Припоминаю случай. На дворе где-то конец 1989-го года, буйным цветом благоухает весна религиозной оттепели, пробиваются из-под остатков атеистической зимы ростки православного возрождения, проявляются, по мере оттаивания снежного покрова, и замороженные нечистоты оккультизма да псевдоправославного кликушества…
И вот, дожидаюсь я перед приемной митрополита Ленинградского и Новгородского своей очереди, наблюдая по ходу за беседой двоих «ревнителей благочестия» с настоятелем одного из городских храмов. Насели они на него по поводу Нового года, дескать, безбожное это дело, праздновать его, почему митрополит не объявит это во всеуслышание, пост ведь, а Новый год придумали, чтобы от Рождества отвлечь; «должна же быть ревность по Бозе!» и т.д. Бедный батюшка и так и эдак им пытается объяснить, а они все свое о вере православной да «ревности по Бозе». А они всё прут на него со своей риторикой, а он всё пытается им дать отчет в своем уповании «с кротостью и благоговением» (1 Петр. 3; 15), а я всё смотрю на это…
Очень хотелось мне, на тот момент, хоть уже и не юному, но все же еще достаточно молодому семинаристу, встрять и задать вопрос этим двоим «людям в черном» (с двуглавыми орлами на лацканах пиджаков): «Как по-вашему, есть разница между ревностью по Богу христианской и мусульманской?» (Что, кстати, в наши дни, особенно в свете заявлений Премьера со ссылкой на «теоретиков», приобретает особую актуальность.) Но встревать было неудобно.
Спустя примерно год, я, уже будучи диаконом, перед службой в новогоднее утро имел неосторожность поздравить, едва вошедшего в алтарь, чередного батюшку с праздником… О! О-о!!! Не родился еще тот гений драмы, который в состоянии сочинить даже близкое тому, что было озвучено и изображено в ответ! Не знали театральные подмостки ни режиссеров, способных такое поставить, ни актеров, обладающих даром, позволяющим достойно воспроизвести ту преисполненную сарказма филиппику со всеми ее обертонами да модуляциями, неподражаемой мимикой и неповторимой пластикой. Да только… стоило ли оно того?
Прежде, чем сказать пару слов о новогоднем празднике, позвольте отвлечься на тему ревности по Богу. Уж больно много этим понятием злоупотребляют.
Ревность по Богу – это, порождаемая страхом Божиим, добродетель, соединяющая в себе трезвение с мужеством. Воспламеняется она сознанием высоты замысла Божия о человеке, стыдом за несоответствие этому замыслу и характеризуется энергичным стремлением сделать все, дабы с помощью Божией восстановить в своей душе Его поруганный образ, тщательно исследуя себя, выискивая и удаляя все противное Богу, а также зорко следя, чтобы не приблизилось к душе что-либо враждебное.
Если использовать сравнение прп. Исаака Сирина, ревность богоугодная – сторожевой пес, стерегущий другие добродетели, чутко реагирующий на приближение опасности. Побуждается ревность по Богу с одной стороны, как уже было сказано выше, страхом Божиим, с другой – вожделением добродетели (отсюда и причины возможного охлаждения ревности: с одной стороны от охлаждения самого вожделения добродетели, а с другой – от гордой уверенности в своей устойчивости в добродетели). Но это пес, который не у одной какой-либо двери лежит, не какую-то одну дыру в заборе стережет, но весь участок целиком контролирует, не поддаваясь на отвлекающие маневры грабителей.
Прп. Исаак Сирин говорит, что духовная ревность побуждает человека пренебрегать временным ради вечного и не бояться скорбей, «ибо, когда сердце возревнует духом, тело не печалится о скорбях, не приходит в боязнь и не сжимается от страха, но ум, как адамант, своею твердостью противостоит во всем искушениям».
Однако часто этот «цепной пес» кидается не столько на порок внутри нас, сколько на ближнего нашего, побуждая нас отвращаться и гневаться отнюдь не христианским образом. Распространено представление, что «ревность по Бозе» – это строгое соблюдение свода канонических правил, богослужебного устава, постов; осторожное до параноидальной подозрительности отношение ко всему и всем (включая священноначалие) на предмет наличия ереси или заговора; устойчивая неприязнь, переходящая в ярость к тем, кто, по мнению «ревнивцев», представляет опасность для чистоты веры и нравственных устоев общества. Это плотское истолкование духовного понятия. Подобный тип ревности еще уместен для иудаизма или ислама в радикальных течениях, но для христианства – нисколько.
Прп. Исаак предостерегает от ложной, порочной, «лукавой» и «безрассудной» ревности. В Слове 89-м «О вреде безрассудной ревности, прикрывающейся личиною ревности Божественной…» он пишет: «Человек ревнивый никогда не достигает мира ума, а чуждый мира чужд и радости. Ибо если мир ума называется совершенным здравием, а ревность противна миру, то, следовательно, тяжкою болезнью страждет тот, в ком есть лукавая ревность. По-видимому, ты, человек, обнаруживаешь ревность свою против чужих недугов, а в действительности свою душу лишил здравия. Поэтому потрудись лучше над оздоровлением своей души. Если же желаешь врачевать немощных, то знай, что больные более нужды имеют в попечении о них, нежели в порицании. А ты и другим не помогаешь, и самого себя ввергаешь в тяжелую, мучительную болезнь. Ревность в людях признается не одним из видов мудрости, но одним из душевных недугов, и именно – она есть ограниченность в образе мыслей и великое неведение».
А теперь вернемся, наконец, к заявленной теме.
Новый год и в самом деле использовался в советскую эпоху, как суррогат Рождества. Идеологи делали на него ставку аналогичную той, которую сделали иерархи Церкви, учредив праздник Рождества Христова в день языческого праздника бога Митры: отвлечь от прежнего к новому. Хотя аналогия далеко не идеальная, потому что, во-первых, в случае примера из истории Древней Церкви уместней сказать: утвердить в новом, отвлекая от соблазна вернуться к старому, а во-вторых, аналогия чисто внешняя: в древности Отцы пошли навстречу немощным братьям, привлекая от временного к вечному, в новейшей же истории с точностью до наоборот.
Агитационный плакат советских времен
Ничего удивительного. Если, по блж. Августину, «диавол – обезьяна Бога», то последователи его – обезьяны святых Божиих. От церковных праздников, возносящих ум к небесам, вдохновляющих взыскать путей Господних, они всеми силами, в том числе и культовыми суррогатами праздников и крестных ходов, героикой взамен агиографии, сбивали народ Божий с пути в Отечество, соблазняя возвратиться «на страну далече». Только из этого отнюдь не следует, что Новый год – бесовский праздник, лукавый Троянский конь в нашей церковной крепости.
В отличие от других чисто «красных» праздников, Новый год праздновался в дореволюционной России людьми, в чьем благочестии сомневаться не приходится. То, что большевики его использовали для создания культа временного (вместо вечного – временное, вместо Царства Небесного – «светлое будущее») – это само собой, однако, не отменяет смысла, носителем которого этот праздник был до того, как его начали эксплуатировать большевики.
Достойно внимания, что в письмах свт. Феофана Затворника нередко встречаются поздравления с Новым годом, сопровождаемые по этому случаю пожеланиями духовного и житейского характера. В одном месте переписки святитель даже утешает собеседницу: «Скушали вы немного больше обычного, и браните себя. За что тут бранить? В праздники надо давать некую льготу телу. Соучастница в трудах пусть будет соучастницею и в утешениях».
Обратите внимание: святитель этот праздник рассматривает как повод к утешению, не ставя его, разумеется, в один ряд с великими церковными, но все же… Спешу отметить, что автор этих строк, в свою очередь, уже обратил внимание на существенное отличие дореволюционного Нового года от современного: поскольку в те времена вся Россия жила по юлианскому календарю, то праздник этот выпадал после Рождества Христова на Святках, когда поста никакого не было. Но кто же мешает нам обходиться постной пищей, ориентируясь на вышеприведенное высказывание свт. Феофана, и проявлять умеренность во всем прочем?
Бесспорно, новогодний праздник – праздник светский, не святой. А он и не претендует. Он земной, мирской, но мы знаем, что мир дольний – икона мира горнего. Новый год – это рубеж, окончание одного этапа нашей жизни и начало нового. А наша жизнь – дар Божий, дар обязывающий. И время этой жизни, по установившимся в нашей культуре нормам, делится на определенные отрезки. Мы живем по ним независимо от того, задумываемся ли мы об этом или нет. Если кто-то живет исключительно по церковному календарю, соотнося свою жизнь только с богослужебными кругами подвижными вкупе с неподвижными – тому честь и хвала, но вряд ли полная изоляция возможна (да и нужна ли?) даже в монастыре.
Свою богослужебную жизнь мы выстраиваем по церковному календарю, а все, в чем соприкасаемся с миром – по светскому. Это и работа наша, и планирование каких бы то ни было дел, мероприятий, это и встречи с родными, друзьями, да мало ли – весь поток нашей жизни (в которой мы проявляем себя либо как чада Божии, либо как посторонние Ему), течет в том самом времени, которое делится на секунды, минуты, часы, сутки, недели, месяцы, годы, века, тысячелетия… И каждая такая временная константа – определенный период пользования даром Божиим.
Мы встаем утром с молитвой и отходим ко сну с молитвой.
Мы подходим к завершению года и благодарим Бога за то, что дал нам его прожить. Со всеми радостями и горем, приобретениями и потерями – это был год нашей жизни, он уходит, и цены ему нет, как нет цены дару Божиему.
Мы подходим к началу года грядущего и вступаем на это новое поприще с надеждой и трепетом: каков промысел Божий о нас на этот год? Встретим ли мы следующий новогодний праздник или Господь рассудит о нашей жизни иначе? Кто из наших родных и близких доживет до следующего временного отрезка, а кому надлежит покинуть этот мир вскоре? И смотришь на них, и дорожишь временем, которого у нас у всех не так уж и много… А ведь, живя, мы бываем с ними и невнимательными, и черствыми, и все откладываем на потом извинения, ласку, приветливость, знаки внимания – живем так, словно еще есть время, еще успеем, а человек раз! – и ушел… А мы не успели, а мы упустили возможность…
Мы подходим к рубежу годов и стоим пред Богом как бы с предварительным отчетом. Когда-нибудь нам надлежит оказаться пред Ним с отчетом по всей жизни. Как и сейчас, это будет без кучи бумаг с диаграммами, графиками, процентами, без докладов и принятий к сведению. Просто мы, со всеми нашими грехами и добродетелями (если у кого таковые сыщутся), пред Богом.
Неплохо бы каждому человеку в эти стыковочные моменты своей жизни поступить вопреки словам: «а годы летят, наши годы как птицы летят, и некогда нам оглянуться назад». Тем-то и ценен праздник Нового года, что нам обычно и в самом деле некогда оглядываться назад на уходящие годы, но вот наступает день, когда больше некогда откладывать, надо вынырнуть из водоворота суеты и, прежде чем переступить порог, оглянуться. И, стоя на пороге, поблагодарить Бога за прожитый год, попросить у Него прощения за то, что было в том году против Его заповедей сделано или вынашиваемо в сердце, и попросить благословения на год грядущий.
Не случайно существует чин молебного пения на Новый год, в котором мы обращаемся к Богу с благодарностью о благодеяниях, которые Он обильно излил на Своих рабов. «О еже не помянути, – просим мы, – безчисленная беззакония и лукавая наша деяния, в мимошедшем лете бывшая. И не воздати нам по делом нашым: но в милости и щедротах помянути нас. Молим Ти ся, милосердый Господи, услыши и помилуй». Мы взываем к Нему о благословении венца «наступаемого лета благостию Своею, и утолити в нас вся вражды, нестроения, и междоусообныя брани, подати же мир, твердую любовь, благочинное же строение и добродетельное житие».
Новогодний праздник – это станция в жизненном пути. Можно ее миновать, а можно сделать небольшой привал, привести себя в порядок и тогда двигаться дальше. Все в жизни христианина должно освящаться или целиком, или в виде начатков. И предстоящий отрезок времени тоже можно освятить, начав его если не с Литургии, то хотя бы с молебного пения, и если не в полночь, то хоть в полдень.
Читайте также:
Новый год – это новое благословение Божие!
На краю главной улицы, на высокой поляне, прямо над заросшим чернопалками прудом, стоял старый, полуразрушенный храм. Там, где были купола, теперь торчали в небо безглавые кратеры, и над ними качались на ветру тонкие былки-березки, неведомо на чем взросшие и неизвестно откуда черпающие силы для того, чтобы зеленеть каждую весну