О книге С. Кьеркегора

Честный верующий подобен канатоходцу. Кажется, что он ступает по воздуху. Он не падает только благодаря самой ничтожной опоре, какую только можно вообразить. И всё же идти по ней можно.

Людвиг Витгенштейн

В своих христианских беседах и в философских работах С. Кьеркегор постоянно ставит один и тот же вопрос — вопрос о том, что значит быть христианином. Кто он такой — христианин? И Кьеркегор пытается во всей полноте ответить на этот вопрос. Отвечает он на него и через эту книгу — “Евангелие страданий”.

В своё время преподобный Силуан Афонский определил христианина так: самое главное для христианина в христианстве — это любовь к врагам. Без любви к врагам нет никакого христианина и вообще нет никакого христианства. Это одна из самых главных духовных реалий, которую понял в своём духовном опыте преподобный Силуан. И это без сомнения так; и это тоже очень острая экзистенциальная мысль. Для Кьеркегора же — и это становится понятно при чтении “Евангелия страданий” — быть христианином значит бесконечно доверять Богу в следовании за Ним. А бесконечное доверие Богу в следовании за Ним может быть только когда христианин страдает.

Мир, в котором жил Кьеркегор, в котором жила Европа в XX веке, в котором жила Россия до революции — это мир благополучного христианства, мир благополучной Церкви, благополучного Евангелия. И это в конечном счёте вылилось в катастрофу. Собственно говоря, причины катастрофы XX века коренятся прежде всего в благополучном христианстве. А Кьеркегор всё время очень остро чувствовал, что такое благополучное христианство — это самая страшная разрушительная сила, которая может разрушить мир. И в конечном итоге так и случилось: благополучное христианство этот мир взорвало. Революции, войны, всевозможные протестные формы, которые приобрела жизнь общества после Второй мировой войны — это всё реакция на благополучное христианство. А с другой стороны, идея благополучного христианства развивается, выливаясь в американские способы восприятия христианства, в идею “богословия процветания”, столь сейчас популярного в пятидесятнических сектах, когда твоё христианство и твоя жизнь в Боге оцениваются степенью твоего благосостояния: если у тебя полный холодильник, если у тебя хороший счёт в банке — значит, ты хороший христианин.

И мы сейчас живём в ситуации, когда, казалось бы, Церковь возрождается, Церковь получила возможность быть снова услышанной в мире как голос Истины, и в то же время сейчас на глазах многих людей происходит страшное явление, когда Церковь цепляется за внешние знаки благополучия, когда христианство в России тоже хочет быть благополучным. А тогда Церкви становится важно, чтобы государственная власть её поддерживала; Церковь хочет быть благополучной, хочет, чтобы главными знаками нашей церковности были её внешние атрибуты — строй богослужения, золотые купола и т. п. И именно на это смотрят люди, на это прежде всего обращают внимание. Ведь может ли христианин, если он христианин, быть благополучным? С благополучием связано самое большое недоверие Церкви сегодня, в наше время, когда, казалось бы, Церковь так много делает, по-настоящему много делает: возрождает храмы, выстраивает свою монастырскую жизнь, старается заниматься социальной деятельностью, помогать бездомным и т. д. и т. п., старается миссией заниматься… Но когда Церковь была неблагополучной, была гонимой, когда она была под прессом, её самое тихо сказанное слово — слово Церкви, находящейся в беде, — звучало очень громко и привлекало к себе внимание многих. Любое тихо, даже скромно, даже не очень смело сказанное слово Церкви в период неблагополучия воспринималось как слово жизни. А теперь, когда Церковь пытается говорить громко, её слова могут оказаться не услышанными. Почему? Потому что внешние признаки благополучия — это признаки потери следования за Христом в Его страдании. Это признаки того, что люди в этом мире — и прежде всего в этом мире — хотят устроить свою жизнь таким образом, чтобы она была стабильной и непоколебимой. И в этой ситуации так важно слово Кьеркегора о том, кто же это такой — человек, который решился следовать за Христом, кто же это такой — человек, который решился назвать себя христианином. В чём он христианин? В том ли, что он посещает воскресную службу, в том ли, что он старается соблюдать посты, в том ли, что он следует традициям Церкви и ставит их главным знаком своего христианства, потому что не дай Бог, если какая-то традиция нарушится, если мы лишимся церковнославянского языка, и т. п.

Какие вопросы сегодня обсуждаются как главные? Календарный вопрос, языковой вопрос, служить ли с открытыми Царскими вратами или с закрытыми, читать ли молитвы Евхаристического канона вслух, как поститься, что есть, чего не есть и далее — каких святых Отцов читать, кто из них сейчас нам нужен; то есть — по каким параметрам выстраивать свою христианскую — в общем-то благополучную — жизнь. И меньше всего звучит сейчас вопрос о том, что такое следование за Христом, в чём смысл этого следования; вопрос о том, что значит эта удивительная сцена Евангелия, когда апостол Пётр говорит: “Господи, повели мне идти к Тебе по водам!” — что она значит для нас. Или же она ничего для нас не значит? Сегодня Евангелие как таковое перестало быть для нас реальным указанием следования за Христом. А Кьеркегор как раз для того и называет свою книгу Евангелием, чтобы ещё раз обратить нас в центр того, что в Евангелии происходит, и того, как люди следуют за Христом. Если посмотреть, как люди следуют за Христом по Евангелию, то мы увидим удивительные вещи. “Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною”, — говорит Господь. Или: юноше благородному, о котором так удивительно написал Кьеркегор, Христос говорит: “Оставь всё и следуй за Мной”. И ведь христианин определяется именно тем, как он следует за Христом. И Евангелие даёт человеку увидеть самого себя, увидеть, с кем он: ведь за Христом следуют массы народа, множество людей теснит Его и бросается на Него, желая получить исцеление, огромное множество людей идёт за Ним в пустыню и получает от Него хлеб, — а потом звучит голос Христа, обращённый к Апостолам: “Может и вы хотите оставить Меня, как и другие, которые услышали от Меня невыразимое, невоспринимаемое для них слово о Хлебе жизни”, — и апостол Пётр говорит в ответ: “Господи, к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни”. И что же, слова Евангельские, которые определяют, что такое следование за Христом, для нас сегодня не актуальны или стоят на втором месте? Тогда получается, что Церковь, хочешь того или не хочешь, превращается в очень хорошую благотворительную организацию, где люди должны, конечно, любить друг друга, но в какой-то определённой мере, потому что все понимают, что нельзя же любить в ущерб себе. И как раз эту ситуацию благополучия разбивает Силуан Афонский, который говорит, что любить-то все любят: кошечек любят, собачек любят… а мы призваны врагов своих любить. Об этом Христос говорит. Он говорит: вы любите так, как и язычники любят; в этом нет ничего особенного. Мы же воспринимаем слова “любить ближнего своего” абсолютно в контексте натуральных, утробных отношений, о которых Христос говорит, что они вообще ничего не значат. “Если вы любите любящих вас, какая вам за то благодать; если вы взаим даёте тем, от кого желаете получить, какая вам за то благодать?”. Любовь же к врагам как раз разрушает систему благополучия, потому что любить врага невозможно благополучному человеку. Как только человек начинает стремиться любить врага, у него вся жизнь превращается в ад, ведь любить врага — это всегда значит быть низверженным в ад, это значит лишиться всякого благополучия, принять на себя внутренние страдания, пострадать прежде всего от своей нелюбви, потому что невозможно человеку любить врага. Как только ты понимаешь, что надо любить врага, ты начинаешь мучиться от того, что находишься в полной нелюбви. Это мука и страдание, с которыми ничто не сопоставимо, и именно в этом, — по слову Силуана Афонского, — проявляет себя христианин. И Кьеркегор тоже пытается разрушить этот мир благополучного христианства. “Вера, — пишет он, — означает глубокое, сильное, блаженное беспокойство, которое подвигает верующего к тому, чтобы он не мог успокоиться в этом мире, так что тот, кто совершенно успокоился, тот перестал быть и верующим”. Верующий, христианин, — говорит Кьеркегор, — это тот, кто следует за Христом. А следование за Христом — это ежедневное, постоянно несение своего креста. Размышляя о евангельском богатом юноше, Кьеркегор пишет: «Христос не сказал ведь богатому юноше: “Если хочешь быть совершенным, то продай всё своё имение и раздай нищим” <…> Христос говорит иначе, Он говорит: пойди, продай всё, что имеешь, и раздай это нищим, и приходи, последуй за Мною, взяв крест (Мк 10:21). Таким образом, продать всё своё имение и раздать нищим ещё не значит взять крест, это — самое большее — начало, хорошее начало для того, чтобы затем взять крест и последовать за Христом. Раздать всё нищим — это первое, это — если язык допускает здесь простительное остроумие — означает взвалить на себя крест; за этим же следует непрестанное продолжение: нести свой крест. Это несение креста должно иметь место ежедневно, а не как исключение один только раз; и оно никак, никак невозможно без того, чтобы последователь был готов оставить всё, отвергаясь себя».

Более того, Кьеркегор говорит о том, что по-настоящему следует за Христом не тот, кого Христос как бы ведёт рядом с Собой за руку, и не тот, кто видит идущего перед ним Христа, — нет, “следовать за кем-то означает идти тем же путём, каким шёл тот, за кем ты следуешь; тем самым это означает, что ты не видишь уже перед собой спину того, за кем следуешь”. Ты должен идти один, идти в одиночку, ведь только так ты можешь научиться “располагать свой дух в подобии с расположением духа учителя”. И при этом твой путь как христианина тесен не в смысле внешних рамок, ограничений, которые якобы нужно человеку на себя наложить, но твой путь тесен постольку, поскольку “сама теснота является путём”. И на этом пути верующий не знает, через какие земные обстоятельства его будут вести, не знает, как его поведут, и он может проходить этот путь, не ужасаясь этой неизвестности, только если он доподлинно знает, что Бог есть любовь. “Ведь если дело идёт о совете Божией любви, тогда не требуется, чтобы человек был в состоянии его понять, но достаточно того, чтобы он был в состоянии верить и, веруя, понимать, что Бог есть любовь. Если Бог есть вечная любовь, тогда не страшно быть не в состоянии понять Божий совет о тебе; но если Он есть хитрость, то очень страшно, если ты не сможешь Его понять”. Бог есть любовь, “ведь если Бог не есть любовь, и если Бог не есть любовь во всём, тогда нет никакого Бога”¹.

* * *

Не имамы бо зде пребывающего града, — пишет апостол Павел (Евр 13:14), — и потому не может быть благополучного — в мирском смысле — христианства, не может быть благополучного христианина, не может христианин искать себе в жизни духовного комфорта, в Церкви — благополучия, и Церковь не должна искать на этой земле благополучия, потому что она следует за Христом. Церковь не должна бояться следовать за Христом. Лишили её в XX веке всех мирских подпорок, и она пошла за Христом. Она ничего не говорила, не обличала власти, не призывала народ к политическим действиям, она ничего такого не делала, когда она страдала, она просто следовала за Христом. А сейчас стало сильным желание встроиться в систему благополучия, и это — не то чтобы идея Церкви, это идея тех из нас, пришедших сегодня в Церковь, которые заражены идеей благополучия и хотят эту идею благополучия — на уровне от простого, самого незаметного прихожанина до церковного иерарха — совместить с жизнью во Христе. А эта книга Кьеркегора, слава Богу, разрушает представление о том, что это возможно, что возможно быть христианином в благополучии, что возможно Церкви в этом мире быть благополучной и быть Церковью.

* * *

Кьеркегор говорит о страдании, о том, как христианин должен переносить страдания и почему в своём страдании он должен благодарить Бога, и интересно, что не будучи знаком со святоотеческой традицией, с аскетической литературой, он говорит абсолютно в духе этой традиции, говорит её словами и образа­ми. Удивительно, что мы, русские люди, которые, казалось бы, в большей мере воспитаны на святоотеческой традиции, воспринимаем образ страдания через русскую литературу, которая не соотносит страдание со Христом. Яркий пример тому — Достоевский, который больше всех русских писателей говорит о страдании. У него “пострадать” понимается только в языческом смысле как “принять на себя муку, истерзать себя” просто для того, чтобы пройти некий ритуал самоочищения: страдание должно само тебя очистить, обновить и преобразить. Но в этом нет Христа. Если мы почитаем “Записки из Мёртвого дома”, где Достоевский описывает своё пребывание на каторге, то мы увидим там очень много его заметок о том, как страдают русские люди, и, в частности, он там приводит совершенно дикий пример одного из заключённых, который набрасывается на жандарма с кирпичом. Зачем? Чтобы пострадать. Чтобы пойти на муку. Потому что страдалец в глазах русского человека — это всегда победитель, он всегда прав.

Страдалец всегда прав, — в этом нет никакого понимания того, что такое страдание во Христе. Так же и у Толстого: когда Платон Каратаев говорит с Пьером Безуховым о страдании, там вообще нет ни слова о Христе, там есть то же самое языческое представление. Достоевский, Толстой и другие русские писатели пишут о страдании как о движении к самоистреблению, о пути к самоистреблению, о пути ни во что. А Кьеркегор пишет о страдании как о жизни, как о приобретении, пишет о том, как ты через страдание прежде всего становишься человеком, о том, как ты через страдание обретаешь иной образ восприятия мира, потому что именно страдание способно расколоть твою ложную оболочку как скорлупу ореха и дать тебе иной, истинный образ восприятия мира во Христе. Ты становишься способен увидеть мир Его глазами, увидеть мир через Христа; через страдание ты приобретаешь полноту восприятия мира. И об этом же пишут святые Отцы.

Отвечая на вопрос, “кто по самой истине крепче всех?”, — преподобный Исаак Сирин говорит: “Тот, кто благодушествует в скорбях временных, в которых сокрыты жизнь и слава победы его, и не вожделел широты, в которой скрывается зловоние стыда и которая обретающего его во всякое время напоевает из чаши воздыхания”. Или же он пишет: “Кто бежит от искушений, тот бежит от добродетели. Разумею же искушение не пожеланий, но скорбей”. А Кьеркегор, размышляя об искушениях, говорит: “Не сделал ли Бог искушение выносимым благодаря тому, что Он от вечности устроил так, что теснота является путём; ведь тем самым теснота раз и навсегда сделана выносимой. И что может служить более верным залогом того, что в искушении всегда есть выход, ведущий ко благу, чем то, что теснота сама является путём, ведь это значит, что теснота сама является выходом, и благим выходом из тесных обстояний”. А в другой своей работе, “Первосвященник” — “Мытарь” — “Грешница”, Кьеркегор развивает мысль об искушении так: “Если ты хочешь знать, что необходимо для того, чтобы быть способным верно судить о силе постигшего тебя искушения, позволь, я расскажу тебе это. Необходимо: чтобы ты устоял перед искушением. Только тогда ты поистине будешь знать, какова была его сила; если же ты не устоял перед искушением, ты знаешь лишь ложь — ту ложь, что внушило тебе искушение: как раз для того, чтобы ты поддался ему, оно внушило тебе, сколь страшна его сила”.

* * *

“Путь следования за Христом навеки надёжен и всегда проходим; на этом пути страдание это радостный признак того, что путь твой верен”, — говорит Кьеркегор. Но что значит для нас, современных людей, последовать за Христом? Для нас это значит войти в круг традиционных действий, это значит по мере сил поститься, молиться и трудиться, делать добрые дела, а главное — не делать плохих дел, главное — не прелюбодействовать, не убивать и т. п., а если что-то такое сделал, то надо покаяться. То есть система отношений с Богом выработана у нас досконально. И получается, что если ты в этой системе, тебе никуда идти не надо. Если ты уже пришёл в Церковь, значит ты уже свой путь следования за Христом определил, и теперь тебе никуда уже не надо идти, тебе надо просто жить в церковном круге. Жить от Пасхи до Пасхи, от поста до поста, от Причастия до Причастия, от исповеди до исповеди, от одного доброго дела до другого. Идти за Христом уже не надо, потому что куда ещё дальше идти, если у тебя уже всё есть? Ведь у тебя есть уже Причастие, исповедь и добрые дела. Но тогда Евангелие остаётся неуслышанным. По водам у нас никто ходить не собирается. “Именем Моим бесы ижденут, языки возглаголют <…> аще и что смертно испиют, не вредит их”. Попробуй кто-то сейчас у нас что-нибудь смертное испить. Но ведь это же сказано! Для кого это сказано? Непонятно, совсем не понятно, для кого.

А Кьеркегор говорит о том, что если ты идёшь за Христом по воде, то не бойся: этот путь проходи́м, и страдание — знак того, что ты на этом пути. Иначе, — то есть если ты не страдаешь, — это не путь следования за Христом. Так же, как нет христианства без любви к врагам, так нет и следования за Христом, если ты не страдаешь.

Для нас христианство стало прохождением некоего круга церковной жизни именно потому, что мы не идём за Христом. И вот Кьеркегор пишет, например, о том, что быть прощённым — это бремя. “Если кто не желает понимать, — пишет он, — что быть прощённым это тоже бремя, пусть и лёгкое бремя, то он принимает прощение всуе”. А для нас это обычное явление, когда после исповеди человек не воспринимает прощение как бремя, а воспринимает, наоборот, как облегчение. Он отошёл от исповеди и может точно так же жить дальше. Кьеркегор же пишет от том, что “с прощения в верующем должна начаться новая жизнь, так что прощение поэтому никак не может быть забыто. Здесь детоводителем ко Христу служит уже не закон, но Христово прощение, этот кроткий детоводитель, который не смеет напомнить о том, что забыто, и всё же смеет постольку, поскольку говорит: не забудь лишь о том, что тебе это прощено. Это не просто забыто, но это забыто в прощении. Всякий раз, когда ты вспоминаешь прощение, это забыто, но когда ты забываешь прощение, это не забыто, и тогда ты потерял прощение”. И если человек со Христом, если он воспринимает церковную жизнь правильно, то он воспринимает покаяние и прощение как бремя, воспринимает причащение Святых Христовых Таин не как возможность приобретения благодати и личного освящения только лишь, а как то, что он сейчас в Чаше принимает распятого Христа, принимает Тело, за ны ломимое, и тем самым уготовляет себя на страдания. Всё это есть в церковной практике; всё это есть, и не обязательно, как у Достоевского, искать себе страдание, чтобы только пострадать, — но если ты хочешь следовать за Христом, тебе неминуемо предстоит страдать, и если ты этого не хочешь, ты за Христом не пойдёшь, если же ты всё же хочешь следовать за Ним, тогда не бойся того, что, причащаясь Святых Христовых Таин, ты причащаешься Его распятой Плоти — и воскресшей Плоти, но через страдание. Сегодня же мысль, чувство, что, причащаясь Святых Христовых Таин, ты уготовляешь себя на страдания, чужда сознанию причащающихся христиан. Таинство Евхаристии воспринимается во многом и многими как принятие чего-то приятного, как принятие благополучия, как принятие того, что меня сейчас наполнит, меня сейчас помимо меня очистит, помимо меня исцелит, и меня помимо меня как-то приблизит к Богу.

Для христианина важно познать себя, увидеть себя в свете Истины. Исаак Сирин говорит о том, что познать себя для человека гораздо важнее, чем научиться воскрешать мёртвых. И Кьеркегор говорит о том, что познаёт себя человек как раз через страдания. Но как часто люди, называющие себя христианами, не хотят проходить этот путь самопознания. “Люди весьма желают что-нибудь изучать, они охотно изучат что-то, что поможет им чем-то стать, изучат что-то, от чего они получат пользу, или изучат нечто такое, зная что, они смогут сказать, что зная это, они многое знают. Но когда дело идёт о том, чтобы узнать самого себя с помощью страданий, тогда они теряют мужество или способность воспринимать, тогда они, как они полагают, легко видят, что затруднительность этого дела несравненно больше, чем тот доход, который оно способно им принести”.

Какое сегодня самое популярное таинство — таинство, привлекающее больше всего людей? Это соборование. Ведь тут, как кажется, никуда идти не надо. Тут сама Церковь к тебе приходит и подаёт тебе некий знак здоровья — ведь люди воспринимают это не как знак исцеления, цельности, а как знак здоровья прежде всего, языческого здоровья. Что у нас самое популярное в церковных традициях? Крещенская вода. Люди толпами приходят за ней, и именно этим проявляют свою христианскую идентичность. В этом смысле Кьеркегор так важен сегодня как раз потому что, как сам он сказал однажды, он постоянно пытается действовать так, чтобы лишить нас иллюзии, будто мы — христиане. Нам надо честно увидеть себя и дать себе отчёт в том, хотим ли мы действительно следовать за Христом. И если хотим, то будем тогда следовать словам Книги премудрости Иисуса, сына Сирахова, повторённым многими святыми подвижниками, опытно проходившими этот путь:

Сын мой! если ты приступаешь служить Господу Богу, то приготовь душу твою к искушению: управь сердце твое и будь тверд, и не смущайся во время посещения; прилепись к Нему и не отступай, дабы возвеличиться тебе напоследок. Все, что ни приключится тебе, принимай охотно, и в превратностях твоего уничижения будь долготерпелив, ибо золото испытывается в огне, а люди, угодные Богу, в горниле уничижения. Веруй Ему, и Он защитит тебя; управь пути твои и надейся на Него (Сир. 2:1–6).