О пастырстве, о смерти

Епископ в первую очередь — пастырь душ человеческих. Это означает, что епископ должен молиться за священников, за паству, молиться о всех их нуждах и обстоятельствах, потому что без этого живого молитвенного предстательства за народ христианский он не исполняет своего епископского служения. Второе — непосредственное пастырство. Совершение богослужений, Евхаристии, когда он возглавляет евхаристическое собрание и является иконой, динамичным, живым образом Христа и одновременно знаменует собой (потому что единственный Тайносовершитель евхаристической литургии будущего века — Сам Христос), что евхаристическая литургия, которую мы совершаем на земле, — еще только предызображение грядущей, ожидаемой полноты… И очень важно епископу помнить, что он одновременно являет собой присутствие и то, что полноты еще нет, что еще качествует несовершенство, он знаменует собой, что все совершаемое еще не достигло полного расцвета….

Мы в мире еще не преображенном….

Вот именно! Опять-таки, в плане непосредственного пастырского служения я принимаю исповедь, веду беседы в собственном приходе и в других местах; в приходе теперь бывает, перед Рождеством и перед Пасхой, два говения¹ в год на русском языке и два на английском; и подобные же встречи с молодежной группой. И кроме того, каждый Божий день в среднем по десять часов я принимаю людей, как православных, так и неверующих, которые приходят со своими проблемами. Раньше я принимал людей по восемнадцать часов в день, так продолжалось лет пятнадцать, теперь я просто физически уже не в состоянии это делать.

Вот, кажется, основное. И кроме этого, служение епископа как пастыря предполагает особую его связь со священниками. Большинство священников здесь, в Англии — это мальчики моей воскресной школы. Я их знаю всю жизнь, они меня знают всю жизнь (я уже двадцать пять лет на этом приходе). Они не просто формально представляют своего епископа в данном приходе, у нас общая жизнь, которую я им передал постольку, поскольку сам ее воспринял и постольку, поскольку они сами открылись Евангелию. Два-три раза в год у нас бывают собрания духовенства, мы постоянно встречаемся в своем служении; в Англии к этому добавляется миссионерская работа, не в смысле прозелитизма, а так, как Апостолы понимали свое дело: как провозглашение Евангелия. Я проповедую в неправославных храмах; я проповедую или веду беседы в христианских миссиях (“христианских” в самом общем смысле слова, вне вероисповедных различий), выступаю в университетах; я проповедую на улице…

Остановитесь, пожалуйста, на этом пункте, Владыко. Во Франции этого не существует; это действительно более привычно для Англии….

Это более привычно, потому что обусловлено законом. Во Франции разрешается проповедовать на улице, только если получить разрешение поставить палатку, какую-то крышу, но это сразу ставит людей перед выбором: кто-то придет, кто-то нет. А тут можно пойти, как я делал в Лондоне и в Глазго, в доки или на улицы любого города, стать на любом месте, и если кто-то готов слушать, начинаешь говорить, вот и все!

Разумеется, есть практическая сторона дела: например, если вы станете на улице и начнете говорить в пустоту, вас примут за сумасшедшего и все будут проходить мимо! Если вы хотите чего-то добиться, надо, чтобы два-три человека пришли с вами и стали, так сказать, изображать толпу. Мы так сделали в Оксфорде, и я нашел этот опыт очень интересным. Со мной пришла группа студентов, мы поставили на ступеньках университетской библиотеки трехметровое распятие, студенты стали лицом ко мне и я начал говорить, обращаясь к ним. Видя, что трое человек слушают четвертого, двое или трое прохожих остановились. Тогда три моих первых слушателя стали зазывалами. Они обращались к прохожим и говорили: “Посмотрите-ка, вон там стоит чудак и говорит. Пойдите послушайте, может быть, его слова вас заинтересуют!”.

Через полчаса набралось человек тридцать или сорок, они стояли на расстоянии метра друг от друга, дело было в январе и был собачий холод. Тогда я прервал свою речь и сказал им: “Мы сейчас сделаем опыт, первый опыт человеческой общности. Станьте ближе друг к другу, так, чтобы физически соприкасаться и обмениваться животным теплом. Может быть, это приведет к тому, что вы станете обмениваться и духовным теплом”. Они сгрудились, встали ближе. Через некоторое время я сказал: “Теперь проявите общинную любовь. Тем, кто стоит в середине, тепло со всех сторон. У тех, кто сзади, мерзнет спина. Поменяйтесь-ка местами!”.

Они рассмеялись?

Они рассмеялись, но поменялись местами! И на протяжении недели у меня собиралась группа человек в семьдесят-восемь­десят. Но первые слушатели уже были ученые, они становились тесно, потом переходили из середины к краям. Так что за неделю все эти люди, которые молча стояли на расстоянии метра друг от друга, перезнакомились, потому что им пришлось физически соприкоснуться и дышать в спину соседу, чтобы согреваться. Между ними возникла человеческая взаимосвязь. Ну, и кроме того, я-то продолжал проповедовать свое!

Именно там у меня случился первый мой контакт с хиппи.

Расскажите! Они слушали ваши проповеди?

Я говорил около двух часов с половиной. Я говорил час о вопросах веры, потом часа полтора шел свободный обмен мнениями. В какой-то день толпа, ну, эти семьдесят или восемьдесят человек, раздвигается, ко мне подходит молодой человек и говорит: “Почему вы не ходите на наши собрания?”. — Я ответил: “А почему бы мне на них ходить?” — “Ну, вы же совсем как мы. Лохматый, бородатый, одеты как никто, какая-то бляха висит на груди, чем вы от нас отличаетесь?”.

Ну, это была отдельная встреча, контакт. Но я регулярно проповедую в университетах. Так, в прошлом году в Кембридже четыре воскресенья подряд к нам собиралось около тысячи двухсот студентов, так что есть отклик на то, что мы имеем сказать. И плюс к этому я как бы веду занятия в медицинских школах. Уже несколько лет растет движение за то, чтобы к той помощи, которую больным оказывают в плане физическом, по возможности подключить помощь духовную и психологическую. В силу того, что по образованию я профессиональный врач, ко мне обратились с просьбой (и такие просьбы есть все время) проводить беседы о проблеме страдания в плане медицинской этики; либо по вопросу, который труден и для студентов без всякого опыта, но и для опытных медиков: о подготовке к смерти. Как приготовить к смерти того, о ком вы знаете (он может это знать или не знать), что он умрет? Так, чтобы его смерть была по возможности победой или совершилась в покое, в успокоенности, не стала крушением всей его жизни…

Сами студенты просят о таких лекциях?

Просят ассоциации врачей и медсестер или подобные группы. Есть “Лондонская медицинская группа”,куда входят врачи, сестры, студенты, а также священники или монахини, которые связаны с медицинской работой. Но эта проблема встает и для тех госпиталей, которые никак не связаны с религией, и для ассоциаций, члены которых не специально интересуются вопросами религии. Верующий вы или нет, у вас больные, вам каждый день приходится иметь дело с умирающими, и какой вы ни на есть блестящий медик, вам нужны ответы, которых у вас нет. Вы их ищете. У каждого есть частичный ответ, зачаточный ответ, и мне кажется важным, чтобы можно было поделиться этим опытом или этим поиском.

Существует ли нечто подобное во Франции?

В Англии бесконечно больше открытости в этом смысле, потому что есть своего рода сосуществование мнений и направлений, и различных группировок, которые принимают друг друга, тогда как во Франции гораздо меньше разнообразных групп (во всяком случае, официально), которые терпимы по отношению друг к другу, гораздо больше антагонизма и агрессивности, что часто мешает сойтись по основоположным проблемам…

Можем ли мы, не являясь медиками, тоже спросить вас, как можно помочь другим встречать смерть? И как помочь в этом самим себе?

Первое, что существенно важно в христианском мире (но это верно и для неверующих): готовить людей к смерти, учить их встречать смерть на протяжении всей жизни. Не ждать для этого момента, когда они уже умирают, то есть стоят лицом к лицу с неведомым ужасом. Мне кажется, что в обоих случаях, и для верующих и для неверующих, существенно важно, чтобы мысль о смерти стала привычной…

Почему же нас не учат умирать? У тибетских буддистов есть, кажется, упражнения для того, чтобы научить хорошо умирать?

Я не думаю, что можно научиться умирать. Но что можно сделать, например, так это помочь понять, что мысль о смерти содержит не только страх неведомого и ужас перед Судом. Страх неведомого присущ абсолютно всем. Ему подвержен не только неверующий. Многие верующие стоят перед неведомым. Какова бы ни была ваша вера, какие бы образы ни помогали вам думать о смерти, она все равно остается неизвестным, полной, глубочайшей тайной. А страх Суда искажает все умонастроение верующего, потому что к страху потустороннего добавляется страх встречи с Богом.

Первое, чему мы должны научиться сами и учить других, это думать, по примеру древних подвижников, что только перед лицом смерти жизнь приобретает все свое величие и глубину. Настоящее мгновение приобретает абсолютную ценность постольку, поскольку оно может оказаться единственным или последним. Если бы мы, собравшиеся ради этого интервью, сознавали, что в нашем распоряжении только настоящий миг и что в следующий миг каждый из нас или один из нас может умереть, как бы мы относились друг к другу, — с каким вниманием, с какой теплотой! Все, что мы говорим или делаем, мы старались бы сказать и сделать так, чтобы каждое слово, каждый жест, — все было бы вершиной отношений, а не черновиком, который будто бы будет доведен до совершенства в будущем, — чего никогда не происходит, потому что мы без конца пишем новые черновики и никогда дело не доходит до чистовой тетради…

Я пережил это совершенно очевидно, когда умирала моя мать. Все, что говорилось или делалось, могло оказаться последним словом, последним жестом. Каждое сказанное слово, каждое движение должно было выражать совершенство отношений, вернее, благодаря этому жесту, этому слову отношения должны были становиться все более совершенными. Если бы мы думали о смерти как об элементе, который придает ценность, вносит измерение абсолюта в самые мелкие поступки (мы всё ждем великих событий, чтобы оказаться на высоте, но на самом деле жизнь состоит из мелких событий, которые могут быть источником радости, — или, напротив, лишить отношение всякой ценности), если бы мы думали о смерти как о том, что придает всему ценность, это уже было бы нечто очень значительное.

Еще нечто, что представляется, вероятно, слишком уж простым, но что уходит корнями в одну из вечерних молитв, в молитву святого Иоанна Дамаскина, это то, что наш уход в сон является как бы притчей, образом нашего ухода в смерть! Мы засыпаем и теряем сознание, мы оказываемся совершенно беззащитными перед внешним миром. Мы до конца отдались. Мы засыпаем в акте полного доверия и так к этому привыкли, что даже не думаем об этом. Но заснуть действительно означает отдаться в руки Божии и больше не быть до завтрашнего дня, иначе как в Его руке…

“В руки Твои, Господи, предаю дух Мой”….

Именно! Если бы мы почаще сознавали, что каждый вечер мы упражняемся в том, чтобы уходить в забвение, в бессознательное состояние и в полную зависимость от Бога, нам было бы гораздо легче научиться и в большем масштабе проходить через эту отдачу себя, предавать себя в руки Божии, принимать забвение, потерю сознания и нашей способности самим определять свою жизнь. Вот еще нечто очень простое, что принадлежит нашему ежедневному опыту и совершенно просто, как еда…

С другой стороны, в молодости можно думать о смерти с такой открытостью ума и сердца, какой часто нет у пожилого человека. Потому что когда переходишь какой-то предел физического возраста (я сейчас думаю не о том возрасте, который исчисляется годами, а об определенном состоянии тела), в какой-то момент ощущаешь в себе действие смерти. И в этот момент гораздо труднее думать о смерти спокойно, потому что смерть тогда воспринимаешь как нечто угрожающее — разве что вы приветствуете ее приход.

Это не обязательно случается в старости….

Разумеется нет, но всегда настает момент, когда это случается, разве что вас унесет смерть от несчастного случая, выхватит вас, когда вы еще молоды и наслаждаетесь своим прекрасным здоровьем… Если думать о смерти, пока вы еще молоды, можно думать о ней в терминах благовестия апостола Павла. В жизни каждого из нас бывают моменты, когда кажется, что интенсивность жизни такова, что она сейчас разорвет все узы, и можно жить в полноте только благодаря тому, что разорвется жизнь временная, телесная… Блажен тот, кто встретит смерть в такой момент. Вас преисполняет радость, и преисполняет именно потому, что ее не может вместить ваше тело, ваш ум, ваше сердце. У нас то и дело бывают такие моменты, как бы прорывы из нашей ограниченности; и именно так рассматривает смерть апостол Павел: как облечение в вечность, а не как совлечение времени, пространства и всех их ограничений.

И еще: есть воспитание в зрелости. Для многих из нас старение означает обветшание…

…деградацию?

Вот именно. А ведь оно могло бы быть переходом к другим ценностям. Вы, наверное, помните это место у Виктора Гюго, из “Спящего Вооза”:

Тот возвращается к первичному истоку,

Кто в вечность устремлен от преходящих дней.

Горит огонь в очах у молодых людей,

Но льется ровный свет из старческого ока².

Так вот, если быть готовым к тому, что наше пламенение станет светом, старение было бы победой. А мы стараемся не дать угаснуть пламени, и нам не приходит в голову мысль дать место свету, которого ничто не может затушить. Такое воспитание из зрелости к старости должно научить человека отпускать, не держать судорожно все, что он любил, чем дорожил в молодости, чтобы после периода зрелости достичь старости во всей ее красоте.

Вся жизнь ведь состоит из “умирания” и “возвращения к жизни”. Ребенок, который становится подростком, теряет какие-то черты, но приобретает новые. Так что у нас с ранних лет есть опыт смерти, но такой смерти, которая приносит новую жизнь, перерастание прежней. Я помню, мой отец говорил мне: “Научись в течение жизни ждать свою смерть, как юноша ждет прихода своей невесты”. Этому можно научиться, если жить в полную силу и уметь видеть постоянное перерастание, которое является результатом вымирания каких-то элементов, чтобы могли родиться и до конца развиться другие черты. Если осознать, что одно умирает ради того, чтобы жило другое, то оказывается, что это не просто потеря; исчезновение одного — необходимое условие, чтобы обрести новое.

И когда понимаешь, что всю жизнь учишься этому, тогда обретаешь способность жить полно и переживать глубоко, побеждать свои страхи, перерастать ограниченность, и тогда живешь счастливо, и с интересом, и в покое, до момента, вернее, включая и момент смерти.

В этот момент кончается пролог, взлетаешь — и Бог встречает тебя…

Перевод с французского Е. Майданович