«Нужно не только классно рассказывать, но и вовремя остановиться» – понимают ли СМИ свою аудиторию

Классно рассказывать и вовремя остановиться

– Специалисты по медиа только и говорят о том, что длинные тексты больше никому не нужны. Вы тоже так думаете?

– Нет. Интернет и соцсети не убили интерес к длинным текстам. Но интерес людей к длинным текстам всегда был довольно низким. Раньше было мало грамотных людей, которые в принципе читать могли, и не так много образованных людей, которые были способны прочитать длинный текст, заинтересоваться им, понять его мысль и развить эту мысль.

А сейчас контента стало слишком много – разного и разных форматов. На сайтах стоят счетчики. И эти счетчики показали нам такую картину: большинству людей длинный текст не нужен. Вернее, может, и нужен, но люди не знают об этой нужде. Интернет и соцсети просто открыли нам глаза на то, что длинная форма востребована только у относительно небольшой аудитории.

– Почему же все эти годы Россия называлась литературоцентричной страной и славилась любовью своих граждан к чтению?

– Не было других форм досуга. А сейчас историю можно упаковать в разные формы – компьютерную игру, гифку с подписью, один твит. Все люди любят истории. Не думаю, что это – особенность только нашей страны. Жители любой страны будут рады выслушать интересную историю, вспомнить ее. Но теперь эта история может быть в разных форматах.

– Чтобы история запомнилась, она должна вызвать эмоцию. Вы думаете, твит способен вызывать эмоцию?

– Конечно, да. Сейчас модным стало слово «сторителлинг», его можно перевести как «мастерство рассказчика». Но, на мой взгляд, мастерство рассказчика в 2018 году заключается в том, чтобы рассказывать свои истории лаконично и емко. Своих авторов я сейчас пытаюсь приучить к тому, чтобы они, собрав огромное количество материала, съездив даже в библиотеку и посидев там в архивах, все же отсекли все лишнее и упаковали текст в пять тысяч знаков.

– Мало…

– Но мы смотрим на статистику. Лишь малый процент людей готов дочитывать длинные тексты до конца. Поэтому, если мы хотим донести месседж, вызвать ту самую эмоцию, то должны не только классно рассказывать… и не только даже хвастаться тем, как много у нас информации по теме, но и уметь вовремя остановиться. Короткие тексты писать намного сложнее, чем длинные.

– И вы думаете, что в таком коротком тексте можно полностью раскрыть тему?

– Мне кажется, на этот вопрос невозможно ответить, не имея примера конкретного текста. Но я бы не стал сильно привязываться к форматам. Многие говорили о том, что в интернете не смотрят длинные видео. А потом появился журнал Vice, который стал делать длинные видеоистории с интересной зацепкой. И их смотрят. Но еще дело в том, что современные СМИ сейчас ничего не зарабатывают, а многие из них находятся в минусе. Еще многие с трудом находят деньги на свое существование. И для того, чтобы выжить, им необходимо собрать вокруг себя большую аудиторию. От большой аудитории больше показов, больше кликов и, соответственно, больше денег от рекламодателей. А чтобы ее привлечь, нужно уметь писать коротко.

– Твит – короткое сообщение. И если он и вызывает эмоцию, то провокационного свойства. Как правило, в таком твите содержится информация, наступающая на старую болячку, и взрывается негатив, накопленный из-за какой-нибудь раздражающей социально значимой проблемы. Такая эмоция – короткая, быстрая. А эмоции, которые мы переживаем, погрузившись в длинную форму – растянуты во времени, они проникают глубоко и формируют читателя или зрителя. И это – разные эмоции. Первую можно назвать нездоровой, а вторую – полезной. Согласны?

– С воздействием эмоций из длинных текстов я согласен. Но тут мы упираемся в другое: большинство изданий, говорящих: «Наш фокус – это длинные тексты и продленные эмоции, которые имеют значение» – коммерчески неуспешны. Но издания говорят: «А мы все равно без оглядки на интерес наших читателей будем делать то, что считаем важным!» Но только этой идее не удается собрать вокруг себя количество читателей, достаточное для оплаты существования этого издания.

Мы плохо продаем свой контент

– Вы думаете, этот отказ от продленной эмоции произошел недавно из-за соцсетей или людям они всегда были не очень-то и нужны?

– Две причины. Первая – нежелание вникать в проблемы. Люди всегда были такими. Вторая – очень сильно изменилось потребление медиа. Если раньше контент – тексты, кино, музыка – был в дефиците и за ним охотились, копировали пиратскими способами, писали Библию на бычьей коже, то сейчас все наоборот – контент сам охотится за потребителем. Это конкуренция не между разными СМИ, а между всеми формами досуга.

Человек приходит домой, и у него есть выбор – прочесть классный репортаж, который перевернет его представление о проблеме беспризорников или бездомных животных, либо посмотреть новый эпизод сериала.

– Даже я, хоть и пишу сама репортажи, выбрала бы новый эпизод сериала.

– Потому что сериал подарит огромное количество эмоций – разных. Потому что сериалы делаются сторителлерами – очень мастерскими рассказчиками. Кстати, у них тоже кончаются идеи, и у голливудских сценаристов наступает кризис идей. Но человек выбирает то, что будет для него удобней всего в потреблении, то, что не потребует от него вовлечения. Книга – это холодное медиа, мы ее читаем, и в нашей голове возникают образы. Книга требует осмысления и домысливания. А фильм – горячее медиа. Он не требует большого домысливания. И мозг выбирает то, что проще. То, что даст ему больше удовлетворения.

– А будет ли этот мозг эволюционировать в ближайшие двести лет, если люди продолжат выбирать формы попроще?

– Но мозг всегда выбирал то, что попроще. Вернее, не мозг, а наше подсознание. Как понять мотивацию человека? Почему он сделал так, а не так? Почему Трамп принял такое решение? А почему Путин – такое? Почему твой близкий человек принял вот такое решение? Потому что исходил из выгоды для себя. Мозг выбирает то, что дает ему возможность получить эмоции, не тратя много сил.

– А что это, по-вашему, за люди, которые выбирают длинные тексты? Они – особые?

– Я думаю, что это предпочтение длинных текстов зависит от генов и от какой-то тренировки.

– Но, может быть, их можно причислить к какому-то элитарному кругу?

– Не думаю.

– Жаль, вы разбили мою надежду на то, что читатели прочтут ваш ответ – «Да!» – и из тщеславия захотят примкнуть к элите, начнут читать длинные тексты.

– Тогда возникает вопрос – как вашу манипуляцию продать. Допустим, мы хотим создать новое СМИ, чтобы люди читали в нем длинные тексты, переживали продленные эмоции, и так поднимался бы их культурный уровень. И для того, чтобы продать это СМИ, нам надо обмануть мозг читателя. Сообщить ему: «Да, это длинный текст. Да, тебе придется потратить немало усилий на то, чтобы дочитать его до конца. Но взамен ты получишь ощущение приверженности к элитному клубу». Этот месседж может быть правдивым, а может быть лживым. Но это – маркетинг. Вот в нем журналисты по-прежнему плохи.

Мы плохо продаем свой контент. На всех профессиональных конференциях нам твердят: «Хороший контент сам найдет дорогу к читателю!»

Но в 2018 году нам следует уже признать – даже самый лучший в мире контент не способен найти дорогу к читателю самостоятельно.

– Что ему мешает?

– Привратники. Гейткиперы. На пути контента к аудитории стоят ворота. У ворот – привратники. И ключ от этих ворот у них. Раньше этими привратниками были редакции газет, генеральные директоры телеканалов. А потом ворота открылись, и каждый смог завести себе блог в ютьюбе. Тогда сами соцсети стали этими привратниками. Раньше любой сантехник мог вести блог и рассказывать о себе интересней, чем это сделал бы приставленный к нему журналист. Но соцсети поменяли алгоритмы и отдали преференции проверенным пользователям. Порог повысился. Вроде, вот она аудитория – большая! Но получить к ней доступ не так-то просто.

У каждого издания, как у человека, должна быть миссия

– Верите ли вы в то, что люди состоят из историй?

– Я никогда об этом не думал. Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду те истории, которые мы с самого детства наблюдаем в кругу наших родственников и знакомых, прочитываем в книгах, видим в кино. И когда в нашей жизни случается ситуация, схожая с теми историями, мы уже знаем, чем она закончится. Потому что в жизни родственников, в кино и в фильме она имела вот такой определенный исход. Соответственно, мы запрограммированы на исход историями, которые накоплены в нас.

– С таким посылом я согласен. Да, мы предвзяты. У всех нас есть то, что по-английски называется bias – предубеждения. Недавно я посмотрел видео о парне, который решил научиться кататься на велосипеде с конструкционной особенностью – у того велосипеда колесо поворачивалось вправо, когда руль крутили влево, и наоборот. У этого человека около года ушло на то, чтобы научиться кататься на нем. И он выступил с тезисом – «В нашем мозге строятся определенные нейронные связи, которые потом очень сложно перестроить». Мозг уверен, что если руль повернуть вправо, то и колесо должно повернуть в ту же сторону. Потому что мозг так привык. Чтобы его переубедить, ты должен бросить ему вызов, а он сопротивляется. Вот поэтому весь мир и живет стереотипами и предубеждениями. У всех нас есть свой багаж – это истории, наши представления о мире.

– Недавно я прочла книгу Хемингуэя «По ком звонит колокол». Начала ее читать семь лет назад, но поняла, что эта история заставит меня пережить болезненные эмоции. Мой мозг оказал сопротивление, и книга на семь лет осталась лежать открытой на той странице, где я закончила чтение. А теперь, когда я ее, набравшись сил, прочла, я считаю, что эта книга стала моим личным багажом, и это чтение никуда из меня не уйдет. Пожалуй, я стала лучше. Но твиты, компьютерные игры не могут стать багажом. И что же с нами будет, когда мы перестанем читать длинные тексты и останемся без багажа?

– Я бы не стал тут проводить такое четкое разделение – что люди, играющие в игры, совсем не будут читать тексты. Но на данный момент работающая тактика рассказывания историй выглядит так – у вас есть три типа аудитории: ядро – читатели, которые вас знают и любят, они набирают вас в браузере, ходят за вашей продукцией в киоск или подписаны на вас; возвращающаяся – это не самые преданные фанаты, но пару раз в год они вас покупают или заходят на ваш сайт раз в месяц; случайная аудитория – это новые люди. И мы должны гармонично работать со всеми тремя.

Допустим, мы говорим: миссия нашего издания – антикоррупционные расследования. Но их будет читать только ядро. Потому что эти расследования не очень хорошо упакованы, не расцвечены картинками, шутками, мемами. Чтобы привлечь новую аудиторию, нам нужно переупаковать большие сложные материалы. Например, вы написали классный большой текст. Дайте к нему короткий пересказ. Редакции сейчас выкладывают два материала: один большой – для фанатов, второй – краткий пересказ для тех, кто торопится.

Возможно, кто-то прочитает сначала пересказ и скажет: «Ух ты! Какая классная история, хочу знать подробности!» – и пойдет читать длинный текст. Либо человек решит, что он уже знает все факты, и ему этого достаточно. Но таким образом вы привлекли разных людей – и тех, кому нужны просто факты, чтобы обсудить их с коллегой у кулера, и тех, кому нужны продленные эмоции. Но мы должны делать что-то еще – для новой аудитории. Создавать шутки, мемы, видеоролики. В какой-то момент они захотят переквалифицироваться в возвращающихся, а потом – в ядро.

– Конечная цель их привлечения?

– Расширение аудитории, чтобы заработать на ней деньги.

– И только?

– Поднять культурный уровень аудитории. У каждого издания, как и у каждой компании, как и у каждого человека, должна быть миссия. Миссия должна быть сформулирована. Например, в Russia Beyond the Headlines мы формулируем миссию так – мы делаем Россию понятной для иностранцев. Каждая единица нашего контента, каждый твит должны на эту миссию играть. Предложение в вашей миссии должно быть уникальным.

– А вы думаете, остались еще уникальные предложения?

– Я уверен, что их всегда можно найти.

Слишком много времени на то, чтобы быть в курсе

– Как вы думаете, что бы сейчас делал Хемингуэй?

– Писал бы книги. Был бы журналистом. Возможно, он, чувствуя отклик от своей аудитории, экспериментировал бы с другими формами. То есть я думаю, что современные люди, делающие контент, должны еще и научиться продвигать этот контент, работать с аудиторией. Если ты – журналист или писатель – и умеешь только писать тексты или снимать видеоролики, то тебе нужен сообщник – маркетолог, который будет работать с упаковкой и распространением. Иначе твой контент не заметят.

– Книга «По ком звонит колокол» заставила меня испытать по-настоящему болезненные эмоции. Но в конце они преобразовались во что-то светлое. Однако нельзя сказать, что я не видела чего-то из того, о чем говорил автор. Смерть видела, убийство видела, насилие видела, подвиг видела. Но эмоции от увиденного и от прочитанного – очень разные. От первого – со знаком минус, от второго – со знаком плюс. Вы думаете, почему так происходит?

– Потому что это талант. Я на самом деле восхищаюсь журналистами и писателями, которые работают в большой форме и умеют рассказывать историю так, что она удерживает у экрана телефона. Учитывая то, что современного читателя очень легко отвлечь. Это – дар.

– Вы верите в дар?

– Я верю в гены. Люди на генном уровне – разные. У кого-то лучше руками получается работать, у кого-то – головой. К нам в редакцию приходят стажеры, и уже по первому тексту видно, с кем придется работать долго ради того, чтобы что-то внятное получилось, а у кого искорки бегают по тексту. И что это? Тренировка? Но он начинающий. Нет, это врожденное умение.

– Вы верите в то, что люди, умеющие рассказывать истории, все еще нужны человечеству?

– Безусловно. А сейчас потребность в них просто зашкаливающая. Всем нужны истории! Любой кофейне нужны истории про себя саму, которые приведут туда людей. Государству США нужны истории, которые расскажут о том, что США – самая правильная страна в мире. России нужны истории, которые расскажут, что в ней происходит из того, что не связано с политикой и вмешательством в выборы. Банку нужны истории. Все компании становятся медиа и ищут истории, которые привяжут к ним людей.

– Вы говорите, что всем нужны истории, и в то же время говорите, что истории не могут найти дорогу к читателю. Нестыковка.

– Так одно – прямое следствие другого. Историй слишком много. Они отовсюду. Раньше ты с утра покупал газету и прочитывал о том, что произошло вчера. Вечером приходил домой, включал телевизор и смотрел, что произошло за день. А теперь тебя бомбардируют со всех сторон фрагментами информации, заголовками. Ты не успеваешь все прочесть.

Я установил себе на телефон сервис pocket, если ты не успеваешь прочесть статью, то нажимаешь на кнопочку, и она сохраняется. У меня в pocket уже пару лет висят статьи, которые я сохранил, но так и не нашел времени прочесть. Иногда я туда захожу и удаляю совсем устаревшие статьи. Мне не хватает времени узнать все эти истории.

– И когда-нибудь закончится эта бомбардировка?

– Недавно я был на одном из конкурсов, который проводили для разных команд региональных журналистов. Они придумывали концепцию СМИ будущего.

Я больше всего баллов отдал команде, которая придумала, что новости будут загружаться в наш мозг, пока мы спим. И вот мы проснемся и будем на весь день освобождены от необходимости проверять соцсети в поисках чего-то новенького.

Мы сможем потратить это время на создание чего-то и работу над собой. У меня есть потребность быть в курсе, и я трачу слишком много времени на то, чтобы быть в курсе. Я считаю, эту потребность надо ужать и высвободить время для чего-то духоподъемного.

– А если вы не будете в курсе, это что-то изменит в вашей жизни?

– Конечно, ничего! Скорее всего, ничего. Хотя в профессиональном смысле, конечно, изменит. Я не буду разбираться в том, о чем писать статьи. Но для человека, профессионально не связанного с медиа – ничего. Лет пять назад я прочел в газете Guardian статью, автор которой призывал: «Хватит читать новости!» Он обращался к читателям – вот вспомните хоть одну новость за последние несколько лет, которая бы непосредственно повлияла на вашу жизнь. Таких новостей очень мало. Следовательно, может, и не надо людям новости читать. Пусть читают истории Хемингуэя, смотрят мощные фильмы. Только создателей такого мощного контента мало.

Но и привратники создают еще одну проблему – они привлекают внимание большой аудитории к любому предмету, независимо от качества этого предмета. В результате люди тратят свое время и внимание на всякую фигню.

Например, только что прочел в Facebook историю об эксперименте на финском телевидении. Его проводили лет двадцать назад. Правда, не ручаюсь за достоверность этой информации. Ведь сейчас не поймешь – где фейк, а где не фейк. Эксперимент был такой – в прямом эфире показывали просто стул, стоящий в студии по центру. Потом его сдвинули на два сантиметра. Люди начали писать письма на телевидение, звонить: «Почему стул сдвинули?!» Но с этим стулом не происходило ничего эксцентричного, он никак не влиял на жизнь людей. Однако он благодаря привратникам получил доступ к большой аудитории и вызвал у нее интерес к себе.

Большой материал – это в первую очередь о самом себе

– Вы свою личную миссию сформулировали?

– Я сформулировал свою профессиональную миссию. Я хочу, чтобы современные медиа-профессионалы научились чуть лучше понимать свою аудиторию.

– Для чего?

– У современных журналистов есть большая проблема. Многие из них работают ради себя, ради реализации своих амбиций, ради раскрытия собственного потенциала. Я много общаюсь с журналистами в регионах и странах СНГ и наблюдаю повальное увлечение лонгридами. В них – не только текст, но и картинки, видео, что-то еще. Они просто ловят кайф от того, что могут сделать большой материал, рассказать длинную историю. Но это все в первую очередь о самом себе – вот как классно я умею рассказывать истории. И лишь на задворках они держат мысль об аудитории, о ее интересе и о том, что можно изменить ее сознание. И во всем этом очень много самолюбования.

– И они рассказывают какие-то действительно классные истории?

– Знаете, есть такой эффект – «приборная панель индийского таксиста». Она заставлена вся какими-то фигурками, завешана вымпелами. Сейчас очень легко увлечься формой, графикой, движущейся картинкой, но за этим потерять историю. Такое особенно часто происходит со студентами журфаков.

– Тогда что такое, по-вашему, настоящая история?

– Это сюжет, в котором есть герой и событие. Есть ли мораль – это уже на усмотрение автора. Но герой или герои что-то делают.

– Вы сформулировали свою профессиональную миссию. А свою человеческую миссию?

– Я не задавался этим вопросом… Да, я вбросил вам фразу о том, что у каждого человека должна быть своя миссия. Наверное, это было с моей стороны несколько лицемерно.

– Почему?

– Потому что я до сих пор не сформулировал свою личную миссию. Но мне интересно заниматься своей работой. В этом я вижу смысл для себя.

– А в чем смысл жизни?

– Замечательно… Чтобы получить удовольствие от того, что ты делаешь.

– Да? В таком контексте можно предположить, что жизнь большинства наших сограждан бессмысленна, ведь они не получают этого удовольствия.

– Удовольствие ты испытываешь, когда делаешь добро для других людей. Это как в отношениях – многое делается бескорыстно по отношению к своей жене или девушке. Ты, может быть, идешь на какие-то жертвы, но получаешь от этого удовольствие потому, что порадовал другого человека. Мне кажется, что смысл жизни – это не отступать… Нет! Это слишком высокопарные слова…

– Почему вы боитесь высокопарных слов?

– Ну, потому что я не слишком верю в такие формулировки.

– То есть вы сейчас собирались сказать то, во что не верите?

– Но я же не сказал… Я просто хочу сформулировать получше. Нет, смысл – не в удовольствии, а в удовлетворении от того, что ты делал, может быть, совершал ошибки, но в итоге пришел к тому, что приносит тебе обратную связь, и это связь хорошая.

– К хорошим эмоциям?

– Да. Потому что человек эмоционален.

– Что вам снится?

– Разное. Мне снятся события, которые никогда не смогли бы произойти со мной или знакомыми мне людьми. Иногда мне снятся классные сюжеты, и это самое здоровское. Причем я почти никогда не помню своих снов.

– Но помните их эмоцию?

– Да. Просыпаясь, я думаю: «Вау! Вот это в сюжет я попал!» Иногда хочется снова заснуть, чтобы сюжет продолжился.

– И вы готовы обменять эти сюжеты на загрузку в вашу голову новостей?

– Я надеюсь, что мне не придется выбирать. Я надеюсь, что загрузка станет дополнением к моим снам.

– Значит, ради новостей вы не готовы пожертвовать своими родными снами, которые приходят из вашего родного подсознания? Все же не готовы менять их на пакет новостей, созданный чужими людьми, а может, даже роботами, не способными на эмоцию.

– Я думаю, что роботы смогут дарить нам эмоцию. Эмоции можно запрограммировать. Во многих фильмах сюжеты робототехники строятся на том, что роботы не способны испытывать эмоции. Но я думаю, что это – лишь промежуточный шаг. Каждый предмет можно наделить эмоциями.

– Как стул?

– И этот предмет сможет давать тебе эмоции в ответ. Сегодня я смотрел видеоролик о роботе, похожем на крабика. На его верхнем панцире находится растение. Крабик бегает по дому так, чтобы растение получало достаточно света, и уносит его в тень, чтобы оно не сгорело. Ты смотришь на него, и он кажется тебе очень милым. Ты можешь к нему подойти, и он, действительно, как живое существо, поставит лапки на ладонь человека.

– И удовлетворит эмоциональную потребность человека в живом существе. И человек, не имея этой потребности, не пойдет в приют и не возьмет оттуда бездомное животное. Достаточно завести крабика, в котором есть элемент живого – растение на панцире. А он даже кладет лапки на ладонь! Но где-то живая кошка с бьющимся сердцем, рожденная на свет и наделенная способностью страдать, останется без человеческого внимания и тепла.

– У меня дома не живут роботы. У меня дома живет кот, взятый из приюта моей женой. Она очень переживает за бездомных животных и помогает им. Но ведь мы не можем построить идеальный мир, в котором каждому бездомному найдется место. В котором деньги будут распределены по всем и каждый будет вознагражден по делам. В котором не будет никакой несправедливости.

И вообще, как описать добро и зло? Я не думаю, что крабики сильно повлияют на проблему бездомных животных. Сейчас в мире робототехники происходит много процессов, и на них нельзя повлиять. Они будут развиваться.

Сейчас многие редакторы расстраиваются из-за того, что печатные газеты исчезают. Да, можно сидеть и плакать, обнявшись: «Ну как же так?! Я всю жизнь положил на то, чтобы люди читали газеты! А они, гады, их не читают. А должны! Ну хорошо, хорошо… Я буду писать для них на сайт. Но тогда платите мне за это! Вы платите мне за это! Но в интернете бесплатная информация. Но вы должны мне! За то, что я выучился на журналиста! За то, что всю жизнь работал журналистом. И теперь вы, уроды такие, смеете смотреть сериалы и гифки и читать твиттер вместо того, чтобы прочесть мои великолепные статьи!» А я считаю, что такая позиция никуда не приведет.

У журналистов все еще есть супер-сила, но пользоваться ею сложнее

– А как вы формулируете для себя, что есть добро, а что – зло?

– Только на уровне ощущений.

– На уровне ощущений так же сложно, как писать Библию на бычьей коже. На грубой заскорузлой бычьей коже.

– А мне очень нравятся этические загадки. Они показывают серую зону всех этих определений добра и зла. Любое определение разбивается об этический парадокс. Например, мать украла из магазина палку колбасы, чтобы накормить голодающего сына. Она совершила уголовное преступление. Это зло? Зло. Но она накормила сына, который умер бы от голода. Это добро? Это – добро. Да, геноцид – однозначное зло. А то, что мы спасаем животных из приюта – добро. Но крабик – не зло и не добро. Он есть, и все.

– Давайте возьмем историю матери, укравшей колбасу, разделим ее на две части. В одной воровство – зло, в другой жизнь сына – добро. Давайте взвесим эти части. Какая по эмоциям перевесит? Вторая. И вот таким же образом принимал бы решение суд присяжных. Миром правят эмоции. Добро то, в чем эмоция перевесила.

– Эмоция или закон?! А давайте домыслим эту историю дальше. Она украла палку колбасы, недосмотрел охранник. Директор магазина оштрафовал его, но это были его последние деньги. Он пошел и повесился. В итоге мать спасла своего ребенка, но из-за нее погиб охранник. Она запустила цепочку этих событий. Она преступила закон. Она сделала то, что разрушает принцип, на котором строится наше общество – она украла.

– Но ведь историю рассказываем мы. Значит, мы и решаем, где добро, а где – зло. Мы можем назначить отрицательным персонажем директора магазина – он не поинтересовался обстоятельствами жизни своего охранника. Он виноват.

– Согласен. Здесь есть возможность для манипуляции. И в этом – вся история журналистики. И вся история индустрии развлечений.

Да, у журналистов все еще есть эта супер-сила, только ею стало все сложней и сложней пользоваться. Потому что мир изменился.

Потому что в мире есть привратники. Потому что люди не готовы читать. Да, мы-то назначим в своей статье виновным директора магазина, но кто ее прочтет? А если и прочтет, то кто будет требовать действий в отношении директора?

– Общественность.

– Может, будет. А может, нет. Но в любом случае, мы использовали свою супер-силу. И было бы здорово, если бы она чаще работала. Мне нравится то, что произошло с кофейнями и ресторанами. Раньше ты шел в единственную пельменную, тебе там хамили, но ты возвращался, потому что выбора не было. А сейчас есть рейтинги. Все ставят заведениям звездочки. Вот бы так же работало и с чиновниками. Поставил провинившемуся одну звездочку. И еще сотня людей поставила ему одну звездочку. А это значит, что с чиновником уже надо что-то делать.

– Вы сказали, что сейчас даже в Голливуде кризис идей. Люди хотят новых сюжетов?

– Люди избалованы выбором. Когда-то я прочел такое предположение – современный житель Москвы по дороге из дома на работу видит больше лиц, чем крестьянин, живший в девятнадцатом веке, видел за всю жизнь. Мы сталкиваемся со слишком большим количеством историй.

– Но мы научились не поднимать головы. Не отрывать лиц от гаджетов. Мы умеем не видеть тех, кто рядом.

– И в итоге это формирует нас. А потом ты начинаешь пересматривать старые фильмы, сериалы, перечитывать старые книги, которые нравились тебе пять лет назад, и они уже кажутся тебе примитивными. Но они казались тебе мощными до тех пор, пока ты не познакомился с современными медиапродуктами.

– Но это не касается книг Хемингуэя?

– Не касается. Потому что есть вечные ценности.