О долге перед истиной

У христиан и воинствующих атеистов есть одна важная общая черта — это отношение к истине. Как говорит популярный современный атеист Ричард Докинз, отвечая на упреки в резкости по отношению к своим верующим оппонентам: “Это правда, что я иногда бывают страстен — но это потому что испытываю страсть к истине”.

В этом отношении у христиан больше общего с воинствующими атеистами, чем с нынешними постмодернистами. Постмодернист полагает, что истина недостижима, а разговоры о ней чреваты нетерпимостью и фанатизмом, так что ну её совсем. Состязания христиан и атеистов, напротив, происходят на вполне чётко очерченном турнирном поле — те и другие сходятся на том, что истина существует и что мы имеем нравственное обязательство искать её и следовать ей.

В теистической картине мира за мирозданием стоит личностное, творческое и нравственное начало, Бог, Который наделяет мироздание и всё, что в нём, и существованием, и предназначением, и ценностью — моя жизнь, например, обладает смыслом и ценностью потому, что Бог пожелал привести меня из небытия в бытиё, у моей жизни есть объективная, подлинная цель, для которой я создан — познать Бога и возрадоваться Ему во веки. Этой цели я могу достигнуть — или, злоупотребив данной мне свободой, не достигнуть. Каждый человек в конце своего земного пути обретёт вечность — которая может оказаться невыразимо прекрасной или невыразимо ужасной, в зависимости от того, какой выбор мы совершили по отношению к истине.

Негодование и отвращение, которое атеист выказывает религии, связано не только с тем, что он считает её вредоносной (это уже во вторую очередь), а с тем, что он считает её ложной, так что следование ей несовместимо с достоинством разумного человека. Человеку надлежит следовать истине и отвергать ложь.

Согласие, которое в этом пункте существует между противниками, очень важно. Многих людей вообще не интересует истина. Многие нападают на Церковь не потому, что полагают её послание ложным, а только потому, что полагают его неудобным, и вообще отказываются задумываться о его истинности — и об истине вообще. Как показывает опыт, большинство из тех, кто упрекает Церковь в том, что она не следует “учению Христа” не имеет определённого мнения о том, воскрес ли Христос и правда ли то, что говорится о Нём в Евангелии — более того, они не собираются это мнение формировать.

У атеиста, напротив, есть ясное и определённое мнение по этому вопросу, и он полагает его важным. Атеист всё ещё играет по правилам, описанным К. С. Льюисом в его эссе “Человек или кролик”: “Вот — дверь, за которой вас ждёт разгадка мироздания. Если её там нет, христиане обманывают вас, как никто никого не обманывал за все века истории. И всякий человек (человек, не кролик) просто обязан выяснить, как обстоит дело, а потом — или всеми силами разоблачать преступный обман, или всей душой, помышлениями и сердцем предаться истине”. Атеист “разоблачает преступный обман”, в то время как большинство наших современников вполне устраивает участь кроликов, которые вообще не ставят перед собой вопросов об устройстве мироздания.

То, что атеист ценит истину, весьма похвально; но последовательно ли это? Обладает ли истина ценностью в атеистической картине мира?

 Мысленный эксперимент

Наверное, самым дорогим научным прибором в мире является Большой Адронный Коллайдер — ускоритель элементарных частиц, сооружение в десятки километров диаметром, строительство и обслуживание которого потребовало примерно трёх миллиардов евро, внесённых различными странами-участницами проекта. Коллайдер предназначен для экспериментов в области физики элементарных частиц. Глядя на это устройство, нельзя не отметить очевидное преимущество философов перед физиками — мысленные эксперименты, практикуемые в философии, могут затрагивать хоть всё мироздание — но при этом они не просто дешевы, они совершенно бесплатны. Способность мыслить — в отличие от способности разгонять элементарные частицы — дана каждому из нас даром.

Поэтому — хотя у нас нет трёх миллиардов евро — мы можем поставить мысленный эксперимент. Представим себе, что атеисты правы. Что бы это означало?

В пределах атеизма существуют довольно разные точки зрения; их объединяют два убеждения, которые мы и рассмотрим.

Во-пер­вых, никакого личностного начала за мирозданием не стоит, всё, что есть — это материя, которая движется по определённым законам, в ходе своего движения за невообразимо долгий срок порождает жизнь и разум, — разум, который, оглядываясь на мироздание, обнаруживает его пустым и лишённым какого-либо смысла и направления. У слепых и абсолютно неличностных сил, которые привели нас в бытиё, нет и не могло быть никаких целей, никаких “для”, ничего подобного тому, что Аристотель называл “финальной причиной” — предназначением, смыслом процесса, тем, для чего он разворачивается. Атеизм объявляет любое целеполагание в природе иллюзорным — мы, люди, единственные существа, способные к осознанному целеполаганию, ошибочно проецируем эту свою способность на мироздание вокруг нас. У породивших нас природных сил нет никакого плана для нас, никакого задания, никакого призвания и никакой награды.

Вторая особенность атеизма — отрицание посмертия; существование личности навсегда оканчивается в момент физической смерти; сложные биохимические процессы, порождавшие наше сознание, прекращаются вместе с работой мозга; не существует ни бессмертия души, ни воскресения мёртвых, ни какой-либо ещё формы посмертного бытия. Можно только — очень метафорически — говорить о “жизни в благодарной памяти потомков”, каковые потомки тоже навеки исчезнут из мироздания.

Давайте всерьёз попробуем представить себя в мире, каким его описывает атеизм. Обязаны ли мы стремится к истине в таком мире? И стоит ли к ней стремиться? Составляет ли отказ от этого стремления вину, достойную порицания?

 Должны — кому?

Обратим внимание на то, что похвала или порицание, утверждения о должности или недолжности чего-либо есть ценностные суждения; суждения такого рода (как и суждения вообще) могут иметь только личности. Античная статуя может обладать весом, размером и химическим составом — это факты о ней, и они не зависят от нас с вами. Но она может быть ещё и прекрасной, представлять собой эстетическую ценность — и для того, чтобы она ею обладала, нужен оценивающий. Вы можете, как Демосфен, произносить речи бурному морю — но вам не стоит ожидать, что море их оценит, отзовётся бурными аплодисментами или, напротив, освищет.

Христиане (как и вообще теисты) верят в Бога, Который есть истина и Который произносит правый суд о всех вещах; наши ценностные суждения истинны в той мере, в какой они согласны с Его суждениями, и ложны — в той мере, в какой несогласны. В атеистическом мироздании люди — единственные существа, которые могут иметь ценностные суждения — а это означает, что в нём бессмысленно такое понятие, как “истинное (или ложное) суждение о ценностях”.

В самом деле, мы можем делать истинные утверждения о фактах — поскольку эти утверждения соответствуют объективной, независящей от нас реальности. Учёные могут говорить о том, что планете Земля около четырёх с половиной миллиардов лет — это утверждение о фактах, и оно истинно, если соответствует реальности этого мира.

Сделать истинное (а равно ложное) утверждение о ценностях в атеистической вселенной невозможно — мы не можем соотнести их с некой “истинной шкалой ценностей”, потому что такой шкалы не существует. Мироздание в принципе бесценностно, там нет никого, кто мог бы оценивать; люди могут полагать высшими ценностями расу, нацию, науку, равенство, деньги, удовольствия, братскую взаимопомощь, выживание сильнейших — эти ценности могут жестоко конфликтовать, их приверженцы могут вести кровопролитные войны — и мы можем, конечно, подраться с приверженцами каких-то из перечисленных ценностей, но чего мы не можем сделать в атеистической вселенной — так это сказать, что они неправы. Неправы по какому стандарту правоты? Кто выступит третейским судьёй между нами и ими, чтобы вынести решение в нашу пользу?

Псалмопевец взывает к Богу и обращается к Его суду: Суди меня, Боже, и вступись в тяжбу мою с народом недобрым. От человека лукавого и несправедливого избавь меня (Пс 42:1). В атеистическом мироздании такого Судии нет, и совесть здесь — это вовсе не голос высшей правды, а, как заметил великий атеистический мыслитель Фридрих Ницше, “голос стада”: «Голос стада будет звучать ещё и в тебе! И когда ты скажешь: “у меня уже не одна совесть с вами”, — это будет жалобой и страданием». В таком случае есть разные стада, с разными голосами, которые требуют разного — и бессмысленно спрашивать, какое из них право.

“Ты должен следовать истине” в этом случае — столь же бессмысленное высказывание, как и любое вообще “ты должен”. На чём основаны Ваши притязания диктовать мне, что я должен, а что нет? Тезис “истина обладает ценностью” в этой ситуации — не более чем утверждение о субъективных предпочтениях определённой группы людей. Истина не обладает никакой ценностью сама по себе — в ней нет ни царственности, чтобы требовать от нас повиновения, ни благости, чтобы вызвать нашу благодарность, ни красоты, чтобы её полюбить. Сама по себе истина в атеистическом мироздании не может нас ни к чему обязывать.

Обязательство стремиться к истине столь же спорно, как и любые другие обязательства — почему притязания этой группы людей должны меня обязывать основательнее, чем притязания любой другой? Одни люди будут считать моей обязанностью то, что другие люди сочтут преступлением — а никакого третейского судьи над нами, повторим, в этой картине мироздания нет, так что ни о каких объективных обязательствах, неисполнение которых делало бы меня объективно виновным, говорить не приходится.

Полезна ли истина?

Итак, нравственного обязательства следовать истине у нас в атеистической вселенной не может быть; но, может быть, истина имеет практическую пользу? На определённом уровне это так — но это так только в отношении практических истин, касающихся, скажем, медицины или технологии; полезно знать истину о том, как лечить болезни или вырабатывать электрический ток. Поэтому очень часто атеистическая риторика утверждает, что религия практически вредна — она ведёт к конфликтам, отсталости, невежеству и душевному нездоровью, а вот быть атеистами практически полезно и для личности, и для общества.

Любой популярный атеистический автор, от барона Гольбаха до Ричарда Докинза, считает нужным засвидетельствовать свою верность этому догмату — религия ужасающе вредна практически.

Приверженность этому догмату говорит нечто очень важное и об атеистах, и о нас, людях, вообще. Прежде всего он очевидно антинаучен — данные, собранные различными группами исследователей в Европе и США, говорят нечто обратное о соотношении религиозности и благополучия. Члены религиозных общин в целом пользуются лучшим здоровьем, живут дольше, гораздо менее склонны к алкоголизму или наркомании, реже совершают самоубийства и вообще выказывают значительно большую удовлетворённостью жизнью, чем неверующие. А вот самый высокий уровень самоубийств по статистике демонстрируют именно атеисты¹. Да, нам нетрудно будет найти примеры того, как человеческие жизни оказывались разрушены какими-нибудь злокачественными религиозными культами — но если говорить о “религии в целом” (а для рассматриваемого региона это христианство), то чисто практически христианином быть гораздо полезнее.

Зачем же тогда все эти авторы настаивают на явной и легко опровергаемой неправде? Ведь сравнительно большее благополучие верующих ещё не доказывает бытия Божия — это благополучие вполне можно истолковать в рамках атеизма. Например, рассматривать религию как исторически сложившуюся и отшлифованную за тысячелетия систему психотерапии или обратить внимание на поддержку, которую человек получает в группе единоверцев. Более того, вера в эволюционное происхождение человеческой религиозности должна бы располагать атеистов к вере в её полезность: эволюция — дама суровая, и пустой растраты ресурсов не терпит, и если люди выработали склонность тратить огромное время и силы на возведение религиозных сооружений, от Стоунхенджа до готических соборов, значит это как-то эволюционно вознаграждалось. В противном случае религиозные особи (и общности) давно бы проиграли эволюционную гонку тем, кто посвятил себя более материалистической цели — плодиться, чтобы пожирать, и пожирать, чтобы плодиться.

Однако людям почему-то важно настаивать на вредоносности религии — настолько важно, что декларируемые принципы научной добросовестности полностью игнорируются. В этом отношении популярные атеисты ещё слишком христиане — то есть продолжают верить в то, что истина связана со счастьем. В христианской картине мира несомненно связана — мы обретём счастье, и счастье вечное, если будем привержены Истине, а всякий самообман неизбежно откроется.

Но в атеистической картине мира корреляции между счастьем и истиной (не истиной о том, где достать бананы, а истиной о смысле мироздания и предназначении человека) взяться просто неоткуда. Человек, пребывающий в самообмане, может быть глубоко счастлив, человек, познавший реальность как она есть, может быть глубоко удручён.

Однако мало кто из атеистов готов с этим согласиться. Нам, людям, необходимо верить в то, что добродетель честности вознаграждается — самообман должен причинять человеку вред. Познание истины должно приносить пользу. Мироздание должно вести себя с нами честно — даже если удовлетворённая свинья прямо сейчас и выглядит счастливее неудовлетворённого Сократа, в перспективе Сократ должен выигрывать. Но атеистическое мироздание лишено этического измерения — оно не ведёт себя честно, и не собирается, и не могло бы. В этом мироздании познавшие истину могут быть глубоко, до самоубийства, несчастны, а предавшиеся самообману — счастливы. Похоже, эта мысль отторгается сознанием, поэтому людям надо верить в благотворность того, что они считают истинным.

Попробуем всерьёз представить, что атеисты правы — никакого личностного, творческого и нравственного начала за мирозданием нет, а как сказал поэт, “только жёлтая заря, только звёзды ледяные, только миллионы лет”. Есть ли у нас в этом случае долг стремиться к истине? Долга — нет, за неимением того, кто мог бы нас обязывать; ледяным звёздам мы ничего не должны. Есть практический смысл? Нет. В самом деле, чего мы лишаемся через веру в Бога?

Возможности пускаться в причудливые сексуальные эксперименты? Они едва ли делают людей счастливыми, так что и многие вполне неверующие люди предпочитают хранить верность своим семьям. В посмертии мы обнаружим, как страшно мы ошиблись? Так нету никакого посмертия, всё, конец романа. Вера в то, что мы должны стремиться к истине и что истина — это что-то хорошее, что нам стоит найти, — это явный христианский атавизм, встречающийся у некоторых пост­христиан.

Бросающаяся в глаза странность атеизма состоит в том, что, провозгласив свою картину мира, атеисты ведут дальнейшие речи так, как если бы она была неверной. Как если бы история обладала смыслом, существовал объективный и объективно обязывающий нас нравственный закон, как если бы существовали объективные ценности и у нас было бы обязательство им следовать.

Но если принимать атеистическую картину мира всерьёз, у нас нет никаких оснований следовать истине — истина не является ни обязывающей, ни прекрасной, ни обещающей что-либо хорошее.

Пускаясь на поиски истины, мы уже исходим из теистических предпосылок — мы верим в то, что у нас есть подлинное предназначение, которое включает в себя стремление к истине, в то, что у нас есть обязательства, связанные с этим предназначением, в то, что поиск истины вознаграждается.