О смерти и жизни, которой будто бы нет
Игумен Нектарий (Морозов)
На мой взгляд, любые внешние факторы подобного рода, будь то группы в соцсетях, книги, фильмы или даже не виртуальные молодежные сообщества, сами по себе не могут сформировать намерение расстаться с жизнью. Они только лишь проявляют подростков, относящихся к группе риска, то есть тех, кто и так уже подошел к краю пропасти и кого буквально одним движением можно легко сбросить вниз. Если же человек сам по себе, внутренне, не находится на краю, то никакие группы и подростковые течения его покончить с собой не заставят.
Все мы знаем, какую силу имеет инстинкт самосохранения. Страх смерти пробуждает в человеке такую внутреннюю энергию и возможности, что он способен совершать колоссальные усилия, чтобы остаться в живых. И если получается, что человек этот инстинкт преодолевает настолько, что готов со своей жизнью расстаться просто так, ни за что, то это фактически значит, что у него само понимание того, что есть жизнь, отсутствует. И это не чье-то пагубное влияние, не случайность — это является следствием того, что ребенок — может быть, внешне благополучный — вырастает в вакууме: душевном, духовном, интеллектуальном.
Вот родился маленький человек — и дальше он растет, как некая домашняя живность: его кормят, одевают, отправляют в школу, говорят «не вставляй пальцы в розетку», «не забудь выключить газ и утюг» и «не балуйся спичками». В принципе, этот человек, если ему больше ничего не дали, став самостоятельным, может не покончить с собой, но прожить при этом такую жизнь, о которой можно сказать, что ее будто и не было. И это тоже трагедия, менее заметная, но гораздо большая по масштабу, потому что самоубийство совершают единицы, а живут жизнью, которая то ли есть, то ли ее нет — тысячи и десятки тысяч.
Так что если эта страшная беда, уход из жизни подростков, о чем-то и должна заставить задуматься, то не о том, как заблокировать для своих детей какие-то группы или же вообще на волне этой паники отлучить их от интернета. А о том, просто ли ребенок пользуется компьютером, телефоном или же он проваливается в них, как в бездонный колодец, потому что ничего другого у него в жизни нет.
С первых слов и с первых шагов
Зачастую родители спохватываются и начинают бить тревогу только столкнувшись уже с какими-то нездоровыми проявлениями. Очень печально, что в большинстве случаев это воспринимается ими как какое-то неожиданное открытие: «А я даже и не знал, что он это смотрит, что он куда-то ходит…». Возникает вопрос: «А где ты был, что ты этого не знал? Вы живете в одной квартире — не во дворце, а на каких-нибудь пятидесяти квадратных метрах, и ты не знаешь, что с твоим ребенком происходит? Он был крошечный, ты носил его на руках, он первые слова в своей жизни произнес при тебе, и ты был первым, кто начал говорить с ним. В какой момент и куда делась эта связь? По его ли вине? Да нет, по твоей…».
Иногда от родителей слышишь и такой вопрос: «А что мы должны ему дать, чтобы он от своих сомнительных занятий отвлекся?». С моей точки зрения, это вопрос странный и, я бы даже сказал, вопрос порочный. Понимаете, есть вещи, которые носят совершенно естественный характер. Ни у кого не возникает вопроса, нужно ли питаться каждый день, следить за собой, дышать свежим воздухом. Таким же естественным является и иное наполнение жизни человека: область эмоций, переживаний, чувств, познания нового, внимание и забота друг о друге, некая общая жизнь родных друг другу людей. Если в жизни родителей этого нет, если они, взрослые, сами, по большому счету, не понимают, что такое жизнь, зачем она им дана, какую ценность она собой представляет и что с ней делать, то как им подсказать, что дать?
Для того чтобы вырастить ребенка полноценным человеком, нужно прежде всего быть настоящим и полноценным самому — воспитать себя таким, если это не было дано в детстве.
И тогда ты всегда найдешь, что ребенку ответить на его вопросы, будешь понимать, что для него действительно необходимо.
При этом я отнюдь не говорю о том, что люди, которые родили детей, обязаны быть совершенными, сильными, мудрыми, непорочными, никогда не заблуждающимися, а если не могут быть таковыми, то лучше им не иметь детей вообще. Я говорю о другом. Родители могут совершать какие-то ошибки, могут даже делать глупости — ребенок это простит, если они при этом будут вместе. Он не прощает, когда вместо этого проводят черту: «Вон там у тебя детская, иди туда, а у нас здесь своя жизнь». Страшно не когда у папы и мамы не хватает ума, рассудительности, опыта, а когда они не любят и не обращают на тебя внимания. Причем стать умным, если ты не очень умный,— трудно, а любить и заботиться, жить одной жизнью с близкими, что бы там ни говорили, — не трудно. Это – естественно!
Порой отчаявшиеся родители спрашивают: «И что же нам теперь делать?» — и понимаешь, что действительно трудно уже что-то сделать, потому что этот ребенок — как какое-то дерево, которое поначалу стремилось ввысь, а потом всё изогнулось, скукожилось, вокруг чего-то закрутилось и засохло. Что можно сделать с ним? Но к счастью, человек — не растение, он может все же как-то выправиться, однако это требует уже самого настоящего подвига. Подвига, который заключается не в том, чтобы начать общаться со своим ребенком и говорить ему: «Вот это можно, а это нельзя, вот это ты делаешь неправильно, надо так, а это я тебе запрещаю».
Нет, это требует совершенно другого подхода, это требует внутреннего изменения от самих родителей, практически — того, чтобы они стали другими людьми, с иными ценностными приоритетами, в которых любовь к близким и родным людям стояла бы на первом месте, а сосредоточенность на себе — на последнем. И тогда уже из этого понимания, из этого внутреннего изменения рождается то общение с ребенком, которое должно быть. Ты начинаешь чувствовать его боль, ты понимаешь, что его ошибки — это твои ошибки, а его недостатки — это твои недостатки. И тогда ты уже не вторгаешься в его жизнь — ты просто живешь ею вместе с ним. Ты разделяешь с ним ответственность за всё, и твой ребенок, маленький или почти взрослый, чувствует, что ты для него не воспитатель, не каратель, не судья — ты его друг, который всё на себе готов нести не вместо него, но вместе с ним. Так должно быть с самого рождения ребенка, с первых его шагов, и если это утрачено, этого уже практически не достигнуть во всей полноте. Но как-то приблизиться к этому — можно.
«Не могу понять, зачем я это сделал…»
Когда-то, уже много лет назад, я причащал в больнице молодого человека, который попытался покончить с собой, спрыгнув с четырнадцатого этажа. Случилось так, что он угодил обеими ногами в мусорный бак, покалечился, но остался жив. Это был тот случай, когда можно было спросить человека, что он чувствовал, расставаясь с жизнью, и как он смотрит на свой поступок теперь. «Я даже не могу сейчас объяснить, из-за чего я это сделал, — говорил он мне. — В тот момент, когда я на это решился, мне казалось, что всё очень плохо — и в отношениях с девушкой, и само по себе то, что я запутался в жизни. Но по сравнению с тем, что происходило тогда, когда я летел эти четырнадцать этажей, понимая, что совершил ошибку, это всё потеряло свое значение, так что теперь я не могу даже сказать, что была какая-то причина».
А потом я разговаривал с его родителями, это оказались очень хорошие, сердечные люди из глубинки. Они винили себя в том, что считали сына совсем взрослым, потому и отпустили учиться в Москву, а он оказался совершенно беспомощным перед жизнью. Причем они осознавали, что это они его внутренне беспомощным воспитали, и им было от этого очень тяжело. Но это был очень добрый мальчик, совершенно какой-то неиспорченный и не без Бога в душе. Возможно, поэтому Господь и не попустил ему так погибнуть.
Напоследок хотелось бы сказать, что и в верующей семье, где у родителей в полной мере есть смысл жизни и они способны передать его своим детям, самоубийство ребенка может произойти. И происходит — в единичных случаях. О них гораздо лучше сказал бы психиатр — в частности, о том, что есть определенная генетика, и это не напрямую отец и мать что-то такое своему ребенку передали, это может быть гораздо более долгая история, что есть определенные нарушения нервной системы, которые обуславливают суицидальные мысли. Но самоубийство в этом случае не является выражением всей жизни человека, и мы не можем говорить, что виновата семья, так же, как нельзя говорить о родительской вине, когда у здоровых супругов рождается больной ребенок. Однако подчеркну, что такое бывает очень редко, а в большинстве случаев уход ребенка из жизни неразрывно связан с родительским эгоизмом — болезнью и одновременно, без преувеличения, идеологией нашего времени.
Подготовили Ольга Протасова, Елена Сапаева