Уже давно подмечено, что Церковь в нашей стране является самым толерантным сообществом.
Священник Максим Вараев
Действительно, с этим трудно не согласиться, ведь Церковь объединяет в себе не только людей разных возрастов, национальностей, профессий, образования, социального положения и т.д., но и людей с противоположными взглядами на ключевые, связанные с осмыслением нашей социальной действительности, вопросы.
При этом само слово «толерантность», т.е. терпимость, носит в нашем церковном новоязе скорее негативный оттенок. И дело здесь уж точно не в заимствованном его характере: некоторые слова мы с радостью заимствуем из других внецерковных дискурсов, например, слово «идентичность» резко вошло в наш язык и употребляется нами теперь к месту и не к месту. Проблема в ином — терпеть рядом с собой инакомыслие никто не желает.
Проблема в кризисе терпения, в том, что терпение постепенно исключается из числа христианских добродетелей, в том, что мы забываем о долготерпении христианской любви. Более того, налицо следующая закономерность, чем меньше ментальное различие между людьми – тем большее значение ему придаётся. Врагом становится тот, кто более всего похож на меня, но не во всём со мной согласен, тот, кто не такой как я, но «почти такой же».
Различие начинает играть решающую роль в самоидентификации человека, в причислении его к той или иной группе — нам легче объединиться, если выбрать того, против кого мы дружим. Заметим, что история даёт нам достаточное количество примеров подобного рода ситуаций. Рассмотрим самый наглядный из них. Консолидация немцев в Германии 30-х годов прошлого века происходила на волне небывалого антисемитизма.
Почему еврей – это враг? — потому что он «почти такой же». Характерно и то, что всплеск антисемитизма был связан с процессом ассимиляции евреев. Действительно, чем не немцы скажем Гейне, Малер, Макс Рейнхардт или Гуссерль? некоторые из них приняли христианство, но для большинства они были лишь «почти такими же» и это «почти» им не смогли простить. В напуганной собой Европе в послевоенное время многое что в этом смысле изменилось, но для человека с советским прошлым, проявлять терпимость к отличающемуся от него ближнему всё ещё очень трудно. Сближение с Другим для нас таит в себе опасность радикализации различия, т.е. опасность восприятия второстепенного в качестве главного.
Усугубляется ситуация и тем, что человек, воспитанный в условиях авторитарной культуры как никто иной уверен в правоте своих убеждений, ведь сомнение – это то, что ему всегда воспрещалось. Тем и страшна теперь политизация православия, что оно становится слишком похожим на одну из идеологем нашего недавнего прошлого. Нам до сих пор свойственен «мессианский синдром», который начинает обретать уже карикатурный характер.
Фото: «Ридус»
В своей самоуверенности мы забываем, что никто из земнородных не может претендовать на обладание полнотой истины, поскольку истина вербально невыразима, для верующего сознания истина – это Христос.
Зачастую для демонстрации своей правоты мы используем Предание Церкви, как некий arts magnum Раймонда Луллия, как машину, выдающую одинаковый на все времена устраивающий нас однозначный ответ. Но Дух Святой – это не джинн из бутылки, который чудесным образом возводит наши собственные умозаключения в ранг непогрешимой истины.
Мы забываем, что истина ипостасна, т.е. открывается человеку лишь в сопричастности Христу и той своей стороной, которая касается преимущественно его жизни.
Персональный опыт истины не может быть универсальным, универсальна лишь жертва Христа, открывающая возможность этого опыта. При этом опыт одного человека лишь только отчасти может совпадать с опытом другого. Нельзя всех мерить по одной (или даже нескольким) может быть самой благочестивой, но человеческой биографии, по одной системе взглядов.
Фото: diary.ru
Следует помнить, что мы все в Церкви едины в своём различии. Существуют вещи достоверно нам известные, открытые Богом. Но истинность этих вещей раскрывается лишь во включенности их в нашу жизнь, и если они стали частью нашего духовного опыта, если мы их прожили, тогда эта правда становится правдой жизни, действующей в нас, а если нет — то мёртвым знанием. Знанием, которым мы не обладаем, которое даже до конца не понимаем, которое остаётся внешним по отношению к нам. Но в любом случае мы не имеем морального права обвинять Другого того, кто «почти такой же» как мы, в неприятии нашей системы взглядов.
Нам очень удобно приравнивать толерантность к безразличию, как это часто делается, поскольку в своей нетерпимости нам легче самоутвердиться в непогрешимости своей маленькой правды. Терпимое отношение к недостаткам других ни в коем случае не является оправданием греха, наоборот, в подлинной толерантности реализуется христианский принцип разделения греха и грешника, ведь несмотря на то, что поступок характеризует человека — человек никогда не равен поступку. Опыт самопознания говорит нам о том, что Господь даёт нам право на ошибку, открывая путь примирения с Собой, и тем самым призывает нас признать это право за другими.