Очень часто средства массовой информации сообщают нам об очередном конфликте на национальной почве. Подобные «инфоповоды» тут же собирают массу комментаторов всех мастей, долго не забываются. Да, межнациональные отношения в современной России — тема острейшая. И тем важнее понять, как так получается, что можно быть вполне дельным человеком и при этом очень не любить того, кто на тебя не похож. Особенно в контексте недавнего праздника — нового для нашей страны, который носит название День народного единства…
О Вере и вере
— Ненавижу хачей! — моя соседка Вера решительно тушит окурок в пепельнице и смотрит оценивающе — как отреагирую.
— Всех? — задаю я глупейший вопрос.
— Конечно, всех! — еще более решительно подтверждает Вера и начинает рассказывать о том, как они ей надоели на работе, что подсобку превратили в мечеть, что пока они поклоны свои на восток бьют, за них русские работать должны, а работа — тяжелая, по двенадцать часов в день, вон, все вены на ногах повылазили, ни присесть, ни отдохнуть — ничего нельзя…
Я Веру не перебиваю. Мне очень понятно ее негодование, я бы даже сказала — гнев. Вера родом с юга России и регулярно рассказывает мне о визитах кавказцев в ее город, о том, как оттуда уезжало коренное население, бежало от грабежей, убийств и наглости гостей.
Я терпеливо слушаю и думаю о том, как бы ей объяснить, что и среди русских есть звери, что и от людей с арийской внешностью можно ожидать зла. Не ото всех — так же, как и не ото всех «гостей» с характерным разрезом глаз, вызывающих у большинства «хозяев» ненависть и приступы бытовой ксенофобии. Но Вере не нужно мое мнение — ей важно, чтобы ее выслушали: ей не хватает воспринимающего сознания на тяжелой работе, где никому ни до кого нет дела.
— …Я начальнику говорю своему: «Вить, ну что это такое? Скоро в подсобку зайти нельзя будет, макияж поправить!». А он мне: «Хватить тут нацизм разводить!». Какой нацизм, ну какой? Я хочу спокойно жить в своем доме!..
У меня возникает ощущение, что я уже слышала эти слова. Да, точно, в псевдодокументальном кино «Россия 88», которое снял Павел Бардин. Кино — так себе, если б не реальный прототип главного героя с очень мирной и какой-то немного кулинарной фамилией Марцинкевич… Хочу рассказать Вере про этот фильм — но она уже в теме.
— Да, я татуировку себе сделаю, название этого кино. И еще одну, скинхедскую, со свастикой — как у парня, которого я сегодня видела. Вот здесь — на шее, под волосами: когда надо будет — все увидят, когда не надо — спрячу.
У Веры — темные волнистые волосы, большие глаза и приятная открытая улыбка. Она хочет выучить украинский язык и мечтает жить в Киеве: «Ты понимаешь, там этих почти нет, не то что у нас — мне друг рассказал». Этот же друг стал причиной, по которой Вера романтизирует скинхедов и всех им сочувствующих… Ее беспокоит, что она якобы похожа на еврейку.
— Вер,— спрашиваю я,— а евреи-то тебе чем не угодили?
— Хитрые они,— задумчиво говорит Вера.— В печку их надо…
— Слушай,— меня удивляет такой радикализм.— Слушай, ну, может, и хитрые — но ведь только за это нельзя весь народ уничтожать: вспомни лагеря смерти — ведь это ужас!
Вера меня не слушает. Она говорит, что я ничего не понимаю. И Гитлер, и тем более Сталин были великими людьми. И в России сейчас, конечно, не хватает второго Иосифа Виссарионовича, который твердой рукой навел бы порядок на широких просторах нашей родной страны.
Через какое-то время Вера решает меня просветить: ставит мне свою любимую музыку. В музыкальной стилистике это — металл, по смыслу — неоязыческая и скинхедская апология. Но в Верином аккаунте «ВКОНТАКТЕ» в графе «Вероисповедание» значится «Православие».
— Вера, как ты совмещаешь этих перунов с Православием?
— Никак,— Вера легкомысленно машет сигаретой.— Крестили меня, да, теперь не откажешься, это нехорошо. А христианство твое — злая религия. Так же, как и ислам.
— Почему?
— Все всех убивают, вот уже много столетий.
Я не могу объяснить Вере ничего. Для нее поклонение древесным богам — чище и выше, чем мои иконы. Потому что древесные боги — из прошлого славян, когда все жили, как в романах Марии Семеновой, и мужчины были защитниками, а женщины — помощниками защитников…
Вера — очень добрая девушка, несмотря на свою решительную злость по вечерам, после возвращения с работы. Она добрая и помогает даже замерзающим на улице зверюшкам. Что уж говорить о людях — Вера очень тепло относится к бездомным, всегда готова выслушать все об их бедах, накормить… А однажды дала денег какому-то грузину, чтобы он смог добраться домой,— пожилому человеку родом из южной страны стало плохо, и Вера поймала ему такси, заплатила водителю.
— Вера, а как же любовь к скинхедам и их идеологии? — я все пытаюсь сбить свою соседку с мысли, а она вместо этого сбивает с мысли меня:
— Ну, нормально все, ну, как ты не понимаешь? Дедушке грузинскому я помогла потому, что он же ничего плохого мне не сделал. И ему реально было плохо… А скины — они же нормальные парни, они хотят, чтобы мы жили в сильной стране, чтобы ни тебя, ни меня никто не обижал. И я их за это люблю и уважаю. А их в тюрьмы вон… Ну кто сегодня герой? Кто? Кто готов за родину? Нету их.
Вера — добрая. И помогает каждому, кто просит ее о помощи. Но при этом ненавидит тех, кто нерусский. И хочет, чтобы в России были герои — ведь этого так не хватает сегодня. И свято верит, что скинхеды убивают только плохих, хороших не трогают. А если трогают, то это потому, что довели их до этого. Всех довели. И ее, Веру, довели.
Я не знаю, как объяснить Вере, что ненавидеть кого бы то ни было — разрушительно. И что русским надо начинать с себя, чтобы их стали уважать те, кто является представителем другой нации, надо навести порядок в своих собственных головах. Бороться с пьянством. Бороться с воровством. Бороться с ленью. Но нужны герои — как раз именно в этом. Может, Вера станет?..
О единстве на основе… войны
— Нет, не буду я героем,— говорит Вера и открывает третью бутылку пива (после работы ей надо как-то расслабляться, чтобы не сойти с ума — она так объясняет свое пристрастие к алкоголю).— Какой из меня герой? Ведь мы все разобщены у себя в стране. Вот ты мне — о народном единстве, а где оно?
И правда — где единство, день которого мы с Верой как бы празднуем?
Конечно, если говорить о народном единстве, нужно сначала определиться с пониманием этого словосочетания. Пафосное и немного тяжеловесное, оно придавливает своим значением, рождая в голове одну ассоциацию — народ, объятый единым порывом, праведным гневом, с оружием в руках обороняется от какого-то страшного врага. У всего народа на лицах серьезное выражение и почти все в этом народе похожи на Минина и Пожарского с картины Михаила Ивановича Скотти. Да, а еще обязательны флаги и хоругви. В общем, какая-то государственная или сакральная символика, выдающая причастность народного единства к чему-то непростому, высшему. На самом же деле, такая картина пришла из коллективного бессознательного, из периода обучения в школе, из советского прошлого. И это нормально. Вряд ли кому-то легко представлять себе в качестве единого целого чересчур ухоженных мужчин из рекламы часов или автомобилей, неработающих и пьющих пролетариев из моногородов, молчаливых крестьян, давно не пахавших землю, да и мало ли кого еще — упомянутых Верой гастарбайтеров в их вечных оранжевых спецовках, например. А ведь и они — народ, как ни крути.
Всех нас, современных, трудно представить под единым знаменем, потому что единство для нас похоже… на войну. Единство становится зримым при возникновении общего врага, которого нужно победить любой ценой. И на такое единство наш народ (сколько бы ни было у него проблем и внутренних противоречий) еще способен. Может быть, не все встанут под знамена, но ведь, думаю, и во времена Минина и Пожарского не все с вилами гнали иноплеменников из Кремля. Кто-то трусливо прятался по теремам, кто-то предательски бежал вместе с врагами, кто-то «философски» смотрел на все это со стороны.
Вспомним жаркое лето 2010 года, когда в России горело все, даже реки. Огонь был врагом. И на оборону от него встали все: от мала до велика. И мужики с лопатами, и рафинированные девы с маникюром. И те, у которых горело, и те, до которых еще не догорело, но к тому шло. Погорельцы селились у своих соседей в уцелевших селах и деревнях, несмотря на то что в обычных обстоятельствах это, наверное, казалось бы фантастическим проявлением человеколюбия. Хотя в обстоятельствах единства, то есть войны, подобное — норма.
Получается, что для спасения необходима война. Не зря умные и грустные люди говорят об этом — иногда тихо, иногда громко. Потрясение, которое вытряхивает из человека то лучшее, что в нем есть. И он становится един с теми, кто понимает его чересчур хорошо — из-за подобной же встряски. Но — внимание, парадокс! — умные и радостные люди говорят о том, что как только заходит речь о необходимости войны, все — и власть, и народ — едины в том, что не надо ее…
Четвертого ноября вот уже семь лет вспоминается изгнание поляков из Москвы в 1612 году, окончание Смутного времени. Пожарский и Минин. А еще в этот день — празднование Казанской иконы Божией Матери. Другими словами — вспоминается единство, которое было бы невозможным без веры людей в Бога или хотя бы во что-то доброе и незыблемое. Пусть будет — в идеалы.
Сегодня многие размышляют о том, нужен ли День народного единства и каким образом он сможет объединить народ. Мне кажется, для начала самым простым: четвертое ноября — еще один повод серьезно подумать о существовании или несуществовании национального единства. Всем вместе. Что само по себе — объединяет. Как неравнодушие, как общая беда или общая радость. Или уважение к своей вере. Или — к чужой. Наверное, так.
Тема, затронутая в статье, кажется нам очень острой и актуальной. Если у вас, дорогие читатели, есть что сказать по этому поводу, делитесь своими мыслями с нами.
Наталья Волкова
Иллюстрация — работа Дена Вица из серии «Среди толпы»
Газета «Православная вера» № 21 (473), 2012 г.
Читайте также: