), а его диссертация и вовсе посвящена биомаркерам рака.
Евгений Тепляков
— Вы еще и молекулярный биолог?
— Да, мы изучали экспрессию генов, которые не должны в нормальной ситуации появляться в обычных клетках. Это гены из мужской половой системы. Мы показали, что в ряде случаев гены экспрессируются и собираются кластерами, которые в разных типах рака выглядят по-разному. Ведь рак по локализации гетерогенен. То, что он у вас находится в одном и том же месте, это еще не значит, что это один и тот же рак. И даже внутри одной опухоли он может быть совершенно разнородным. Мы показали, что можно группировать паттерны экспрессии и выходить на них, чтобы посмотреть биомаркеры.
— А пришлите ссылку, пожалуйста!
— Зачем? Не ваша тема.
Все это блистательное фундаментальное образование не помогает сегодня Евгению зарабатывать на жизнь.
— Если у вас трое детей и один из них несовершеннолетний, то вы можете оформить семейный детский сад. Зачисляетесь туда воспитателем, вам платят за это зарплату. Так что с докторантурой, с красными дипломами МГУ я — воспитатель детского сада.
«Наш ребенок — марксист»
— Мы — коммунисты, — Евгений Тепляков делает эффектную паузу. — Надо было это сразу обозначить. Вы даете своим детям материальные ценности, а мы — знания.
— Но у Алисы есть планшет.
— Это департамент образования подарил ей за знания, — вступает в разговор Наталья.
— Наш ребенок понимает бессмысленность материальных ценностей. У него потребности ограниченные.
Наш ребенок — марксист.
Пустившись было в пространные рассуждения про Маркса, Фромма, Айн Рэнд, Евгений перебивает себя («вам это неформат») и переходит на Китай, где учился в аспирантуре. Эту коммунистическую страну он очень уважает в том числе и за то, что там семья с двумя детьми (у Тепляковых тогда было двое) жила на стипендию 1 300 долларов в месяц. Алиса ходила в частный детский сад, бегло говорила по-китайски и по-английски, училась писать иероглифы. Жилищные условия были такие, о которых сегодня можно лишь мечтать: квартира 120 метров, бассейн во дворе, подземный паркинг.
В Москве Тепляковы давно уже добиваются расширения жилплощади, но пока безуспешно. Даже льготная ипотека под 6% им не под силу, а получить квартиру бесплатно у семьи с семью детьми не получается, потому что Евгений не прожил достаточное количество лет в Москве.
— Я тут с 2003 года, а с 2005-го семь лет жил в главном здании МГУ с временной регистрацией. Это значит, для государства меня все равно что не было. Я появился, лишь прописавшись в Москве в январе 2012-го. Мы говорим: «Поставьте на учет Наташу и детей, вроде по закону можно». Но департамент госимущества говорит, что нет, нельзя. Только всех вместе и только после десяти лет проживания. Но и там не надейтесь особо, потому что сейчас квартиры дают не в собственность, а в аренду, причем тем, кто встал в очередь самое позднее в 2005-м. А если вы встанете в 2021-м, то булка вам с маслом вместо квартиры. Это официально. А неофициальное отношение такое: «Ребята, сейчас не Советский Союз, никто вас не просил детей рожать».
— Пока они еще малыши, можно как-то разместиться. Но что вы собираетесь делать потом?
— А что вы предлагаете? Нам и бабушка сказала: «Надо было двух детей с разницей семь лет». Я говорю: «Хорошо, ладно. Скажите, кого из них убить?» Она: «Как ты можешь так говорить?» А я: «Вы же это предлагаете. Эти дети — есть. Вы говорите, что кто-то из них быть не должен. Пальцем тогда покажите». Для каждого из них — это его жизнь. Для Лейечки, например, — она сейчас в пятый класс идет (Лейе пять лет и десять месяцев. — Примеч. ред.). Для Терры, которая «Сказки ночи» читает… (Терре четыре года и четыре месяца. — Примеч. ред.). Это же как в нацистской Германии: не достоин жить. Кошмар какой-то!
Я не пытаюсь возражать, поскольку уже привыкла к риторике Теплякова.
— Будете еще рожать? — спрашиваю.
— Я надеюсь, что да. Будем, будем.
Фото: из личного архива семьи Тепляковых
Текст был впервые опубликован 19 июля 2021 г.