Новые материалы к жизнеописанию святителя Игнатия Брянчанинова

С открытием архивов, в которых под спудом долгие годы лежали документы по истории Православной Церкви, у исследователей появилась бесценная возможность воспользоваться их фондами. Документы, обнаруженные в Российском государственном историческом архиве (РГИА), относятся к тому периоду жизни святителя Игнатия Брянчанинова, когда он был настоятелем Сергиевой Пустыни в сане архимандрита, и датируются началом 1850-х годов.

В фонде Канцелярии Обер-прокурора Святейшего Синода находится дело “О командировке архимандрита Игнатия по делу о крестьянах помещика Страхова”¹. Источник представляет собой секретную переписку знаменитого 3-го Отделения Канцелярии Его Императорского Величества с Обер-прокуратурой в связи с доносами высокопоставленных лиц на деятельность архимандрита в Высочайшей комиссии, учрежденной по поводу насилий над крепостными, учиненными дворянином Новгородской губернии Страховым. В этой Комиссии Брянчанинов был депутатом от духовного сословия.

Вкратце суть дела такова: в одном из сел, входящих в имение означенного помещика, приходской священник узнает на воскресной службе о том, что практически все девушки — крепостные крестьянки, включая малолетних, подверглись насилию со стороны барина. Леденящая ужасом подробностей история с доведением жертв до самоубийства, одновременным растлением сестер, надругательством над девушками после их Причастия Великим Постом предстает со страниц следственного дела. В своей объяснительной записке архимандрит Игнатий восклицает, что “разврат Страхова — какой-то неестественный!”². Важным является то, что эта история произошла за 15 лет до отмены крепостного права, а не в эпоху печально известной Салтычихи. Она развеивает миф о некоем исконно русском “целост­но-крепостном” укладе³, понимаемом чуть не как “монашеское послушание”. Так, по крайней мере, писал о крепостничестве известный духовный автор русского зарубежья архимандрит Константин (Зайцев) в своей книге “Чудо русской истории”.

Эта история, возможно, осталась бы неизвестной в череде насилий, если бы не одно обстоятельство: священник, ставший свидетелем народного страдания, поступил по-пастырски честно и мужественно, доложил об этом своему духовному начальству, митрополиту Новгородскому и Санкт-Петербургскому Никанору.

Иерей Ивановский выступил ходатаем за крестьян, к тому же, когда селяне двух соседних деревень Ярцево и Денисово узнали, что их за долги прежнего помещика с аукциона продают насильнику Страхову, то священник помог написать неграмотным челобитную. Ее и цитирует весьма обильно архимандрит Игнатий в своей объяснительной записке по делу, которое было переквалифицировано из “Дела по насилию помещика над крестьянами”в“Дело о неповиновении крепостных своему барину и подстрекательстве к бунту”.Таким образом преступниками становились уже не помещик, а священник и крепостные.

Чтобы почувствовать настроение народа, понять, как воспитывали и защищали его православные пастыри, обратимся к тексту челобитной:

“Мы дерзаем обратиться к Вам с просьбой, которая состоит в следующих словах. Мы были помещика означенного <…> но ныне <…> назначено продать имение с торгов. По сему случаю <…> подполковник Николай Федорович Страхов отправился в Москву. Единый слух в ужас и трепет привел сердца наши и в такую поверг нас горесть, что ноги наши не ходят от горя, не знаем, что теперь и делать.

Ваше Высокоблагородие! Будь нам благодетель, наставник и покровитель. Наше настроение такое: думали обратиться к Царю с прошением в том смысле, чтоб казна удовлетворила всех должников <…> и мы ежегодно бы в казну вносили бы с 35 участков 1750 рублей. Наставьте нас, не ведающих, каким образом поступить в сем деле <…> пока мы еще не проданы <…> ежели казна не согласна удовлетворить заимодавцев, то, по крайней мере, мы приискали бы себе хорошего помещика, за коим бы можно было жить, а не плакать. Заставьте нас вечно молить Господа о Вашей доброй, богобоязненной душе <…> Ваше благодеяние, сделанное нам, будет служить вечным памятником не только для нас самих, но и для детей наших”⁴.

Столь смиренная просьба была квалифицирована как государственное преступление. Две следственных комиссии оправдали Страхова. Священник Ивановский был задержан полицией с невероятными даже для того времени насилиями (о всем этом пишет будущий Святитель-заступник). Среди бела дня иерей Божий был бит стражами порядка, с него на улице была сорвана ряса и шляпа, полураздетый он бежал в дом благочинного, который не только укрыл собрата, но и пошел с ним в полицейский участок. Результат был печальным. Священник был посажен на двое суток в неотапливаемую секретную комнату, где его не кормили. В результате он три недели болел. Далее: смещен с прихода, посажен в острог на три с половиной месяца. Семья изгнана с малолетними детьми из церковного дома; лишенная средств к существованию, она обречена на нищету и смерть. Гонители не пощадили даже зятя-священника, лишив его места. На благочинного также было заведено следственное дело.

Еще хуже были судьбы крестьян. 5 ходоков арестованы и умерли в заточении или сразу после него. В села направлена команда солдат для подавления мнимого бунта, а на самом деле для того, чтобы насильно обвенчать поруганных девиц и тем самым скрыть следы преступления.

Вмешательство в это дело архимандрита Игнатия было обусловлено тем, что участвовавшие ранее в расследовании духовные лица отказались, к их чести, подписать обвинительное заключение, высказав честное суждение. Будущий Святитель был назначен в третью комиссию, созданную уже по Высочайшему повелению. Его последовательная позиция по защите невинных крестьян и лиц духовного звания (он выступает как опытный следователь!) вызывает крайнее раздражение у власть имущих.

Вот что он пишет: “Нежелание принадлежать оглашенному в жестокосердии и прелюбодействе чужому помещику вполне невинно, как естественно было желание принадлежать помещику иному, за которым жить можно было бы, а не плакать! Где закон, запрещающий в таком положении просить, хотя бы письмом <…> притом просить благоразумно <…> Если бы их наставили как должно, те ли были последствия? И почему вторая комиссия не включила в <…> делопроизводство это письмо, акт крайне важный, на котором она уже сама основала обвинение священника в уголовном преступлении?”⁵.

Покровители преступника Страхова, чтобы решить исход дела в свою пользу, оклеветали и святого в государственном преступлении, написав донос в жандармерию.

Шеф 3-го Отделения генерал-адъютант Орлов немедленно отправляет секретное послание Обер-прокурору Синода: “Ныне получено сведение, что архимандрит Игнатий убеждал <…> содействовать <…> к оправданию виновных, намекая на принимаемое в этом деле участие Ее Высочеством Великой Княгинею Мариею Николаевной”⁶, и далее уже в делопроизводстве Синода обвинение гласит, что “архимандрит Игнатий <…> открыто говорил, что он прислан переделать следствие в пользу крестьян и на этом стоит”⁷.

Следствие длилось около 2 лет. Однако это не испугало отца архимандрита, он провел тщательнейшее расследование — его рапорт, объяснения содержат около ста листов! Депутат от духовного сословия не только сделал смелые выводы о невиновности крепостных и духовенства (“Воздержавшись от произношения собственных приговоров и мнений, я заставлял везде самое дело говорить за себя <…> Действия Комиссии лишены юридического достоинства, следовательно неправильны и незаконны”)⁸, но и добился своей стойкой принципиальной позицией переследования дела. Не без его участия священники, проходящие по делу как свидетели, были укрыты от насилий местной власти в монастырь с сохранением им жалования.

Но значительно важнее то, что великий святой сделал важные обобщения, выходящие за пределы самого дела:

“Теперь надлежит обратиться к самим действиям против духовных лиц во время исследования дела, к тем поступкам, которые, быв, часть примерами, вообще грубости, жестокости, ярости, дерзости, к которым дозволяют прибегать себе люди, употребляемые правительством как орудия закона, всегда справедливого и кроткого в самой строгости своей; в частности же, были еще гибельнейшими примерами совершенного неуважения представителей власти к сану духовному, поругания священства — и даже кощунства над святынею. Тщетно станут в подобных случаях усиливаться извинять, прикрывать письменно действие сего рода, истинное их значение начертывается не на бумаге, недоступной для толпы, но глубоко врезывается в сердцах. Укрывательство гнусных поступков безнравственности, извращение для того истины и неуважение, а тем более уничижение религии, соединяясь, составляют тот именно страшный яд, который, помалу, со временем растворяет совершенно совесть народа и ввергает его в нечестие, порождающее все бедствия <…> Кто же не знает, что бесчестие, нанесенное служителям алтаря, относится к алтарю, к присутствующему в нем и поклоняему Богу? Опозоривать религию в лице ее представителей, значит унижать в высшей степени всякую власть, религиею устанавливаемую. Своеволие гражданское всегда начинает свои действия с нападения на религию и ее представителей; но политика государств благоустроенных строго охраняет силою мудрых законов народное уважение к вере, как единственное условие любви, покорности и терпения, на которых утверждается и покоится всякая законная власть”⁹.

Эти строки позволяют нам по-новому увидеть духовный облик святителя Игнатия. Пред нами предстает не только учитель умного деланья, наставник монашества, тонкий богослов, но и печальник за православный народ, в лучших традициях нашей Церкви. Это явление в XIX âåêå áûëî óæå óíèêàëüíûì. Ïðåдшествующее столетие гонений на иерархию отучило духовенство спорить со светской властью. Весьма показательны были угрозы всесильного Аракчеева протоиерею его имения Грузино, служителю алтаря, дерзнувшему взять благословение у правящего архиерея на погребение в храме (по требованию графа!) любовницы Аракчеева. Граф обещал, что тому “не будет места не только в Сибири, но и на земле”¹⁰. Даже пассивное сопротивление беззакониям было небезопасно. А здесь всего лишь наместник монастыря, не епископ и не член Синода, позволил высказать откровенные суждения о действиях властей в письменном рапорте! Увы, они оказались пророческими… При этом он не опустился до уровня социальной борьбы, оставшись в церковных, пастырских рамках решения вопроса. Общаясь с крепостными, он настойчиво призывал их к послушанию, старательно удерживал от бессмысленного бунта, который послужил бы поводом для кровавой расправы с невинными страдальцами.

Конечно, успех его заступничества связан с молитвенным подвигом святого, помощью Божией. Но не случайно Промысел избрал своим орудием человека великого ума и образования, которому было под силу провести собственное следствие и аргументированно отвергнуть все наветы. Немалую роль сыграло дворянское происхождение Святителя,его связи при дворе.

По всей видимости, архимандрит Игнатий действительно пользовался поддержкой Великой Княгини Марии Николаевны. Его монастырь — Сергиева Пустынь — был местом духовного окормления фрейлин императрицы, супруги Николая I, íà ïогосте обители многие из них нашли свое последнее пристанище.

Отдельная тема для исследования — значение синодальной системы для церковной жизни. Соглашаясь с традиционным мнением о ее неканоничности, мы вынуждены признать, что в этом конкретном деле Обер-прокуратура сыграла положительную роль. Ни епархиальный архиерей, ни тем более приходское духовенство не могли в одиночку противостоять хорошо сплоченному дворянскому сословию, как правило, имевшему обширные родственные связи со столичной бюрократией¹¹. Весьма характерно то, что во главе первых комиссий стояли родственники Страхова или близкие ему люди.

Будущий Святитель Церкви надолго попадет в категорию неблагонадежных. Не случайно в одном из его писем мы находим прозрачный намек на слежку. “В письмах, идущих по почте, не забываю вставлять слова для политики, принужден кое-что умалчивать из опасения косой ревизии”¹², — пишет архимандрит Игнатий друзьям. Много позже, рассуждая незадолго до своей кончины о судьбах Церкви, он скажет, что “настал впервые Обер-прокурор, выразивший сочувствие” к нему. И далее: “Какое время! Для поддержания Церкви нужно быть во главе правления светскому лицу <…> чиновничеством уничтожено в Церкви существенное значение Иерархии”¹³. Именно синодальное чиновничество со сложившейся системой судопроизводства дел по расследованию действий духовных лиц смогло защитить священников, проходивших свидетелями и обвиняемыми по делу о крестьянах Страхова, укрыв их в монастыре от преследований крепостников. Безымянный коллежский асессор, закрывая дело, приводит следующие слова, в которых слышится голос архимандрита Игнатия Брянчанинова: “Старший Депутат при первом взгляде на делопроизводство второй Комиссии, признал оное лишенным юридического достоинства, неправильным и незаконным <…>

По сердечному ощущению оно — глубокая пропасть зла, в которой потоплены совесть и честь следователей, невинность и благосостояние невинных и уголовное преступление закоренелого в преступлениях преступника.

К сожалению, действия Членов Комиссии, недостойно носившей именование Высочайше учрежденной, соделалось явным и ясным не только образованному кругу Устюжны, но и простому народу, который не всегда сразу понимает неправду, над ним совершенную, но почти всегда чувствует ее, уразумевает ее впоследствии по плодам и заражается страшным недугом недоверия к Правительству, а этот недуг укрепляется от самого терпения неправды, особенно когда она пребывает не изобличенною Высшими Влиятелями, каковыми были в Устюжне Члены Второй Комиссии. Вот слабый очерк подвига, ими совершенного”¹⁴.

Это дело разрушает иллюзии по поводу благополучия Церкви в императорской России, столь популярные в патриотической публицистике. Оно показывает степень вины власти перед собственным народом и Церковью, которая при таком положении дел не могла спасти отечество от социальной катастрофы. Великий подвиг Государя Александра II, страдальца, убиенного террористами, — освобождение крестьян от крепостной зависимости — еще не нашел достойного осмысления в современной церковно-исторической литературе. Устоявшееся клише негативного, “апостасийного” восприятия любой либеральной реформации Самодержавия явно преобладает в исследованиях. Русское православное царство не смогло исполнить своего исторического призвания — быть прообразом Царства Небесного на земле, и Богом было попущено его уничтожение.