О чести. Беседа в редакции

М. Ж. Мы договорились, что сегодня поговорим о вещах сложных, так что я приступаю к беседе с некоторым страхом и трепетом. Хотелось бы, чтобы именно вместе мы попытались достичь здесь хоть какой-то ясности, хотя я прекрасно отдаю себе отчёт в том, что полной ясности мы не достигнем, поскольку речь у нас пойдёт о таких понятиях, как честь и честность; и в том, и в другом случае вокруг этих слов напластовалось множество недопониманий и недоразумений. Я предлагаю для начала (хотя не полагается сопоставлять родственные слова из разных языков и со всяческой осторожностью следует подходить даже к бытованию одного и того же слова на разных этапах исторического бытия языка) вспомнить “Слово о полку Игореви”, где сказано, что русские воины шли в битву, ища себе чести, а князю славы. Пусть это значение слова честь будет для нас исходным; честь, приближающаяся к доблести. При этом нет сомнения в том, что доблесть — это добродетель; это верность долгу и мужество.

о. А. Г. Сложность разбираемого понятия — в том, что в зависимости от контекста оно понимается совершенно по-разно­му; да даже и разные люди понимают честь по-разному вплоть до того, что кто-то считает её главной опорой в своей жизни, в построении своей личности, а кто-то предпочитает от неё отказываться из самых примитивных побуждений: что за честь, коли нечего есть. Но Вы уже связали честь с доблестью; важное свойство этого понятия — быть связанным с другими. Так, приходит на ум нечто уже из современной практики: обращение к судье Ваша честь, но здесь дело скорее в чести как справедливости, как правосудии. Вот ещё одна связь понятия чести, но здесь наблюдается приближение к значению честный.

М. Ж. Да, судья должен быть честным по определению.

о. А. Г. Честным и справедливым, мы его рассматриваем именно как такового. Судьи действуют в Священном Писании, что вводит понятие честности в сферу христианского понимания. Но честь не есть христианская добродетель, отсюда наши трудности с тем, как нам к этому понятию относиться. В самом деле, не является ли честь в некотором её понимании условностью, например, воинская честь, честь мундира (в том числе и в расширительном смысле, как честь сословная, профессиональная и т. д.)? Можно подумать, что коль скоро Евангелие нам ничего об этом не говорит, то для нас это — так сказать, пройденный этап, а идеал для нас — святость.

М. Ж. А между тем создались всякие особенности употребления слова честь; с одной стороны, существует дворянская честь, которая вроде бы не позволяет работать руками, что никак нельзя признать добродетелью (нынче в Англии лорды дома посуду моют), — но существует и девичья честь.

о. А. Г. Её отменять вовсе не следует, равно как и сомневаться в том, что это христианская добродетель, но вот дворянская честь связана и с дуэльным кодексом (“невольник чести”, как сказал Лермонтов о погибшем Пушкине), поэтому если мы без какого бы то ни было анализа провозгласим честь вообще христианской добродетелью, получится, что христианство благословляет убийство на дуэли, а это вещь сомнительная.

М. Ж. Но несомненно дурная.

о. А. Г. И об этом, в частности, писал Владимир Соловьёв. Некоторые наши современники, христианские пушкинисты, пытаются и из дуэли сделать некий христианский акт, но это, конечно, сильная натяжка; при всём желании придать пушкинской дуэли христианский характер из этого ничего не выйдет и выйти не может.

Но даже если оставить в стороне такой крайний случай проявления нехристианского аспекта понятия чести, существует и другое. Митрополит Антоний Сурожский вспоминает, что когда он был врачом во время войны, в больничном бараке дымила печь, и больные жаловались. Вспомогательный персонал игнорировал все просьбы печь исправить, и тогда это сделал сам будущий митрополит, а тогда врач и офицер. Реакция была удивительная: офицерское собрание постановило исключить его из своих членов как поступившегося офицерской честью. Даже спустя много лет Владыка с весельем вспоминал, насколько равнодушным оставило его это постановление, — а ведь речь шла о чести! И в этом, и в множестве других случаев проявляется основополагающая двойственность в понимании чести как феномена внешнего и внутреннего.

М. Ж. У меня тем временем появилась некоторая довольно смутная мысль, но, может быть, Вы, батюшка, сумеете её прояснить. Мы интуитивно ощущаем, что честь — это то, что имеет отношение к человеку, это так и называется: личная честь. Но ведь человек не одномерен и не однолинеен, поэтому дворянская честь — это одно, а если сказать честь христианина, то будет совершенно понятно, что имеется в виду.

о. А. Г. А есть такое выражение?

М. Ж. Нет, и наверное потому, что слово честь имеет дурную окраску…

о. А. Г. Не столько дурную, сколько светскую.

М. Ж. Да, светскую, и в таком вот “светском” смысле честь, конечно, связана с гордыней. Интересно в этом смысле то, что “светская честь” как-то незаметно перестаёт быть внутренним свойством человека, становится его внешним атрибутом; отсюда почести, которые воздаются тому, кто обладает определённым социальным статусом, без всякой связи с его личностными характеристиками.

о. А. Г. Конечно, честь связана с гордыней, в основном и в первую очередь, когда речь идёт о чести сословной.

М. Ж. Но существует тем не менее честь христианина, сводящаяся в конечном итоге к тому, что нельзя отрекаться от веры, нельзя предавать свою веру. Такого рода честь очень близка к верности, и это и есть честь христианина. И самым бесчестным человеком в истории Церкви (и человечества как Церкви) был, конечно, Иуда. И если, забегая вперёд, говорить о честности, которая с честью связана напрямую, то нечестно (бесчест­но!) декларировать на словах свою принадлежность к христианам, а вести себя непорядочно; это тоже разновидность предательства.

о. А. Г. И мы приходим к тому, что честь в этом смысле, то есть честность, как и справедливость, — безусловно христианские добродетели. И хотя слово честь не принадлежит к христианскому лексикону, но вот слово бесчестный (о поступках и т. д.) в него явно входит. Можем рассуждать от обратного: пусть человек и не святой, и не подвижник, но он не должен поступать бесчестно. В этом отношении христианин может определяться апофатически, в первую очередь ему не следует быть бесчестным, а следует быть благородным, бескорыстным…

М. Ж. Это очень широкое понимание, и я хотела бы обратить Ваше внимание на следующее: есть понятие бесчестье. Бесчестье — это позор, которому подвергают человека, его бесчестят. Вспомним эпизод из жизни апостола Павла (Деян 22:24–30). Он был римским гражданином, и честь римского гражданина, в частности, предполагает, что его нельзя подвергать телесным наказаниям, и он это прекрасно знал. А дальше — подвиг его миссионерства: Апостол допустил, чтобы ему грозило телесное наказание, а потом сказал правителю, что он — римский гражданин, подвергся бесчестию, в чём безусловно виноваты власти. Перепугавшийся тысяченачальник освободил апостола Павла и в определённой степени допустил его проповедовать.

о. А. Г. Но при этом он вовсе не отрицал понятия чести римского гражданина, не отрицал, что данный статус сопряжён с определёнными почестями.

М. Ж. А если мы посмотрим ещё глубже, то ведь и страсти Христовы были бесчестием: над Спасителем глумились, Его били, — бесчестили. Но Он от этого бесчестным не стал, бесчестными стали мучители, издевавшиеся над Ним. И это — повод для размышления о том, что человек, позволяющий подвергать себя бесчестию, чести не теряет.

о. А. Г. А тот, кто подвергает бесчестию другого, её как раз теряет.

М. Ж. Здесь слишком мало “материала” для того, чтобы делать из этого далеко идущие выводы, но размышлять об этом полезно. Может быть, мы недостаточно хорошо знаем и понимаем, что такое честь христианина, но что такое бесчестие для христианина, как и для любого человека, — знаем прекрасно.

о. А. Г. Действительно, можем ли мы представить ситуацию в истории Церкви — либо в эпоху древних гонений, либо уже в период гонений ХХ века, — когда поступок не может однозначно квалифицироваться как грех или как нарушение канона, а в то же время он недостаточно благороден, бесчестен?

М. Ж. Вот мы вроде бы сказали, что нет понятия честь христианина, но быстро выяснили, что представлена она апофатически, поскольку о бесчестии мы говорить можем, причём сразу в двух смыслах: христианин может подвергаться бесчестию (следовательно, честь у него есть), но если сам он твёрдо придерживается правил, диктуемых его верой, то его честь ущерба не терпит, а бесчестие оборачивается против тех, кто его позорит. Но увы, человек слаб, и христианин может совершить бесчестный поступок. И тогда это грех.

И ещё. Если человек рассматривает себя в первую очередь как дворянина и заботится о сохранении дворянской чести, то это гордость, потому что всякий человек — образ и подобие Божие и раб Божий. В качестве некоторого промежуточного итога можно утверждать, что есть внутреннее ощущение чести (“я не могу поступить так-то, потому что это дурно, и моя честь этого не позволяет”) и внешние проявления чести, то есть почести (“усадили на почётное место, как этого требует честь данного лица”). Честь в первом смысле слова приближается к совести, во втором уместно предложить польский перевод — гонор, прижившийся в русском языке в отрицательном значении.

о. А. Г. Можно при этом обобщённым образом констатировать, что сознание человеком своего социального статуса как основы личности мельче, суетнее, более чревато гордыней, чем осознавание себя образом и подобием Божиим, Его созданием.

М. Ж. Отсюда следует, что самое глубокое понимание чести происходит только на том уровне, на котором мы считаем себя христианами, мыслим как христиане, стараемся действовать как христиане.

о. А. Г. И если попытаться всё-таки сформулировать понятие чести в христианских категориях, то возникает аспект культурный, можно сказать (хотя это звучит тяжеловесно), этико-эстетический. Можно представить себе человека, который действует правильно, но не мыслит в категориях чести, в категориях этики и эстетики (не обязательно называть соответствующие вещи именно этими словами; говорят же не только хороший поступок, но и честный поступок и даже красивый поступок). Это возможно, но это будет обеднением личности, будет создавать трудности для её возрастания, препятствовать творчеству. А в понятии чести присутствует как этика, так и эстетика, и это понятие мы тем или иным образом усвояем и реализуем.

М. Ж. Если можно, батюшка, поясните эту мысль на каких-нибудь примерах, желательно реальных, а не получится, так вымышленных.

о. А. Г. Надо подумать; может быть, следует исходить из того, что слово честь зачастую употребляется вместе со словом достоинство. Как ведёт Себя Спаситель на суде? Ведь бывает, что мы отстаиваем свою правоту агрессивно, а Христос являет пример достоинства, с каким Он принимает нападки и обвинения. Это поведение совершенно не исчерпывается формулировкой непротивление злу насилием; главное — что Он не отвечает тем же оружием, не прибегает к контрдоводам в том же стиле, а ведёт Себя достойно.

М. Ж. Обратимся за подспорьем к церковнославянскому языку: Достойно есть… Это означает ‘подобает’. Достойно значит ‘подобающим образом’; здесь, как и во многих других случаях земной жизни Спасителя, нам даётся образец.

о. А. Г. То есть так подобает и нам; нам подобает блюсти достоинство христианина.

М. Ж. Но при этом следует всё-таки сознавать, что мы недостойны. Человек — очень сложное образование, и человеческое сознание тоже невероятно сложно. Мы, как правило, мыслим в категориях грешный/безгрешный: человек грешен, но должен стремиться к освобождению от греха. Точно так же всякий из нас недостоин, но должен стремиться к достоинству.

о. А. Г. А здесь уже вступает категория свободы, что может нас увести далеко от избранной темы, поэтому давайте остановимся на том, что какие-то подходы к пониманию чести мы определили (точнее, наметили), но разобраться с этим понятиям в пределах краткой беседы сложно.

М. Ж. Но вот со словом честный всё гораздо лучше, потому что яснее.

о. А. Г. Конечно; здесь есть и прямое Евангельское указание: да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого (Мф 5:37). Так что не надо думать, что уклонение от честного ответа — это такой лёгкий грех; оно диктуется дьяволом, отцом лжи.

М. Ж. Строго говоря, лжи противопоставляется истина, но мы интуитивно ощущаем, что приверженность истине — это уже честность.

о. А. Г. Да, это и есть честность.

М. Ж. И в современном языке даже есть выражение интеллектуальная честность, обозначающее, что человек признаёт справедливость каких-то положений, выведенных по правилам науки, даже если они противоречат его взглядам, его воззрениям. И как часто полемизирующим атеистам в их построениях недостаёт именно интеллектуальной честности! Всё время какие-то натяжки, передержки…

о. А. Г. Они уходят от признания тупика. А отсутствие честности — это смерть для всякой возможности диалога, дискуссии, обсуждения вообще.

М. Ж. А собственно в вере, определяющей жизнь христианина, в чём проявляется честность? — Думаю, что прежде всего в покаянии.

о. А. Г. Увидеть себя, увидеть свои недостатки без всякого самооправдания — это честность перед собой, а дальше — в акте покаяния, при исповеди, уже и перед Богом; в этом — залог изменения к лучшему.

М. Ж. И тут мы возвращаемся к Вашему напоминанию о том, что лукавый есть отец лжи. Всё правильно; для того, чтобы исповедоваться, нужно быть честным, что трудно.

о. А. Г. А лёгких путей Евангелие и не обещает.

М. Ж. Могу предложить упрощённое объяснение тому, почему же это так безумно трудно. Достаточно хорошо известно, что мы, причащаясь Святых Христовых Тайн, соединяемся со Христом. Это состояние может длиться доли секунды, может длиться несколько дней; это зависит от человека, точнее — от состояния его устремлённости. Но рано или поздно это состояние кончается под бременем страстей, под бременем грехов, и мы возвращаемся к своему падшему состоянию, теряем дарованную нам благодать, которую нужно получать снова и снова, потому что Господь долготерпелив и многомилостив. А для этого нужно вновь покаяться, и очень важно, приступая к покаянию, дать себе зарок: быть честным с самим собой. И вот именно в этот момент, говоря простым языком, бес за пятки хватает. Он не против того, чтобы мы сплетали какие-то изощрённые умственные построения со множеством цитат; он против честности.

о. А. Г. Провести честный, бескомпромиссный анализ своей жизни, признать свою вину даже в тех случаях, когда, казалось бы, тебя обидели, к тебе были несправедливы. Признать свою долю вины даже тогда, когда ты вроде бы и прав, очень важный момент; это в некотором смысле слова наше распятие, — распятие нашего эго, нашей самости, ветхого человека, которому неизбежно присущи и самолюбие, и самоуспокоение.

Выше мы пришли к тому, что прояснить в какой-то мере понятие чести помогает смежное понятие достоинства. Здесь можно обратиться к тому, что честность во многом определяет известный принцип “не делай другому того, чего не желаешь себе”; это также подводит нас к пониманию чести, в особенности если соединить это высказывание с другим: “возлюби ближнего, как самого себя”, в котором видится мысль о том, что прежде всего себя нужно возлюбить (разумеется, христианской любовью, лишённой гордыни, самости). Вот эта совокупность идей помогает сформировать понимание чести в совокупности с достоинством. Научиться видеть в себе образ и подобие Божие, ощутить дар свободы, который мы не должны предавать, разменивать, поступаться им…

М. Ж. Есть очень хорошее детское выражение: это по-чест­ному, это не по-честному, — говорят дети, и хорошо было бы, если бы и взрослые оценивали свои поступки в той же категории.

о. А. Г. А из нашей мирской жизни понятие чести, по-моему, просто уже ушло, что ужасно.

М. Ж. А слово честный употребляется редко (это вам не успешный; кстати сказать, никогда не применявшееся в русском языке по отношению к человеку: говорили успешное предприятие, но не более того, и о том, чтобы человека характеризовать по его успеху, и речи не могло быть!). Да и понимается честный как-то странно: говорят: довольно честный — как это возможно, скажите на милость? Если это предприниматель, то он, получается, мошенничает в каких-то допустимых (кем?) пределах? Если это жена, то она изменяет мужу “не очень”? Темны наши речи…

о. А. Г. И если бы только речи… Но давайте постараемся ещё подумать о том, возможно ли церковное понимание чести? Конечно, честь рясы как выражение просто не существует; понятно, что такое честь сана, но так не говорят. Можно сделать из этого вывод, что честь — это не про нас, это от лукавого, но с другой стороны, можно было бы и поставить это нам в упрёк.

М. Ж. Если отвлечься от понимания чести как гонора (оно существует, но оно далеко не единственно возможное), то честь мундира — вещь совершенно не плохая; она обозначает всего-навсего добросовестное исполнение своих обязанностей и, что немаловажно, отсутствие каких бы то ни было злоупотреблений. В обиходе же это стало означать нечто прямо противоположное: отсутствие ответственности за свои дела и поступки, которое к тому же реализуется невероятно агрессивными методами.

Вообще в языке есть печальная тенденция, развиваемая “ост­рой” публицистикой¹: слова приобретают отрицательное значение, которого изначально не имеют. Вот, например, слово бюрократия означает всего-навсего развитую систему административной документации, что само по себе вовсе не вредно, потому что сложности современной жизни прямо-таки требуют некоторой письменной фиксации. А как оно употребляется — об этом лучше не надо. Так вот, что плохого в чести мундира? Честь мундира не позволяет солдату дезертировать, но позволяет офицеру в бою неоправданно рисковать жизнями бойцов и исходом сражения ради каких-то своих интересов. Честь — это не привилегия, как это часто понимают; честь — это ответственность.

о. А. Г. И когда мы говорим о достоинстве священника, это очень близко понятию чести. Звание — призвание — достоинство, это всё соотносится с честью. И образ и подобие — это не только данность, но ещё и заданность, и честь христианина требует, чтобы мы этой заданности стремились соответствовать. Может быть, понятие чести по отношению к святым, достигшим высот духа, и неприменимо, но оно оказывается не отменённым, а превзойдённым, но включённым.

М. Ж. И в конечном итоге невозможно однозначно ответить на вопрос: честь — это хорошо или плохо? Это ведь в зависимости от того, как она понимается: если как привилегии — то скорее плохо, если как ответственность — то однозначно хорошо.

о. А. Г. Плохо, когда честь никак не связана с внутренним деланием человека, а только с его положением. Ведь и священным саном можно кичиться, и конфессиональной принадлежностью. Пусть это всё и не обсуждается в категориях чести, но с ней соотносится. Когда забывается, что Бог из камней может соделать детей Аврааму, когда честь — это привилегия, это то, что требует почестей — именно требует вне зависимости от действительных заслуг, — то это скверно.

М. Ж. А ведь кроме сочетания честь и достоинство есть ещё честь и долг. Честь не позволяет уклониться от долга, и если я от него уклонюсь, греха, может быть, и не будет, а бесчестие будет. И если мы воспринимаем честь как нечто, диктующее обязанность, то ей найдётся место в ряду христианских добродетелей.

о. А. Г. Да, и получается, что всё, что связывается с подлинной честью, имеет отношение к христианству; здесь формируется комплексное понятие. Честь связывает воедино несколько аспектов (долг, честность, достоинство), вкратце действительно удобно назвать всё это честью. Из-за того, что у слова честь есть ещё и другое значение, куда менее почтенное, его вряд ли удобно употреблять в богословском трактате или в пастырском поучении, но суть дела от этого не меняется. В понятийном ряду идея чести однозначно присутствует — я бы сказал даже, не может не присутствовать, — и было бы недопустимо для нас отрицать важность этого понятия, поскольку на нём замыкаются очень важные для человечества вещи. Повторюсь: крайне тревожно, что слово честь уходит (если не ушло) из жизни общества, и ещё более тревожно то, что оно и связанные с ним понятия могут уйти из сознания церковного общества, коль скоро оно сочтёт возможным не лидировать в моральном плане, а следовать тому, что “принято”.

М. Ж. Но Церковь существует не в физической реальности только, но ещё и в идеальной духовной реальности и всегда может вопреки внешним обстоятельствам восходить к этой реальности, в которой она содержит в себе то, чего обществу так не хватает.

о. А. Г. В этом смысле, как и во многих других, нам гораздо лучше, чем тем, кто принадлежит к каким-либо общественным структурам. А завершая наш разговор, могу сказать, что один вывод, как представляется, можно сделать: даже если слово честь отсутствует в большинстве церковных текстов, понятие о чести присутствует в системе понятий, формирующих сознание христианина, а тем самым может быть причислено к христианским добродетелям.