О нашем поражении

От редакции. Сегодня было бы весьма затруднительным найти — по крайней мере в определенных церковных кругах — столь же “модную”, столь же “популярную” тему, как тема конца света. Книги в духе объемного и роскошно изданного сборника с поистине грозным названием “Россия перед Вторым Пришествием” постепенно заполоняют прилавки книжных магазинов, торгующих литературой, так или иначе посвященной религиозной проблематике.

На первый взгляд, подобный интерес, возможно, напоминает нам ту первохристианскую обращенность к проблемам эсхатологии, что превалировала в церковном сознании в течение двух веков после исторического факта Боговоплощения. Чаяние Парусии — Второго пришествия Спасителя в мир и наступления Его Судного дня — явилось, по сути, одним из наиболее значимых мотивов в раннехристианской письменности. Эсхатологические ожидания, характерные для древнейшего периода бытия Новозаветной Церкви, выраженные словами библейского Откровения св. Иоанна Богослова: “Ей, гряди, Господи Иисусе!” (Откр 22:20) — сделались настоящим знаменем первых христианских мучеников и епископов, мужей апостольских и апологетов.

Однако нынешние эсхатологические чаяния в среде современных “алармистов” оказываются совершенно отличными от образа первохристианского ожидания Парусии. В I—II вв. по Р. Х. верующие уповали прежде всего на Второе Пришествие Христа. Нынешние же “апокалиптики” с нетерпением и даже несколько нездоровым интересом ждут в первую очередь появления в мире — пусть и ненавидимого ими! — антихриста, с увлечением отыскивая и подмечая вокруг себя все более и более зримые признаки его приближения.

Наряду с этим в современном христианстве присутствует и иная, но столь же неприемлемая крайность, отражающая собой в корне ошибочный взгляд на перспективы земной истории, провозглашающая реальную возможность бесконечного и непрерывного дальнейшего существования нашего мира в его теперешнем состоянии, в его вековечной непреходящести и неизменности. Забывая об обещанном нам Самим Спасителем грядущем страшном и грозном Судном дне, такие неумеренные оптимисты твердо верят в возможность построения вполне материального “Царства Божия” на земле, в условиях сегодняшней земной реальности — иначе говоря, поврежденной грехом, мучающейся по человеческой вине тварной природы. Для них слова Апокалипсиса — и о Парусии и об антихристе — в равной мере малозначащи и легковесны, поскольку их расчеты явно не согласуются с перспективой очистительного и всепоглощающего пламени Судного дня. Подменяя христианское понятие о Богочеловеке собственным горделивым упованием на самостоятельное и, по сути, антихристианское стяжание “человекобожия”, они увлеченно заняты возведением современной Вавилонской башни — нового и счастливого мира “свободы, равенства и братства”.

Как заметил некогда английский христианский писатель К. С. Льюис — один из весьма читаемых ныне у нас в России зарубежных авторов, — “есть два равносильных и противоположных заблуждения относительно бесов. Одни не верят в них, другие верят и питают к ним ненужный и нездоровый интерес. Сами бесы рады обеим ошибкам и с одинаковым восторгом приветствуют и материалиста, и любителя черной магии”¹. Мы не ошибемся, если скажем, что подобное рассуждение вполне приемлемо и в отношении будущего явления в нашем мире той злой и темной персоны, что называется в Евангелии антихристом. Наверное, он был бы весьма утешен и весьма доволен лицезрением представителей обеих указанных крайностей — в вопросе о возможных событиях и сроках Второго Пришествия. Ведь средне-типичный “алармист” в погоне за знамениями и фактами, предвозвещающими грядущие судьбы мира, зачастую может легко забыть о собственной судьбе — о спасении своей души. Человек же, уповающий на возможность создания земного рая, наоборот, окажется попросту внутренне не готов противостать гибельным и разрушительным реалиям грядущей кончины мира, окажется не способен защитить себя от тех многочисленных опасностей, что будут таиться в наступающих последних днях.

В отличие от сторонников обеих эсхатологических крайностей, нормальное Православие всегда учило нас тому поистине благому и спасительному срединному, “царскому” пути, которого и должен придерживаться при обращении к подобным вопросам и темам каждый из нас. Ведь лишь шествуя этим путем, человек может одновременно заботиться о сокровенном христианском состоянии собственной души, борясь с одолевающими его искушениями и греховными помыслами, и в то же время подмечать обступающие всех нас и грозящие нам со всех сторон опасности: безбожную действительность атеистического внехристианского общества.

Именно в подобном, вполне реалистичном и трезвом русле, и написано эссе на тему Апокалипсиса — предлагаемая ныне вниманию читателя статья диакона Андрея Кураева “О нашем поражении”.

* * *

Христианство — едва ли не единственное мировоззрение на земле, которое убеждено в неизбежности своего собственного исторического поражения. Христианская эсхатология гласит, что в конце концов силам зла дано будет “вести войну со святыми и победить их” (Откр 13:7). Евангелие обещает, что врата ада не смогут одолеть Церковь, что Церковь непобедима. Но “непобедимое” не означает обязательно “победоносное”. В перспективе земной истории — не всемирно-историческое торжество Евангелия, но всемирное же владычество Антихриста².

Да, пора завести разговор о том, о чем сегодня меньше всего принято говорить, — о последнем. О конце света. Об Антихристе.

Тема Антихриста в журналистике считается непристойной. Даже те публицисты, что числят себя христианами, считают неудобным вспоминать о завершающем Библию Апокалипсисе. Точно так же непристойным считается неодобрение того, что расплывчато называется “новым мировым порядком”. Но формирование нового мирового порядка — это не только излюбленная тема “борцов с жидо-масонством”. Новым мировым порядком можно назвать не только (и не столько) умозрительную модель всеобщего мира и благоденствия, сколько предсказанное Писанием общество, в котором уже невозможно будет жить христианам. Кроме того, это “излюбленная тема” всех оккультных (в том числе масонских) движений. Наконец, это просто историософский термин, различающий традиционно религиозные общества и тот порядок вещей, что складывается к исходу XX в.

Поскольку я не политолог, а христианский журналист, я пишу на эту тему не потому, что этот “новый мир” придет, не из футурологического азарта. Просто я полагаю, что Священное Писание не нуждается в цензуре — ни в оккультной, ни в прогрессистской. В Писании же тема “нового мирового порядка” звучит как тема богословская.

“Вот — Апокалипсис… Таинственная книга, от которой обжигается язык, когда читаешь ее, не умеет сердце дышать… Он открывается с первых же строк судом над церквами Христовыми… Никакого нет сомнения, что Апокалипсис — не христианская книга, а — противохристианская… Это книга ревущая и стонущая…”³ Вот об этом стоит сказать прежде всего остального. Апокалипсис говорит и об избавлении христиан от ставшего невыносимым гнета “мира сего”, и о том, что основная вина за торжество Антихриста лежит не на “масонах”, а на христианах. Христиане устали быть христианами — вот почему ослабеет свет. Христианам захотелось быть еще кем-то, захотелось попробовать подзабытой языческой духовной “экзотики” — вот почему тьма вновь распространится по всей земле “от шестого же часа до часа девятого”⁴. “Здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей <…> и от истины отвратят слух и обратятся к басням” (2 Тим 4:3–4)⁵.

Пожалуй, это главная весть христианской апокалиптики: люди сами выберут себе новую веру и новых владык, сами откроют мир для “князя тьмы”. Что же делает неизбежным такой последний выбор?

Одна из причин этого — своего рода “ассимметрия вооружений” добра и зла. Добро не может избирать некоторые средства земной политики, не переставая быть добром. Напротив, для зла нет ограничений: оно может даже проводить благотворительные акции, не изменяя своей собственной природе.

Добро не может насильственно вторгаться в сознание людей. У зла нет ограничений на гипнократию⁶. Христиане не ставят задачу выведения новой расы людей через использование генной инженерии. Неоязычество, напротив, вполне готово к проведению генно-селекционной работы с человечеством.

Кроме того, очевидно, что слишком глубоко в человеке сидит “бегание креста”, желание жить мимо труда, в том числе мимо труда по исполнению заповедей. С той или иной настойчивостью и громкостью мы все бубним в лицо Христу те слова, что сказал Ему Великий Инквизитор у Достоевского: “Уйди, Ты нам мешаешь!”. И однажды этот бубнящий мятеж увенчается полным успехом. Согласно повседневно-бытовым желаниям наших сердец — се, останется дом наш пуст (Мф 23:38; Лк 13:35).

Люди создадут-таки такой образ жизни, такое общество, в котором нельзя будет найти Христа. И это будет конец истории.

Я прошу читателя не забывать: сроков мы не знаем⁷. Допускаю, что неоязыческий оккультный бум постепенно уляжется, что пророки “эры Водолея” в очередной раз окажутся лжепророками… Дело ведь не в этом, а в том, что чем дальше, тем больше “чаяния прогрессивного человечества” смыкаются с пророчествами Апокалипсиса, — и чем дальше, тем меньше ясности в вопросе о том, что значит быть христианином.

Недавно на одном монархическом съезде, где с трибуны постоянно звучала триада “православие-самодержавие-народность”, я заметил, что три весьма милые и интеллигентные женщины впереди меня оживленно и “на троих” читают книжку под названием “Руническая магия”, причем явно воспринимая ее в качестве “учебного пособия”. Я попросил этих активисток “русского возрождения” хотя бы здесь не баловаться играми с сатаной. В ответ мне глубоко убежденно прошептали, что “надо же все знать! со всем познакомиться!” Вот, правда, когда я их спросил — знают ли они “Отче наш” или библейские заповеди — ответом было молчание…

Подмена понятий происходит так незаметно, в такой бытовой заурядности партийной полемики, что человек и не замечает — а на чьей стороне он оказался-то. И вот, например, церковный (или уже антицерковный — как тут разобрать?) журналист Яков Кротов пишет об инциденте, в ходе которого прихожане освобождали переданное им здание церкви от прежнего арендатора: “Община пошла на самозахват части помещений, учинив акт вандализма — разбив все туалеты в техникуме”⁸. Унитазы, кстати, стояли в алтаре. Но “актом вандализма” оказалось не устройство туалета в алтаре, а то, что верующие прекратили его функционирование…

Валерий Сендеров так размышляет о “тайне беззакония”:

“Не неверные, не еретики были главными врагами христианской культуры: волны ее разбивались о “многое множество людское”, о тех, кто не холоден и не горяч… Блюющему раблезианству не было уже дела ни до Бога, ни до сатаны. Вдумаемся еще раз: гуманизм, сменивший любовь Божию, любовь во Христе! Крутой поворот позднего средневековья к Ветхому Завету… Но ведь это всего лишь итог, итог исторической адаптации, фактического переписывания Евангелий, непереносимых для тех, кто “лишь тепл”. Дальнейшее хорошо известно. Христианство “восстановилось” на новом, комфортабельном и безопасном уровне. Кажется, Тиллиху принадлежат слова об удобном, уютном Боге, ничего не требующем, всегда готовом спасти тебя, хоть ты вовсе того и не желаешь… А “мгновение внезапно разразившейся Истины”… оно исчезло, растворилось где-то там, в доисторической мгле. Оно тревожило пару чудаков, атавизм среди добрых христиан, невозмутимо, с деловой пунктуальностью отмечающих Воскресение доброго Бога, гаранта здоровья и коммерческих успехов, хранителя домашнего очага…”⁹

Важно понять, что царство Антихриста не устанавливается внешне-чудесным образом. Оно не вторгается в наш мир из глубин преисподней. Оно постепенно зреет в человеческом обществе¹⁰. Если те образы царства Антихриста, что нам дает Библия, переложить на язык политологии, мы увидим, что, во-первых, это царство экуменическое, ибо объемлет “экумену”, мир той культуры, где живут или могут жить христиане. Царство Антихриста может быть вполне глобальным — и все же не включать в себя те районы земли, те страны, где нет христианских церквей. В конце концов, если там и так Сын Божий не принят или отвергнут, неизвестен или забыт — зачем тратить силы на внешнее подчинение этих регионов христоборческим силам?

Глобальное царство Антихриста требует высочайшей техники управления и предполагает существование весьма развитого аппарата. И именно западная цивилизация разработала технологию глобальной и дотошной власти. Ни одна из предыдущих “всемирных” империй не обладала аппаратом принуждения и управления столь сильным, чтобы действительно контролировать жизнь своих провинций и граждан¹¹. В лучшем случае она ограничивалась контролем над жизнью местных элит. В современном же западном сообществе возникли технологии, предоставляющие властям практически полную информацию о всех сторонах жизни гражданина, а также позволяющие мгновенно доносить до сведения исполнителей распоряжения верховной власти (во времена Гоголя, как мы помним, от Петербурга, стоявшего на границе империи, до неких славных городов — “хоть три года скачи — не доскачешь”).

Кроме того, развитие экономики последних столетий привело к полной экономической зависимости человека от государства. Первый шаг на этом пути — это уничтожение крестьянского “натурального хозяйства” и создание региональных рынков. Человек, не включенный в активные торговые отношения с городом, отныне уже не в состоянии прокормить свою семью. Следующий шаг — создание общенациональных рынков. Город или область, не участвующие в общенациональной кооперации, разоряются и так или иначе теряют как экономическую, так и политическую независимость. Наконец, в XX в. складывается система общемировой экономики — и теперь уже целая страна, отказывающаяся играть по правилам мирового рынка, не сможет существовать независимо.

С точки зрения экономической эффективности — это чрезвычайно действенная система. Но она вызывает одно следствие, которое может оказаться роковым для истории: человек потерял навык к самостоятельной жизни. Степень его зависимости от внешнего мира не убавилась, а многократно возросла. Современному человеку угрожают опасности, о которых не беспокоился человек “традиционного общества”. Он зависим не только от погоды и стихий, но и от поставок бензина и газа, тепла и энергии, а теперь еще и от потока информации. Отключение одной из линий жизнеобеспечения, питающих квартиру, город, область, страну, ведет к вымиранию обитателей даже при таких погодных условиях, которые обогатили бы традиционные хозяйства.

Можно ли быть уверенным, что на эти рычаги власти не лягут недобрые руки? Предположим, что современные демократии действительно управляются волеизъявлением большинства. Но это большинство не само вырабатывает свои взгляды, в том числе и религиозные. Убеждения, которые оно не прочь считать своими, предлагаются ему средствами массовой информации.

И здесь — еще одна черта, решительно отличающая общество “нового века” от традиционных. Информационная цивилизация делает возможной активную лепку мировосприятия людей. Не случайно “культурная революция” — это одна из первых массовых акций любого тоталитарного режима. Всех людей надо научить грамоте — чтобы все могли читать газеты и чтобы всем могли быть промыты мозги. “Культпросвет” ставит своей целью не приобщение людей к “классике мировой культуры”, но привитие навыка к потреблению агитпроповской продукции. То есть в конечном счете его цель — еще более отдалить человека от той самой классики и, вырвав его из привычного течения жизни и традиционной системы оценок, погрузить в мир красных (или другого цвета) цитатников.

Через “культурные революции” XX в. (их репетиции прошли в Германии и Франции XIX в. во время кампаний по “культуркампфу”¹²) в мир пришел новый общественный строй. Предшествовавшая история знала авторитарные режимы, контролирующие внешнюю, экономико-политическую жизнь своих граждан, но в области убеждений требовавшие лишь внешних знаков лояльности. Мир газет и “культпросвета”, мир радио и массовых партий дал возможность создать новое, тоталитарное общество. Это общество требует уже реального единомыслия.

Царство Антихриста в категориях политологии можно назвать не только глобальным и даже не только авторитарным. Оно еще и тоталитарно — оно претендует на контроль над убеждениями граждан. Апокалипсис это выражает знаменитой фразой о начертании, которое Антихрист ставит на чело и на правую руку человека (см. Откр 13:16–17). Десница — это образ действия; чело — образ мысли.

Голос избирателей зависит от средств массовой информации. А от кого зависят СМИ? Руководители телевидения и редакторы газет все-таки не избираются населением. “Телезритель голосует кнопкой переключения программ”? Но он очень редко производит это “голосование” по политическим или нравственным мотивам — в основном он ищет что “поинтереснее” или “покруче”. Так что некоторый уровень первоначального вложения денег и профессионализма вполне позволяет создать телеканал с таким мировоззрением, которое в явном виде не приемлет большая часть телезрителей, чтобы затем постепенно приучить их к новому для них мышлению.

Почти стихийный процесс секуляризации, который идет в западном мире в течение столетий, активно подгоняется информационными элитами XX столетия, а, значит, механизмы “демократического голосования” никак не могут служить гарантом от прорыва к власти явно антихристианских групп.

В борьбе за власть над сознанием христианство проиграет хотя бы потому, что сегодня ТВ явно не на стороне Церкви. Атеистическому обществу не дадут перейти в православное. Его заклинит где-нибудь на язычестве. Для этого есть масса резонов, и один из них — то, что ныне общество не терпит, чтобы его члены близко к сердцу принимали какие бы то ни было убеждения, особенно же церковные.

Плюрализм предполагает уважение к убеждениям другого человека, а в американских масс-медиа высказывание убежденности — какой бы то ни было и по какому бы то ни было вопросу — считается вообще дурным тоном. Если христианин попытается осудить гомосексуализм или аборты, его быстро поставят на место и осудят за некорректность. Те, кто придерживается сегодня “узких” христианских взглядов, имеют все меньше шансов сделать карьеру. Плюрализм из общества должен перекочевать в каждую отдельную голову — каждый человек должен верить сразу в несколько богов. В. Розанов по этому поводу как-то заметил, что нормативный интеллигент “утром верит в Ницше, в обед — в Маркса, и вечером — в Христа”. Религия внутреннего плюрализма и станет общеобязательной религией будущего.

Жизнь без убеждений, (по диагнозу К. Г. Юнга, такая жизнь как раз и порождает шизофрению) будет считаться нормой. Человек же, имеющий религиозные убеждения и не готовый их менять с каждым новым газетным выпуском или при встрече с каждым новым собеседником, будет рассматриваться как угроза для общественного порядка. При этом, конечно, будет считаться, что здоровым и нормальным состоянием является всеверие, тогда как исключительная верность Евангелию будет диагностироваться как одержимость “сверхценной идеей”. Соответственно, такой “одержимый” Евангелием человек будет рассматриваться как источник агрессии. Что ж, опыт XX века позволяет и здесь сказать, чем все это кончится. В романе Г. К. Честертона “Шар и крест” Антихрист, воцарившийся в мире, провел свой законопроект. Теперь организована медицинская полиция. Даже если вы сбежите, любой полисмен схватит вас, поскольку у вас нет справки о нормальности¹³.

Несложно разглядеть посланцев будущего — людей, уже сегодня живущих с сознанием, которое станет массовым и господствующим в некотором будущем веке, в веке Антихриста…

“На сегодня религиозный ренессанс — самая страшная и неоцененная опасность из тех глобальных опасностей, что нас подстерегают… Собственно в этом и состоит роль религии в истории, она канализирует агрессию, направляет ее”¹⁴. Из слов достопочтенного психоаналитика следует, что религия имеет дело только с агрессией, и агрессия в человеке исчезнет, если ее направить против самой религии… И даже опыт советской агрессии против религии ничему не научил “эксперта”. Очевидно, его личная ненависть к Евангелию столь велика, что позволяет не замечать реальности. Впрочем, это неудивительно: много лет назад, на втором всемирном конгрессе психоаналитиков было высказано мнение о том, что лучшее, что может сделать для пациента последователь Фрейда — это направить его к священнику.

* * *

Феномен гонений на христиан в Римской империи обычно понимается совершенно неправильно. Прежде всего, ничего “нормального” (мол, все новое гонимо) в нем не было. Римская империя — это правовое государство, и в нем не преследовали ни философов (как бы их взгляды ни отличалась от императорских), ни иноземные секты (персидский культ Митры был весьма популярен в римской элите, как и египетские мистерии), ни народы, верующие не по-римски. Даже евреи, считавшие языческих (следовательно, и римских) богов за демонов, не подвергались религиозным преследованиям. По признанию еврейского историка, “римляне никогда и никого, кроме христиан, не подвергали преследованиям по религиозным причинам”¹⁵.

Почему? Откуда такая ненависть — и причем не у худших, а у лучших римских императоров (одним из самых ревностных гонителей христиан оказался философ на троне Марк Аврелий)? Причина — в самих христианах. Если бы христиане согласились, подобно теософам, считать, что “имя Бога” не важно, что Бог “многолик” и что поэтому можно поклоняться и Зевсу, и Митре, и Осирису, и Христу одновременно — гонений не было бы. От христиан не требовалось отречения от Христа. От них требовалась лояльность по отношению к официальным языческим божествам. Мученица Татьяна пострадала при императоре Александре Севере. Мать Александра была христианкой. Он сам считал себя христианином. В его домашней молельне стояло изображение Христа. Но настоящую христианку он предал пыткам именно за отказ поместить Христа “среди” других богов.

Горячая приверженность вере раздражала римских плюралистов и воспринималась как угроза для всего общества: а вдруг боги прогневаются за то, что их не чтут? “Когда гражданину поручалась государственная должность — ее занятию предшествовал допрос, исполняет ли он обязанности своего наследственного культа, чтит ли могилы своих предков. Этот допрос вызывался опасением, как бы, в случае его нерадения, гнев богов не отразился также и на успехе той государственной деятельности, которая была ему вверена”¹⁶. Христиан же называли “атеистами”, безбожниками за их отказ чтить олимпийцев. И понятно, что происходившие бедствия толпа приписывала нечестивым христианам и кричала: “Христиан — львам!”¹⁷

Когда благочестивый гражданин, возмущенный “атеизмом” своего соседа, приносил в римскую администрацию донос на христианина, дело должно было быть заведено и доведено до судебного разбирательства даже при личном нежелании того или иного благородного чиновника марать руки христианской кровью. Непосредственно христиан обычно обвиняли в нарушении закона об оскорблении царского достоинства. Логика понятна: если христианин считает религию Олимпа ложной религией, а именно богам Олимпа поклоняется император, значит, христианин считает императора демонопоклонником. Кроме того, христиане имели дерзость не верить в божественность генеалогии императоров (Цезарь, например, производил свой род прямо от Венеры).

В результате диалог между судьей и христианином вполне мог бы совершаться в таком тоне:

— Я знал твоего отца, еще когда тебя не было на свете. Мы служили с ним в одном легионе в Сирии. И тебя я помню еще мальчиком. И вот теперь я должен разобраться в обвинениях, поступивших против сына моего друга. Ты обвиняешься… В общем, — говорят, что ты христианин.

— Да.

— Знаешь ли ты, что воин не может быть христианином?

— Я знаю, что христианин может быть воином, я знаю, что если я погибну, защищая свой город от набега варваров, мой Бог не лишит меня награды.

— Воин прежде всего защищает императора и святыни своего народа, своих богов. А ты отрекся от веры наших предков.

— Они не боги. Не они создали наш мир, не они искупили людей от вечной смерти, не они страдали на Кресте.

— Послушай, боги не могут страдать! Но если тебе угодно верить в бога, позорно распятого на кресте, в бога-нищего, в бога-бродягу, в бога, избитого бичами, никто тебе не мешает. Каждый волен выбрать себе своего бога. Но при этом не забудь почтить и общих богов нашего народа.

— Они не боги: идолы, демоны, вымыслы, существа, которых вы сами создали по своему образу и подобию. Я не принесу им жертвы.

— Слушай, ты же понимаешь, я не хочу тебя казнить. Думай, как хочешь. В конце концов и наши философы и поэты смеются над похождениями олимпийских богов. Но закон есть закон. С именами этих богов на устах Рим стал величайшей державой мира. Стоит ли смущать народ, забывая древние святыни? Ты только устами произнеси исповедание, а в сердце думай, как хочешь.

— Нет, Бог один и един. Я не буду кланяться идолам.

— Ну, хорошо, мы здесь одни. Ради твоего отца я запишу твое имя в список людей, которые проявили благоразумие и принесли надлежащие жертвы нашим богам и императору. Ты только публично не заявляй впредь, что ты христианин. Ступай.

Юноша выходил от правителя, и на площади тут же в полный голос свидетельствовал о своей вере:

— Вам скажут, что я отрекся. Не верьте, я не кланялся идолам! я — христианин.

Вновь схваченный, он кончал свою жизнь от удара меча или под пыткой.

Три века — с середины первого века христианской эры и до середины ее четвертого века — христианство было гонимо Империей. То в одной провинции, то в другой, а то (как, например, при императоре Деции) по всей Империи сразу поднималась волна преследований, разрушались храмы, арестовывались епископы, священники, просто верующие люди. Раб-христианин не казался слишком незаметной фигурой для ареста, но и офицера или патриция не могло спасти от кар их высокое положение в обществе, если они становились христианами.

Языческий суд предлагал христианам до боли знакомые нам отговорки: “Словом, только произнеси отречение, а в душе имей веру, какую хочешь. Без сомнения же, Бог внемлет не языку, но мысли говорящего. Так можно будет и судью смягчить, и Бога умилостивить”. Так, свт. Василий Великий передает увещания палачей, обращенные к мученику Гордию¹⁸. Рассказывает он и о мученике Варлааме, ладонь которого насильно держали над языческим жертвенником, положив на нее сверху горящий ладан — в надежде на то, что “Свидетель Евангелия” не выдержит жжения и сбросит с руки ладан прямо на жертвенник¹⁹… Такова была “цена слов и жестов”.

Цивилизация, для которой слова обесценились, уже не имеет права именоваться христианской. А люди, которые между делом, даже по дороге в православный храм, готовы вкусить кришнаитский “прасад”, пожертвовать рубль на любой “религиозный” сбор и воскурить палочку с экзотическими восточными запахами перед любым ликом, даже не понимают, с каким ужасом и болью смотрели бы ни их поведение апостолы и мученики ранней Церкви.

Итак, именно отказ апостолов и их последователей признать наравне с Евангелием правоту язычников привел их к казни. Их мученичество заставило язычников задуматься: “оказывается, что-то такое есть в мире религии, что нам незнакомо… Почему эти христиане так любят своего Христа? Мы же за свою Астарту не умираем…” Кровь мучеников действительно стала семенем Церкви.

* * *

Христианство победило. Но прошли века. И незаметно все опять начало меняться. Годами и столетиями труд многих “субъектов исторического процесса” приближал момент, когда в истории христианского человечества произойдет решающая подмена — и произойдет она так, что будет уже почти незаметной…

“Ведьмы, Ваше Высочество, всегда хотят одного и того же, но в разные столетия они действуют по-разному”, — говорит доброе существо, названное “кваклем”, в “Серебряном кресле” К. С. Льюиса (а продолжение этой богословской сказки английского писателя, “Последняя битва”, как раз посвящено переложению Апокалипсиса). А в “Письмах Баламута” другой персонаж Льюиса — богатый опытом бес говорит о тактике этих действий: “Мы направляем ужас каждого поколения против тех пороков, от которых опасность в настоящий момент меньше всего, и направляем его одобрение на добродетель, ближайшую к тому пороку, который мы стараемся сделать свойственным времени. Игра состоит в том, чтобы они бегали с огнетушителями во время наводнения и переходили на ту сторону лодки, которая почти уже под водой. Так мы вводим в моду порицание энтузиазма как раз в то время, когда у людей преобладает теплохладность и привязанность к благам мира. В следующем столетии, когда мы наделяем их байроническим темпераментом и опьяняем “эмоциями”, мода направлена уже против элементарной “разумности”. А когда все люди готовы стать либо рабами, либо тиранами, мы делаем главным пугалом либерализм”²⁰.

Так вот, сегодня “пугалом” оказывается религиозная серьезность и верность своей духовной традиции. Ленивый релятивизм, напротив, считается нормой поведения и мысли. И в дни, когда человек старательно пытается не заглядывать за грани земного бытия, всякая серьезная попытка говорить о “сроках и временах” и о конечной трагедии мира оказывается, конечно, фанатизмом.

О приходе лже-христианского призрака предупреждал еще в прошлом веке Хомяков: “Мир утратил веру и хочет иметь религию какую-нибудь; он требует религии вообще”. Именно эта форма “какой-нибудь” религиозности все навязчивее заявляет о себе в нынешней России: трудно найти школьную учительницу или журналистку, которая не заявляла бы о себе, что она нашла путь скрестить “духовность православия” с “духовной мудростью Востока”. Неколебимая уверенность советских “образованцев” в том, что всякая “духовность” — благо, внесет свою лепту в торжество “эры Водолея”…

Можно ли надеяться, что будущее общество не предложит решительных мер для проповедников “расовой, религиозной, национальной исключительности”? Где гарантия, что священник, в Неделю торжества Православия произносящий слово о том, насколько богословски глубже и человечнее православное почитание иконы, нежели протестантское иконоборчество, не будет немедленно привлечен к ответственности за “пропаганду фашизма”? А если священник скажет, что христианину нельзя ходить на уроки тантризма и на сеансы пробуждения “Силы Кундалини” — арестовывать, очевидно, надо будет прямо на месте.

То, что эти параграфы в законах уже есть, не означает, что они немедленно начнут применяться против христиан. Закон театра гласит, что если на сцене в первом акте висит ружье, то в третьем оно обязательно должно выстрелить. Но все же — в третьем, а не обязательно в конце первого же действия. Так и с историей христианства. Если “новый мировой порядок” сложился и объявил “войну религиозной нетерпимости” (вот уж поистине “страшнее кошки зверя нет” — это в секулярном обществе, в обществе поголовного житейского материализма начинать борьбу с “религиозным фанатизмом”!!!) — рано или поздно дойдет до арестов. Ружье уже почти готово. Какой сейчас акт? Не знаю. Может быть, первый, а может, уже начало третьего. В конце концов, даже собранное и вывешенное на сцене ружье не обязательно должно стрелять уже в третьем — может быть, пьеса рассчитана на пять актов.

В 1900 г. Владимир Соловьев видел только, как начинают создаваться фабрики для производства деталей будущего “ружья”. Самого “изделия” еще не было. Россия, да и западный мир внешне продолжали оставаться христианскими. Пресса еще только перешла в руки “антисистемы”. И все же в июне 1900 г. Соловьев говорит В. Величко: “Я чую близость времен, когда христиане будут опять собираться на молитву в катакомбах, потому что вера будет гонима, — быть может, менее резким способом, чем в нероновские дни, но более тонким и жестоким: ложью, насмешкой, подделками, — да и мало ли чем еще! Разве ты не видишь, кто надвигается? Я вижу, давно вижу!”²¹

Главное различие Христа и его антипода с богословской точки зрения в том, что путь Христа — это путь кеносиса, умаления: “Он <…> не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек” (Флп 2:6–7). Но в системе “Нью-эйдж” спаситель считается продуктом восходящей эволюции самого человека. Он возвестит, что принес спасение не от Бога, но от мира, он построит “сотериологию снизу”, которую противопоставит христианской “сотериологии благодати”. Поначалу он будет выказывать знаки почтения к христианству, но в конце концов сам сбросит маску и явит себя как “противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею” (2 Фес 2:4), как вершина эволюции человечества, мировой гений, всем обязанный только самому себе, своим трудам и усилиям.

Он потребует вполне серьезного отношения к его религиозной миссии. — “Поклонятся ему все живущие на земле” (Откр 13:9). Если кто не будет принимать его образ мысли (“печать на челе”) и предлагаемый им образ жизни (“печать на деснице”) — во имя мира и согласия убиваем будет каждый, “кто не будет поклоняться образу зверя” (Откр 13:15).

Тайной числа 666 я не собираюсь заниматься. Мне кажется, здесь нет тайны. Антихрист поставит на своей деятельности такой знак именно потому, что так сказано в Откровении, — хотя бы просто в порядке цинизма. Ведь число уже перестало быть страшным. Его использование скорее свидетельствует просто о “широте взглядов” того или иного деятеля, о том, что он поднялся над предрассудками²². Так разве интересующий нас персонаж не будет более всех свободен от “предрассудков”? Вот написала христианская газета, что оккультизм — это антихристова идеология, и Владимир Авдеев (вообще-то именующий себя “зороастрийцем”, но иногда, для пользы дела, и неоязычником) радуется — “В такой компании не скучно. Мы еще, чего доброго, объявим конкурс “Антихрист года” и если нас так боятся, то отчего же не покрасоваться этим скандальным титулом?”²³

Оккультная литература постепенно приучает людей к тому, что те символы, которые в христианстве являются однозначно темными, упаковываются в радужные обертки. Но апостол Иоанн дает знак для того, чтобы по нему опознать Антихриста, а не для того, чтобы получше замаскировать его. И если именно по этим цифрам можно будет определить Антихриста — это должен будет суметь сделать любой христианин, даже несведущий в криптографии.

Но с одной мыслью Авдеева я согласен. Он говорит, что “христианский Запад потерял чувство духовной ревности и элементарный инстинкт религиозного самосохранения”²⁴. То же самое можно сказать и о России, где князь мира сего правит невиданный в истории бал “чужебесия”²⁵. То насаждение оккультизма, что совершается сегодня под вывеской “расширения религиозного кругозора”, может обернуться кровью для христиан. Тот же Авдеев “день Икс” назначает на весьма определенную и близкую дату: “В 2004 году начинается наша эра — Водолея. Сам астрологический знак красноречиво говорит за себя, ибо удерживает в руках два сосуда с водой, живой и мертвой, балансируя уровень ее в обоих. Уж не потерпит он и Единого Бога”²⁶. Итак, до эпохи тотального плюрализма осталось меньше десяти лет. Дальнейшая программа логична: “Если цифрами обозначить монорелигии по времени их возникновения (1 — иудаизм; 2 — христианство; 3 — ислам), то цели истребления будут расположены в следующем порядке: 2–1–3. Это будет происходить потому, что на сегодняшний день нетрадиционными религиями и мировым рационализмом уже накоплен огромный опыт по борьбе с христианством, да и само оно за последние двести лет уже успело порядком привыкнуть к гонениям… Настало время повалить макеты картонных кумиров и вернуться к состоянию исходного первозданного благоденствия, а космическая эра Водолея поможет нам в этом… Не беспокойтесь, речь не может идти не только о прощении, но даже о пощаде”²⁷.

Замечательно, что подобные высказывания почему-то не расцениваются общественностью как проявление нетерпимости. Несколько лет назад в газете “Сегодня” на ее религиозной полосе мирно соседствовали две статьи: одна — порицающая православных за их нетерпимость, вторая — с умилением повествовавшая о возрождении русского язычества и о ритуале, в ходе которого были сожжены “атрибуты христианства”.

В 1919 г. Р. Штейнер в книге “Люциферическое прошлое, ариманическое будущее в свете современности” сказал ясно, чем он считает христианство: “Церковные исповедания считаются почвой, наиболее благоприятной для проникновения зла в жизнь людей”²⁸. Не естественно ли накануне эры Водолея прийти к выводу о желательной санации зараженной почвы?

И вполне можно предугадать, что лидеры “новой эры” с радостью исправят Библию и дадут новый способ ее прочтения. И начнется соревнование с Евангелием. Христос насытил пять тысяч хлебами? — Я сто тысяч накормлю! Христос ходил по морю? — Я полечу по воздуху! Христос четырех мертвых воскресил? — Я устрою сеанс массового опустошения кладбищ! Галилеянин утверждал, что “Царство Мое не от мира сего”? — Ну, мое-то царство тоже не с земли, но я и земную власть приемлю и ничтоже вопреки глаголю. Христос воскрес? — А я и не собираюсь умирать!

А нам надо будет исполнить уроки эсхатологической этики христианства. В эти дни надо будет вспомнить совет мудрого рыцаря, который вестник передает последнему королю в последний час “Последней битвы”: “Я был с ним в его последний час, и он дал мне поручение к Вашему Величеству — напомнить Вам, что миры приходят к концу, а благородная смерть — это сокровище, и каждый достаточно богат, чтобы купить его” (К. С. Льюис. Хроники Нарнии).

Эсхатологическая этика (Шарль Пеги, предлагая христианское понимание термина Ницше, называл ее “этикой героического пессимизма”) знает, что в земной истории христианство проиграет. Но речь идет о защите метаисторической истины. И потому рыночная выгода (что я с этого буду иметь?) — не последний критерий. И число газетных батальонов и университетских когорт, мобилизованных пророками новой религии “веротерпимости”, — не последний аргумент. Последняя правота — в позиции профессора Санкт-Петербургской Духовной Академии архим. Михаила, который в годы первой мировой войны, обращаясь к материалистам и атеистам в своей публичной лекции, говорил: “Вы победите, но после всех победителей победит Христос”. Здесь — очень важная сторона христианского сопротивления Антихристу.

13 глава Апокалипсиса говорит о двух зверях: один выходит из моря, другой из земли. Отец Сергий Булгаков полагает, что первый выходит из Римской империи (Средиземноморье), а второй — из Азии. Совмещая эти два символа вместе, можно сказать, что Антихрист совмещает западное, римское умение административного контроля и организации общества с владением восточным оккультизмом²⁹. Церковь не может помешать ему использовать первое, светское орудие господства. Но она может и должна сопротивляться его оккультной власти. “Наша брань не против крови и плоти, но <…> против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных” (Еф 6:12).

Мне кажется, в этой мысли Апостола важно отметить, что войну Церковь ведет не с “мироправителями века сего”, но с “мироправителями тьмы века сего”. При первом варианте Церковь превращалась бы в банальную диссидентствующую структуру. Во втором случае она противостоит не “веку сему” как таковому, но той духовной тьме, которую насаждают антихристианские “мироправители”. И потому христиане победили Нерона не референдумами и не созданием правозащитных движений. Они не писали о злоупотреблениях римской бюрократии и об ущемлении прав окраинных народов Империи. Церковь победила молитвой и твердым, мученическим (а значит, благодатным) исповеданием формулы: “Нет Господа, кроме Христа”.

Призывы к политическому сопротивлению и сегодня почти бесполезны. Политический опыт у недоброжелателей Церкви явно больше, чем у ее иерархов. Кроме того, борясь со злом, очень легко заболеть его же болезнями. Например, борясь с бытовым магизмом — противопоставить ему образ “православ­ного магизма” (раз у меня соседка балуется “наведением порчи”, буду защищаться тем, что каждый день буду кропить ее дверь церковной святой водой). Да и просто внешний активизм сопротивления может привести к внутреннему ожесточению и даже гордыне (“Я — борец за Истину!”). Этим, я полагаю, и мотивируются неожиданные и трезвые слова свт. Игнатия Брянчанинова: “Не покусись немощною рукою твоею остановить всеобщее отступление”.

А значит, не следует ли и христианам расслышать в последние дни Божие предупреждение: “Не бойтесь и не ужасайтесь множества сего великого, ибо не ваша война, а Божия” (2 Пар 20:15). И все же Израиль не услышал этого предупреждения и совершил ошибку: он нередко отождествлял победу Божию со своей победой. Эту ошибку и мы повторяем постоянно. Не “наша вера”, не “наши идеи”, не “наша Церковь” победит. Победит Бог. И дай Бог нам при этой Его победе быть рядом с Ним. Дай Бог, чтобы средоточие нашего жизненного пульса, наших упований, нашей любви и стремлений было рядом с Богом, с тем миром, который Бог создаст тогда. Но это — не наша победа. И молиться надо о пришествии Его Царства, а не нашего господства.

В третьем веке св. Иустин Мученик напоминал, что не во власти христиан прекратить гонения на Церковь: “Гонения будут продолжаться до тех пор, пока приидет Господь и освободит всех”³⁰.

То, что требуется от христиан в “эру Водолея” — просто выстоять. Вопреки всему, не отречься от Христа словом, делом, мыслью и не участвовать в оккультных играх. Мученик — это не только тот, кто идет на плаху. Если у христианина рак, и врачи бессильны, но родственники уговаривают его сходить к “потрясающей целительнице”, в случае отказа он примет поистине мученический венец. Если директор завода увлекся сайентологией и заставляет медитировать по утрам всех подчиненных, то уход с работы — это тоже исповедание Христа. Когда по всем каналам Евровидения будут показывать “пришельцев”, низводящих огонь с неба и трактующих Евангелие, христианин будет упрямо повторять в своем сердце “Символ веры” — это тоже будет исповедничеством. Если кришнаит с улыбкой предлагает христианину на улице пирожное-прасад (то есть пищу, ранее принесенную им в жертву Кришне), и христианин найдет в себе силы вопреки возмущению окружающих отказаться от угощения идоложертвенным (см. Деян 15:29) — и это будет актом сопротивления “мироправителям тьмы”.

Так сбудется предсказание древних преподобных Отцов о последних временах — “нашего дела не будут иметь те люди, но придет на них искушение, и оказавшиеся достойными в оном искушении окажутся выше нас и отцов наших”³¹. Посту и молитве первых христианских подвижников не смогут уже подражать христиане последних времен. И все же эти не-постники, не-молитвенники, не-аскеты по предсказанию древних будут облечены в Небесном Царстве венцами большими, чем монахи иных времен — если просто сохранят веру и не осквернят души идолами.

Итак, Библия кончается Апокалипсисом, а Апокалипсис на грани человеческой истории прозревает не Царство Христа здесь — на земле, в жизни, в политике, в культуре, в отношениях между людьми, — а царство Антихриста. Христос, говоря о признаках Своего Второго пришествия, о признаках конца истории и конца света, находит для апостолов только одно утешение: да, будет тяжело, но утешьтесь тем, что это — конец. Это ненадолго.

Сейчас христиане взяли в привычку молиться об отсрочке конца. Но Апокалипсис и вся Библия завершаются кличем: “Ей, гряди Господи Иисусе!” И в приходе Бога главное — что Он пришел, а не то, что все разрушилось с Его приходом. Ведь сказано Христом о признаках конца: “Когда начнет сбываться все это, восклонитесь, ибо близко избавление ваше”. “Вос-клонитесь”, то есть вы, сейчас пригнетенные к земле, уставшие от привычной богооставленности, вос-клонитесь, воспряньте, подымитесь.

В заключение я хотел бы обратить внимание читателя на то, что я практически не занимался “толкованием Апокалипсиса”. Как будут осуществляться события Апокалипсиса, мы не знаем. Но я согласен с Алексеем Лосевым, полагающим, что нам важнее понять смысл того, о чем говорит книга Откровения, нежели пытаться найти толкование для каждого ее образа. Говоря о тех картинах, которые развертывает книга Откровения, философ пишет: “Понимая их подлинный смысл, мы не знаем, как они будут осуществляться, но мы верим, что то, что осуществится, будет иметь именно этот смысл, а не иной. Другими словами, судить о том, как должно исполниться пророчество, можно только по наступлении того события, которое предречено. Полностью о пророчестве можно судить, таким образом, только после его исполнения. Скажут: зачем тогда существует пророчество? Пророчество существует для того, чтобы установить смысл грядущих времен, а не их факты. Поэтому все толкования должны ограничиться установлением только точного смысла событий, а не их фактического протекания. Это-то и есть пророчество, а не астрономическое вычисление затмения”³².

В перспективе той темы, которой посвящана эта статья, смысл Апокалипсиса вполне ясен: язычество еще даст последний бой Церкви Христа. Будем разбиты мы. Но не Христос, “паки грядущий со славою судити живым и мертвым, Его же Царствию не будет конца”. И тот, кто сам не отречется от Него в сумерках последних дней, узрит новое небо и новую землю.