Новое о правах человека

(Основы учения Русской Православной Церкви
о правах и достоинстве личности)

Летом 2008 года Архиерейский собор Русской Православной Церкви принял документ “Основы учения Русской Православной Церкви о правах и достоинстве личности”, являющийся продолжением и развитием “Основ социальной концепции Русской Православной Церкви”, принятых в 2000 году.

Сегодня мы, как мне кажется, находимся в ситуации коммуникативной проблемы между академическим сообществом, говорящим на языке западной культуры, и православным сообществом, язык которого не всегда понятен и не всегда приемлем для привычного дискурса. Нахождение общего языка, прояснение понятий — важная задача как современной теоретической мысли, так и практики человеческого общежития.

Для начала — одно существенное замечание: принятый Церковью документ ни в коем случае не является попыткой выступить против прав человека. Чтобы убедиться в этом, достаточно просто внимательно его прочитать, например, главу 5: “Прин­ципы и направления правозащитной деятельности Русской Православной Церкви”. Выделенные в данной главе области правозащитных трудов Церкви вполне традиционны для деятельности тех, кого именуют правозащитниками. Поэтому мне кажется, что все попытки исходить из тезиса “Почему Церковь выступает против прав человека?” совершенно бессмысленны, так как такой вопрос исходит не из рассматриваемого текста, а из ложного представления о церковной позиции. Подчеркнём, что такого рода деятельность является для Русской Церкви вполне традиционной и даже исконной; можно даже говорить, что история правозащитной деятельности в России берёт своё начало в праве печалования Церкви перед властью. Так что данный документ, с одной стороны, является реакцией на существующую теорию и практику прав человека, а с другой — осмыслением органичной для Церкви и хорошо ей известной практики правозащитной деятельности.

И хотя рассматриваемый документ ни в коем случае не направлен против идеи прав человека, это не значит, что он не является полемическим, — как потому что сами представления о правах человека в современном мире не универсальны (нет даже единого их перечня), так и потому что он активно полемизирует с той практической реализацией прав человека, которая осуществляется сегодня как в России, так и в мире и которая, по мнению Русской Православной Церкви, основана на весьма специфической и небесспорной антропологии.

Итак, если мы признаём, что данный церковный документ не направлен против самой идеи прав человека, то что же тогда является его целью и каковы его задачи? И почему вообще потребовалось его создавать? Ведь уже в “Основах cоциальной концепции” содержался параграф, касающийся проблем функционирования современного института прав человека. Почему и для чего стало необходимым его дополнение и расширение?

В преамбуле рассматриваемого документа ответ на эти вопросы звучит так:

“В современном мире значительное распространение получило убеждение, что институт прав человека сам по себе может наилучшим образом способствовать развитию человеческой личности и организации общества. При этом со ссылкой на защиту прав человека на практике нередко реализуются такие воззрения, которые в корне расходятся с христианским учением. Христиане оказываются в условиях, когда общественные и государственные структуры могут принуждать, а зачастую уже принуждают их мыслить и поступать вопреки Божиим заповедям, что препятствует достижению самой важной цели в жизни человека — избавлению от греха и обретению спасения.

В этой ситуации Церковь, основываясь на Священном Писании и Священном Предании, призвана напомнить основные положения христианского учения о человеке и оценить теорию прав человека и её осуществление в жизни”.

Тем самым документ не направлен на то, чтобы отказаться от идеи прав человека. Он осмысливает концепцию прав человека в современном поликультурном контексте, основываясь при этом, естественно, на православной антропологии и сотериологии. Его задача — вписать эту концепцию в сложную систему современной реальности, попытаться по возможности гармонизировать разнонаправленные векторы неолиберализма и традиционализма. А для этого надо понять, кто есть человек — носитель этих прав, а потом задуматься о том, что такое его права, как они соотносятся с обязанностями и почему они вообще у человека есть.

Одна из главных опасностей, связанных с этой темой, состоит в том, что в современном мире дискурс прав человека вытесняет все остальные дискурсы: если где-то видится угроза правам человека, то всё остальное не принимается во внимание вообще. Но такой фундаментализм в отношении прав человека проблем не решает, потому что, например, мусульманин никогда не скажет, что для него реализация его прав — большая ценность, чем Коран. И проблема не в том, что существует дискурс прав человека (они — явление безусловно важное и положительное), а в том, что они объявляются ценностью абсолютной и универсальной и тем самым доминирующей в общей системе ценностей.

* * *

Между тем теория прав человека — это не столько сугубо научная теория — как, скажем, общая теория относительности Эйнштейна, — сколько некое сложившееся общее представление о правах человека, которое уместнее было бы называть концепцией. Интересно, что не существует даже единого списка этих прав¹; налицо лишь совокупность прав, зафиксированная некоторыми документами. Если говорить о современности, то первые из этих документов — Всеобщая декларация прав человека ООН 1948 года и Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод, принятая в 1950 году и позже дополнявшаяся. Текстом же, который традиционно считается вехой в складывающемся представлении о правах человека, был знаменитый “Хабеас корпус” (Habeas Corpus Act) 1679 года, принятый английским парламентом. Он закрепил те права личности, о которых впервые было сказано ещё в Великой хартии вольностей в 1215 году. По большому счёту речь здесь шла о том, что личность обладает некоторыми правами, которые неотчуждаемы.

Что же касается теории прав человека (будем всё же называть её так — термин вполне употребителен), то её философским основанием стала теория естественного права, которая возникла на заре Нового времени и нашла своё фундаментальное выражение уже в эпоху Просвещения. Но единой доктрины естественного права тоже нет — существуют разные её интерпретации².

Естественное право говорит о том, что неотчуждаемые права человека вытекают из самой его природы и коренятся в её общественном характере, то есть даны Природой (Богом) и поэтому не могут быть отменены. В каком-то смысле концепция естественного права пыталась утверждать объективность прав человека наряду с объективностью законов природы: нельзя отменить всемирное тяготение — точно так же нельзя отменить права человека.

Но особенно важно здесь то, что теория естественного права отнюдь не взялась ниоткуда и во многом основывается на понимании личности, сформированном христианством; до христианской эры говорили разве что об общественном характере человеческой природы — вспомним хотя бы zщon politikТn Аристотеля.

Почему у человека вообще есть права? Потому что он — образ Божий. С христианской точки зрения это — часть замысла Бога о человеке: личность сотворена свободной, а тем самым — с правами. Парадоксально, но именно поэтому стало возможно грехопадение Адама и Евы: не будь у человека прав, он не смог бы выбирать и не выбрал бы плод с запретного древа познания добра и зла. Эта свобода (а в более привычном для святоотеческой терминологии варианте — воля) есть важнейшая характеристика человека, без которой невозможно понимание и грехопадения, и спасения человека. Как писал преподобный Максим Исповедник: “Если Адам добровольно послушался и добровольно посоотрел, и добровольно вкусил, то значит, желание (воля) есть в нас первичное претерпевание <…> Если, как они (моно­фе­литы) говорят, Слово, воплотившись, не восприняло волю вместе с природой, тогда я не освободился от греха. И если я не освободился от греха, я не спасён, поскольку что не воспринято, то не исцелено”³. А второй важный философский постулат — это то, что все люди равны, потому что равны перед Богом. И равны не по своим талантам — здесь все разные, но равноправны перед Творцом. Античный принцип “что дозволено Юпитеру, не дозволену быку” здесь уже не работает. Идея равенства свойственна и современному понимаю прав человека, и если даже “ушло” присутствие Бога как концептуальная основа, важно помнить, что теория прав человека родилась именно в европейском сознании, то есть в христианской культуре. Буддизм или индуизм с их пониманием человека просто не могли породить ту идею прав человека, которой мы оперируем.

При традиционной интерпретации доктрина естественного права подразумевает, что у прав человека есть источник: они даны Богом и/или Природой. Эта двойственность есть уже, например, в Декларации независимости США, где говорится о законах природы и её Творца. А человек сам источником своих прав не является. В последующее время свои коррективы внёс позитивизм, идея Бога была вытеснена — и поэтому современная концепция прав человека исходит скорее из того, что источника права, внеположного человеку, нет, или по крайней мере не задаётся этим вопросом. То есть в существующей в современном обществе антропологической концепции, которая не апеллирует ни к христианским корням, ни к тому же естественному праву, источником права являются сами люди.

К тому же концепция прав человека сформировалась в интеллектуальном поле, созданном эпохой Просвещения, которая недаром называлась “эпохой разума”: Разум ставился на первое место. Именно с этого времени человек проникается уверенностью, что с помощью собственного разума он может решить все проблемы в любой области — духовной, политической, экономической. В этом и состояла существенная часть того, что сегодня нередко именуют “проектом Просвещения”. И в этой проекции возникает концепция прав человека, которая предлагает: давайте абстрактно-логически всё просчитаем — и проблемы будут решены, примем законы, которые будут одно разрешать, а другое ограничивать, — и все заживут хорошо. Результатом чего должно стать создание единой цивилизации, основанной на общечеловеческих ценностях⁴ и рациональной морали (что при этом неизбежно означает утрату культурной самобытности и традиций). С одной стороны, это продиктовано благородным стремлением наделить человека правами независимо от пола, расы, религии и проч., а с другой — человек в какой-то момент просто лишается культурной идентичности, становится своего рода “нулевой величиной”, ценной непонятно почему и неизвестно чего ради. И высшей ценностью становится сам факт его существования, а важнейшим ценностным дискурсом — дискурс прав человека. К тому же подразумевается твёрдая убеждённость в том, что проблемы человеческого общежития решаются простым следованием принятым законам и нормам.

Возникает вопрос: разве это плохо или неэффективно? Оказывается, что может быть и неплохо, но эффективность уж точно имеет ограниченную. Уже у Канта встречается идея о том, что принципы справедливости или права выводимы из природы человека, однако кёнигсбергский философ не мог обойтись без ссылок на метафизику, лежащую в основе его этики и политической философии; а то видение, о котором мы говорим сейчас, легко без таких ссылок обходится. На самом деле человек ни при каких обстоятельствах не является “нулевой величиной”. Теоретически его права действительно не должны зависеть от вышеперечисленных характеристик, но ведь в реальности поведение человека ещё как зависит от целого ряда культурно-исто­ри­ческих факторов, а именно они — ценности и сформированные ими привязанности — определяют нашу идентичность в реальном мире, а не на бумаге. Универсальность и автономность прав человека не означают (не должны означать) их независимости от нравственных ориентиров. Кроме того, как справедливо указывает в своей книге “Поминки по Просвещению” один из интереснейших политических теоретиков современности Джон Грей, “политическая жизнь как реальность не поддаётся рациональному конструированию” и “могут существовать такие основы организации процветающего общества, возможно, несоизмеримые по своим ценностям с нашими, где нет места автономному выбору”⁵. Вот почему так опасен универсализм большинства либеральных концепций. И действительно, когда окончилась холодная война, все были убеждены в том, что теперь-то, когда коммунизм пал, когда биполярная система международных отношений рухнула и противостояния нет, мир, наконец, станет более предсказуемым, более разумным, более понятным и более стабильным. Ни одно из этих ожиданий не оправдалось именно потому, что политическая жизнь — как реальность, а не как теория — не может быть сконструирована лишь рационально или, скажем, сугубо рациональный прогноз будущего в среднесрочной перспективе всегда будет очень и очень приблизительным. Грянувший сегодня мировой экономический кризис лишний раз подчеркнул правоту этой мысли и показал, что даже математические модели экономики, отмеченные Нобелевскими премиями, оказались нежизнеспособны⁶.

Я не говорю о бесполезности расчётов, я лишь подчёркиваю их ограниченность. Всё рассчитать можно лишь в том случае, если мир превратится в универсальный, замкнутый и без перебоев работающий “МакДональдс”. Универсализм порочен, так как исключает любые проявления особенностей национальных культур, то есть традиционных привязанностей человека. Если вернуться к проблеме прав человека, то здесь речь идёт о том, что проблема прав не исчезает, как только мы спускаемся с уровня человека-нулевой величины на уровень реальной жизни. Да, либеральная идея автономии индивида как условия благополучия принесла определённые плоды. Но означает ли это, что данные ценности универсальны? Практика говорит, что нет: дискурс прав человека в его современной либеральной интерпретации просто неспособен решить те реальные проблемы, которые всё чаще будут возникать в поликультурном обществе. Взять хотя бы недавние проблемы с запретом на ношение хиджаба мусульманскими девушками-школьницами во Франции. Человек как нулевая величина оказывается лишённым самого себя. Как точно отметил в одном из своих выступлений нынешний Патриарх Кирилл: “Почему-то существует устойчивое мнение, что именно безрелигиозный и нравственно нейтральный подход сможет наиболее универсально выразить все чаяния человечества и нивелировать различные противостояния в мире. При этом забывается, что религиозное и нравственное измерение человеческой жизни являются универсальными и характерными для всех народов”⁷.

Очевидно, что любое абстрагирование вынуждает отойти от конкретных реалий. Но, пытаясь абстрактно решить проблему прав человека, игнорируя многообразие религий и культур, мы неизбежно приходим к тому, что разрушаются изначальные идеи — в том числе и идея самих прав. Поясню, что я имею в виду. На мой взгляд, если в понимании прав человека исходить из абстрактной концепции самого человека, это неизбежно приведёт к ситуации, когда эти самые права человека не будут реализовываться на практике, потому что во всяком культурно-историческом контексте неизбежно кто-то защищён больше, кто-то меньше. В книге “Соединённые Штаты Гнева” (United States of Anger) Гэвина Эслера описан случай, произошедший в Майами летом 1994 года. Женщина средних лет кричит офицеру полиции: “Что Вы собираетесь с этим делать?”. Это — крокодил восьми футов длиной, забравшийся в небольшой пруд возле дома, который семья женщины сняла на неделю для отдыха. Полицейский невозмутимо отвечает: “Арестовать Вас, мэм, если Вы причините ему какой-нибудь вред”. Затем он подкрепляет своё решение статьёй местного закона: “Крокодилы появились здесь раньше людей, поэтому имеют большие права”⁸. Что поразительно, этот эпизод — не из антиутопии Оруэлла или Замятина. Это реальность пятнадцатилетней давности.

Да, сегодня это частный случай, но такой, который является частью тенденции. А завтра, может быть, станет обычной практикой. Ведь концепция прав человека должна всё время куда-то развиваться: когда американские отцы-основатели записали в Декларации независимости, что “люди созданы равными”, они, конечно, не имели в виду женщин, детей и тех, кого сегодня политкорректно именуют афроамериканцами, — новые времена принесли новые прочтения. Мартин Лютер Кинг активно проводил безусловно важную и позитивную борьбу за права афро­американцев. Но какую форму это приняло сегодня? Любой работодатель в США знает, что, выбирая из двух кандидатов — белого и чернокожего, он должен выбрать второго, даже если белый — суперопытный специалист с тремя высшими образованиями. Почему? Потому что иначе работодателя затаскают по судам, обвинив в расовой дискриминации. Так возникает диктат прав меньшинства над правами большинства. И в реальной жизни всегда будут возникать коллизии, когда права одной группы людей начинают конфликтовать с правами каких-то более широких групп. Существует расхожая шутка, что в США самый социально защищённый человек — это чернокожая женщина-инвалид нетрадиционной сексуальной ориентации. С ней сделать нельзя вообще ничего, потому что она проходит по всем возможным спискам меньшинств.

* * *

Сегодняшняя практика заставляет нас возвратиться к теории. С этого, собственно, и начинается рассматриваемый документ.

Практика реализации прав человека, коль скоро мы ни к чему не апеллируем и рассуждаем вне культурно-исторического контекста, пришла к тому, что сами же эти права оказались под угрозой. Например, сегодня вас могут не пустить в самолет, если у вас виден нательный крестик, — а раньше только в пионеры не принимали и только в СССР. Уже не единичны случаи, когда западные авиалинии заставляют христианских священнослужителей при посадке на борт снимать наперсные кресты. Дескать, рядом могут сидеть атеисты, буддисты, мусульмане… А что дальше? А дальше (прозвучит фантастически, но давайте вспомним крокодилов!) скажут, что храмы надо обносить высоким забором. Думаете, я преувеличиваю? Но ведь посмотрите: самолёт — место общего пользования. Улица — тоже. И вот предположим, иду я — атеист — и вид купола с крестом приводит меня в депрессию. Значит, “пусть они свой крест прячут”. Около двух лет назад мусульмане нижегородской области возмущались тем, что вдоль дорог устанавливаются поклонные кресты — древняя православная традиция⁹. Как на это реагировать? Чьи права тут ущемляются? Решить это не так-то просто. Кстати сказать, я не уверен, решаемы ли подобные проблемы в принципе, а не только в парадигме современного прочтения прав человека. Думаю, скорее стоит вести разговор о том, как найти modus vivendi и modus operandi (лат. ‘образ жизни’ и ‘образ действия’ — Ред.) в современных условиях. При этом “то единство человечества, которое реально может быть достигнуто уже сегодня, есть единство действий в борьбе за общечеловеческое выживание. Следует отдавать ясный отчёт, что таковое единство есть единство прагматическое, что оно далеко от воплощения христианских чаяний, что это скорее первый шаг на долгом пути. Но ясно также и другое: без этого шага может не быть и самого пути”¹⁰.

Мне представляется, что при разрешении подобных проблем необходимо исходить из понимания того, что и для христиан, и для мусульман их вера и её обоснование — это не теория, а сама жизнь. И “Основы учения…” — не только разговор о правах человека, но и вклад Церкви в ещё один принципиально важный дискурс — о ценностях. Либерализм пытался разговор о ценностях закрыть — вспомним книгу Фукуямы “Конец истории”. Но мне в этой связи вспоминаются слова из эссе “Ещё несколько слов о том, как важно правоверие” Гилберта Кийта Честертона: “Теперь считают, что узко или хотя бы невежливо нападать на чью-то веру или нравственную систему. Само это мнение грешит узостью. Разница во взглядах на парламент важна; разница во взглядах на мир почему-то безразлична. Мы вправе спорить с человеком, который в другой партии, и не вправе спорить с тем, кто — в другом мироздании. Поистине, это узко. Поистине, мы считаем, что важно всё, кроме этого. От веры нельзя отмахнуться, ибо она включает всё на свете”¹¹.

Принципиально важным здесь является также то соображение, что современная практика прав человека касается не только христианских ценностей, но и самих прав человека: демократия традиционно исходила из учёта прав большинства при защите прав меньшинств. Сегодняшняя реализация идеи прав человека нередко приводит к диктату меньшинств и нарушению прав большинства. Скажем, большинство жителей российских городов не желает видеть на своих улицах гей-парады и позволять своим детям слушать уроки, на которых пропагандируются гомосексуальные браки. Однако в различных европейских институциях, блюдущих права человека, мы всё чаще вынуждены отвечать на многочисленные вопросы, почему это у нас не проводятся эти самые парады, дети не воспитываются в духе анти-гомофобии и т. д. И простой логический механизм как абстрактная концепция не решит эту проблему, да и сама по себе концепция прав тут мало что даёт. Потому что становление прав никогда не происходит бесконфликтно: появление новых прав — всегда в чём-то ущемление старых. Борьба за права женщин — конфликт с правами мужчин. Борьба за права детей — с правами взрослых, и это естественный процесс. Поэтому наивно полагать, что если есть концепция прав человека и если мы просто будем её соблюдать, то всё будет хорошо. Не будет.

Рассмотрение проблемы, содержащееся в “Основах учения”, представляется более осмысленным и практически реализуемым, чем современный светский взгляд, который не может отрицать наличия в нашем мире зла — человеческих пороков. И если мы смотрим на человека с абстрактной точки зрения (то есть с позиций современного либерального ценностного релятивизма), то наличие в нём зла предстаёт как некая проблема, которая должна иметь простое абстрактно-логическое решение. Приходит идея: если мы будем все права реализовывать, то решим проблему человеческого порока. Ведь глубинно — и это очень важно! — абстрактный взгляд на человека подразумевает именно это: соблюдай права — и все будут жить хорошо — без зла. Но христианство говорит, что это невозможно. С христианской точки зрения мир стал таким, каким стал, в результате грехопадения первых людей. “Падшесть”, наличие в жизни зла — сущностная характеристика жизни. Поэтому мы не можем решить проблему зла путём механического применения установленных внешних норм: жизнь шире правового поля. Некогда в Москве была скандальная выставка “Осторожно, религия!”. Её организаторы тогда понесли ответственность по определённой статье. А вот представим себе, что обвинить их в правонарушении не удалось бы, — значит ли это, что не было проблемы, если её не было в правовом поле? Грех и борьба со злом в такое поле не укладываются.

Безусловно, право имеет принципиально важное значение в современном обществе. Но право всегда надо соотносить с моралью, а попытка сугубо рационального обоснования и морали, и устроения жизни содержит в себе элемент саморазрушения. Потому что она в итоге может привести к тому, что у крокодилов будет больше прав, чем у людей.

* * *

Говоря об “Основах” и об их отличии от распространённого ныне взгляда на права человека (точнее, как уже говорилось, взглядов) нельзя не коснуться такой важной и непростой темы, как ценность человеческой жизни. Для современного института прав человека человеческая жизнь есть высшая ценность. Этот тезис не подвергается сомнению, у нас (да и не только у нас) он даже закреплён конституционно.

Однако с моей точки зрения это не совсем так в том смысле, что человеческая жизнь не обладает высшей ценностью сама по себе, как факт бытия на свете, вне какого-либо ценностного поля, вне понятийного смысла этой жизни. И если мы провозглашаем тезис, что человек — венец эволюции и жизнь — высшая ценность, то это приводит к парадоксу: ведь культура как пространство смыслов как раз и созидается тем, что человек может пожертвовать своей жизнью ради какой-то высшей ценности. И в этом смысле мне принципиально важной кажется мысль, что человек — только тогда человек, когда ему есть за что умирать.

С одной стороны, традиционный христианский взгляд включает в себя понимание того, что человек и его жизнь возглавляют иерархию собственно земных ценностей. Однако здесь есть две оговорки: во-первых, ценность человеческой жизни не является безусловной. Высшим проявлением такого подхода является готовность этой жизнью пожертвовать¹². Интересно, что в безрелигиозном сознании такая жертва бессмысленна. В своё время об этом точно писал Н. Я. Данилевский:

“Самопожертвование есть высший нравственный закон <…> Но единственное основание для самопожертвования есть бессмертие, вечность внутренней сущности человека; ибо для того, чтобы строгий закон нравственности или самопожертвования не был нелепостью, заключающей в себе внутреннее противоречие, очевидно, необходимо, чтобы он вытекал из внутренней природы того, кто должен на его основании действовать, точно так же, как и во всех природных, или, что то же самое, божественных законах <…> Но если для человека всё оканчивается здешней жизнью, то, без сомнения, и законы его деятельности не могут ниоткуда иначе почерпаться, как из требований этой же жизни, — из того, что составляет её сущность, то есть из требований временного спокойствия, счастья, благоденствия, в которых каждое существо находит конечную и даже единственно вообразимую цель своего бытия”¹³.

Когда-то Вольтер, формулируя одну из важнейших демократических свобод, сказал примерно следующее: Я могу ненавидеть вашу точку зрения, но я готов умереть за ваше право её высказать. Не могу полностью согласиться с Вольтером, так как не за каждую идею стоит отдавать жизнь; но он хотя бы понимал цену культуры. “Нулевой величине” жизнь отдавать не за что. И это — конец культуры.

Именно абстрактно-логическая концепция прав человека рождает тезис о том, что человеческая жизнь сама по себе вне ценностного поля — наивысшая ценность. Что человек, автономный индивидуум, не имея никакой соотнесённости и привязанностей, при этом является ценностью. Почему? Ведь следование этому принципу грозит фундаментальным пересмотром тех вещей, на которых культура изначально строится, — например, тем, что следуя этому принципу, мы никогда не сможем победить терроризм на ценностном уровне. Терроризм сегодня, как и в любые времена, — это прежде всего специфическая идеология, то есть система ценностей. Способна ли либеральная демократия как ценностная система победить терроризм или эффективно противостоять терроризму как определённой системе ценностей? Казалось бы, ответ очевиден: как можно сравнивать ценности тех, кого мы сегодня чаще всего именуем “не­люди”, с ценностями, которые полагают незыблемыми и священными любую человеческую жизнь, права и свободы человека? Но только вот кажется, что общество сегодня не готово к тому, чтобы вести ценностную борьбу с религиозно мотивированным экстремизмом (подчёркиваю — не религиозным по существу, а религиозно мотивированным) именно потому, что современный либерализм объявляет высшей, абсолютной мерой всех вещей человеческую жизнь как таковую, а религиозно мотивированный террорист не боится отдать жизнь за идею. Не мотивированному подобным образом современному западному человеку нечего ему противопоставить. Ценностная борьба уже проиграна. Террорист верит, что даже взорвав себя (или именно благодаря этому), он попадёт в рай¹⁴. Идеология современной демократии предполагает создание некоего подобия рая на земле, поэтому любые беспорядки в этом “раю” становятся ударом по его идентичности и вносят в общество серьёзную дестабилизацию, обнажая уязвимые точки общественной безопасности на ценностном уровне.

Конечно, столкновение с террористами — это крайний случай. Конфликтность будет возникать везде, где концепции человека-нулевой величины будут сталкиваться с другими. А они будут сталкиваться.

* * *

Задача “Основ” — сказать, что современная трактовка прав человека обедняет представления о самом человеке, — он становится непонятно кем, и непонятно почему у него должны взяться какие-то права. В документе не говорится о том, что Всеобщая декларация прав человека плоха. Церковь только напоминает: не надо забывать, откуда всё идет, где, когда и из чего возникла идея прав человека.

В дискурсе о правах человека ключевой является категория свободы. Та свобода личности и гражданина, о которой нам говорит современная концепция прав человека, — это свобода выбора. Никто и ничто не может принуждать человека к политическим, религиозным или каким-то другим взглядам, или ущемлять его свободу выбора из-за таких взглядов. Но Церковь в своём документе говорит о том, что человек как образ Божий наделён на самом деле не одной, а двумя свободами. Кстати, уже одно это свидетельствует, что Церковь предлагает более глубокий и богатый взгляд на человека, чем тот, который существует сегодня. Итак, у человека две свободы, и первая из них — это свобода от зла. Если обратиться к библейской логике, то в сотворённом Богом мире зла нет, и соответственно человек свободен от греха. Но у него есть и вторая свобода — свобода выбора. И реализуя свободу выбора, человек приходит к тому, что зло входит в его жизнь — это и есть знаменитая история о грехопадении Адама и Евы. Так — следуя библейскому повествованию — в человеческом мире появляется зло и изменяет человеческую природу таким образом, что он теряет свободу от греха. И это новое состояние в богословских терминах называется повреждённой природой — падшим состоянием. Это то состояние, в котором мы с вами сегодня живём. А это значит, что свободный выбор человека не может быть ценностью сам по себе, потому что человек может выбирать зло, и христианство говорит, что чаще всего человек его и выбирает. А Церковь напоминает: мы можем быть свободны от зла, если постараемся.

Один из самых важных моментов в “Основах” — вопрос о нравственности. Мы не можем реализовать свободу выбора и — как следствие — права человека без оглядки на нравственную составляющую жизни.

Неслучайно в названии документа есть слово достоинство. В “Основах” подчёркивается, что жизнь, подобающая достоинству, соотносится с подобием Божьим. Достоинство в христианской традиции имеет нравственный смысл, и обозначение этого достоинства в человеке — совесть. С христианской точки зрения человек в своём достоинстве помнит, что он образ Божий, а значит, понимает, что создан, чтобы вести себя подобающим образом.

Когда человек не соотносит свободу выбора с нравственным ориентиром, он всё равно в итоге неизбежно теряет свободу. К этому неизменно ведёт реализация свободы выбора в пользу зла. “Не хочу быть хорошим, хочу быть плохим!” — будь, но в итоге станешь несвободным. На эту жёсткую закономерность указывал апостол Павел: не хочешь быть рабом Божиим — будешь рабом греха (см. Рим 6:16–20). И примером, и метафорой здесь может быть курильщик. Наивно доказывать, что курильщик свободен; он сильно зависит от своей привычки. Он может бросить курить — и реализовать свободу выбора в другую сторону, но от зла он тогда должен отказаться. И то же самое происходит в жизни вообще. Церковь в “Основах” говорит, что свобода выбора безусловно есть ценность, но не единственная и не главная ценность. И дискурс о правах человека не должен вытеснять все остальные дискурсы. Ведь сегодня получается, что если мои права нарушают, то всё остальное по боку; неважно, что происходит вокруг меня, главное — права! И против этого протестует не только Церковь, но и сама логика жизни.

В “Основах”, например, говорится о том, что существует такое понятия, как святыня, и для верующих людей это понятие не абстрактно. Святыня может быть выше реализации прав личности. Простой пример: есть право человека на самореализацию, но если человек, самореализуясь, сожжёт перед Домом правительства флаг Российской Федерации, возникнет уголовная ответственность по статье 329 УК РФ “Надругательство над Государственным гербом Российской Федерации или Государственным флагом Российской Федерации”. И одно из возможных наказаний — лишение свободы на срок до года. Идёт ли здесь речь о нарушении прав человека? — вовсе нет, потому что существуют государственные символы — гимн, герб, флаг, — и это национальные святыни, и реализация прав личности не должна наносить им ущерба. А в Церкви — свои святыни.

Существенен и ещё один момент: право и его реализация. Католический мыслитель ХХ века Жак Маритен говорил, что само по себе право не означает необходимости немедленной его реализации, а очень часто даже требуется это право “попри­держать”. Думаю, он был прав. Например, есть свобода слова и получения информации. Но вот во время захвата заложников на Дубровке журналист в прямом эфире, реализуя своё право на свободу слова, рассказывал о продвижении ОМОНа — и погибли люди. Может, в тот конкретный момент стоило повременить с такой реализацией?

Да, ситуация военного времени — особая. Но для Церкви нравственное состояние человечества — всегда чрезвычайная ситуация; мы не можем забывать, что находимся в опасности, что каждый постоянно может погибнуть, и это отнюдь не метафора, а духовная реальность. Многие её не видят? — что ж, радиация тоже не видна.

* * *

Кто-то может сказать, что Церковь предлагает вещи, которые для сегодняшнего общества не очень-то привычны — нравственные ориентиры, свобода от греха, а выступает против того, что привычно, — свобода выбора, рациональность. Но здесь очень важно понимать, что привычное необязательно является нормальным¹⁵ и совершенно необязательно — стабильным. А любой здравомыслящий человек хочет жить в стабильном обществе. И мне как раз кажется, что то, против чего выступает Церковь, — нравственные пороки — это то, что общественную жизнь дестабилизирует, даже если и стало сегодня привычным. Не нужно бояться непривычного.