О ситуации в церковной жизни 20–30-х годов

В полемической литературе послевоенных лет и нашего времени, посвященной церковной жизни 1920–1930-х годов, часто повторяются ошибочные суждения: во-первых, центральное значение в разделениях, возникших в 1927–1928 годах, во многих публикациях придается изданию знаменитой “Декларации” Митрополита (потом Патриарха) Сергия и временного Патриаршего Синода. В этом документе усматривается основная причина разделений или по крайней мере хронологически первый толчок к ним. Но в действительности главные оппоненты митрополита Сергия не вступили в полемику с ним сразу после издания “Декларации”, и вообще она лишь со временем начала приобретать значимое место в полемике. Очень отчетливо проступает такое обстоятельство: полемика началась в связи с тем, что Митрополит Сергий должен был выполнить обязательство, данное им во время переговоров, которые велись с ним во время ареста: тех архиереев, которые были высланы, отправлены в ссылку или подвергнуты заключению, либо увольнять на покой, либо переводить на кафедры по месту ссылки или в тот город, где им разрешалось жить. Вот из-за такого перемещения возникла и полемика с Митрополитом Сергием со стороны митрополита Иосифа (Петровых), переведенного из Санкт-Петер­бурга (из Ленинграда, как он тогда назывался) в Одессу, — полемика, горячо поддержанная его сторонниками в Питере, а также полемика с Митрополитом Сергием священномученика архиепископа Виктора (Островидова). Перемещаемые епископы, несогласные со своими перемещениями, и начали спорить из-за них с Митрополитом Сергием, а уже по ходу спора затрагивался и вопрос о “Декларации”.

Как оценить эти перемещения? Они были совершенно вынужденными и, конечно, без согласия выполнять это условие не могло быть легализации органов церковного управления, их регистрации. А общая ситуация была такой: хотя канонические патриаршие приходы существовали легально, но в качестве органов церковного управления власти признавали обновленческие епархиальные управления и обновленческий синод, прежнее Высшее церковное управление; именно они и были легализованы, зарегистрированы, а епархиальные органы патриаршей канонической Церкви и центральные ее органы такой легализации не имели. Таково первое превратное представление и уточнение к нему.

Если рассматривать совокупность этих представлений далее, то часто допускается весьма грубая и, как кажется, тенденциозная ошибка в датировке знаменитого послания Соловецких епископов, адресованного правительству СССР, причем надо сказать, что эта ошибка настолько укоренилась, что мне случалось читать публикации, слушать доклады авторов, которые в целом поддерживают позицию Митрополита Сергия и образованного им Синода, но тем не менее повторяют эту ошибку, возникшую в критической по отношению к нему литературе: датируют это послание Соловецких епископов не 1926-м, а 1928-м годом, представляя его тем самым как некий полемический ответ на “Декларацию”. Действительно, в “Декларации” и в “Послании” Соловецких епископов есть совершенно очевидные содержательные параллели — и есть существенные отличия, что и дает повод говорить о том, что “Послание” — это критика, последовавшая за изданием “Декларации”. Но дата составления этого послания известна, и это 1926-й год, следовательно, “Послание” предшествовало изданию “Декларации”. Естественно, если бы “Послание” содержало в себе полемику с “Декларацией”, то это прямо вытекало бы из его текста. Однако в “Послании” Соловецких епископов нет ни одного упоминания о “Декларации”. Так что ошибка в большинстве случаев держится на недоразумении, но думаю, что в ряде публикаций за этой ошибкой стоят тенденциозные намерения.

А в чем, собственно, различие этих документов? “Памятная записка” Соловецких епископов была составлена как своего рода проект “Декларации” от лица Церкви, адресованной властям. Цель его — заверить власти в лояльности Церкви. Там содержится очень существенный момент, который не содержался в прямом виде в последних посланиях Патриарха Тихона; он как бы и подразумевался, но заявлен отчетливо и ясно не был: это согласие на режим отделения Церкви от государства. Как известно, Поместный Собор в 1917–1918-м году категорически протестовал против такого отделения, не признавал его. Святитель Тихон в своих посланиях после 1923 года, после освобождения из-под ареста, принципиально исходил из признания сложившегося для Церкви правового режима, то есть из режима отделения Церкви от государства, но прямым образом, насколько я знаю, он таких заявлений не делал. А в этой “Памятной записке” такое заявление сделано. При этом она составлена в достойном тоне; она не замалчивает, а подчеркивает мировоззренческую пропасть, отделяющую большевизм, ставший официальной идеологией государства с его атеизмом, и православную веру, православное вероучение. И цель ее — найти способ приемлемого взаимосуществования. Примерно в таком же тоне составлен был самим Митрополитом Сергием и проект “Декла­рации”, правда, несравненно более короткий. Но и “Памятная записка”, и этот проект не были приняты властями как документ, их вполне удовлетворяющий, поэтому вышедшая в 1927 г. “Декларация” представляет собой уже продукт дискуссии, диалога, согласования между церковной властью, которую представлял Митрополит Сергий, и собственно гражданской властью, для которой эта “Декларация” и была написана. И поэтому естественны различия как в тоне, так и частично в содержании этих документов; одно дело когда документ составляется одной стороной, а другое дело — когда в сущности той же стороной издается документ, написанный языком, приемлемым для другой стороны. Но то главное, то принципиальное, что содержится в “Памятной записке”, а потом, вслед за нею, и во всех официальных церковных документах, — это признание режима отделения Церкви от государства и заверение в лояльности государству. Однако в отличие от “Памятной записки” Соловецких епископов в “Декларации” хотя и не утверждается противоположное, но никак не акцентируется мировоззренческая бездна, отделяющая официальный атеизм от православного христианского вероучения.

И все-таки мы можем говорить не о противопоставлении, а о своего рода преемственности этих документов, но различный характер составления каждого из них объясняет и различия в тоне. Но для нас сейчас важно то, что “Памятная записка” — это вовсе не критика “Декларации” Митрополита Сергия. Мы знаем, что фактически значительное большинство составителей “Памятной записки”, почти все они, поддержало Митрополита Сергия. Критика “Декларации” приписывается архиепископу Илариону, ныне канонизированному. Опять-таки это ошибка: просто перепутали двух Иларионов — не знаю, намеренно или ненамеренно, но в действительности то очень жесткое критическое письмо, которое совсем не похоже на реальную позицию священномученика Илариона (Троицкого) по отношению к Митрополиту Сергию, принадлежит Илариону (Бельскому). А вот в отдельных собраниях документов этой эпохи это письмо с критикой “Декларации” усваивается Илариону (Троицкому), хотя хорошо известно, что другой Иларион (Бельский) был последовательным непримиримым противником Митрополита Сергия, и все, кто читал это письмо, отчетливо и ясно поймут, какому именно Илариону оно принадлежит. И повторю: среди авторов Соловецкого документа практически все, в том числе и такой авторитетный архипастырь как священномученик митрополит Евгений (Зернов), поддерживали Митрополита Сергия. Хотя, конечно, по отдельным вопросам была возможна критика, некоторое дистанцирование, но оно не имело принципиального характера.

Наконец, хотелось бы напомнить и еще об одном обстоятельстве — о судьбе самого понятия тихоновцы. Если почитать полемические церковно-исторические сочинения, написанные в эмиграции в послевоенные годы или у нас в 70-е годы (в данном случае можно вспомнить книгу Л. Регельсона “Трагедия Русской Церкви”), то создается впечатление, что тихоновцами тогда называли как раз непоминающих, противопоставляя их сергианам, то есть сторонникам Митрополита Сергия. Между тем термин тихоновцы в 1920–1930-е годы употреблялся равным образом и по отношению к иерархии и клирикам, находившимся в юрисдикции Митрополита Сергия, и по отношению к правым оппозициям, отколовшимся от него, — в противоположность исключительно обновленцам, то есть как при начале обновленческого раскола, так и потом, до конца 1930-х годов, существовала смысловая оппозиция тихоновцев и обновленцев, но не тихоновцев и сергиан. Вообще термин сергианство вовсе не существовал тогда как обозначение Патриаршей Церкви, Церкви, находившейся в юрисдикции Митрополита Сергия. Епископы и священники, критиковавшие Митрополита Сергия, говорили о сергианах, но все-таки не по отношению к целой церковной юрисдикции; скорее этот термин применяли избирательно, так сказать, персонально к сторонникам и последователям владыки Сергия. Но в целом термин сергианство как обозначение не просто некоторой церковно-политической линии, а юрисдикции, — это, конечно, позднейшая выдумка.

И еще по поводу тихоновцев и обновленцев можно сказать, что объем понятия тихоновцы менялся в зависимости от того, кто его употреблял: крайние противники митрополита Сергия определенно называли тихоновцами только себя, а других, в противоположность себе — сергианами. Но это было очень узкое и вовсе не общепринятое употребление этого термина. По крайней мере, если посмотреть документацию властей, которые как бы наблюдали за всем этим со стороны, то у них тихоновцы обозначают одновременно и последователей Митрополита Сергия, то есть значительное число церковного народа и клира, и заодно также всю правую оппозицию, а обновленцы — это обновленцы. Эти понятия расходятся еще применительно к григорианам, которые считали себя тихоновцами, но каноническая Православная Церковь отделяла от тихоновцев и обновленцев, и григориан¹. Разумеется, тихоновцы — не официальное наименование, а условное и, так сказать, расхожее².

Что касается более поздней эпохи, конца 1930-х годов, то по отношению к ней тоже допускается одна существенная и важная ошибка, встречающаяся в том числе и у тех авторов, которые полемизируют с карловчанами и принципиально принимают в полемике тех лет сторону Митрополита Сергия, например, у Д. Поспеловского. Иногда не учитывается то обстоятельство, что священномученик Митрополит Петр в канун своего ареста составил два документа, и ситуация превратно представляется таким образом, будто был всего лишь один документ. А этими двумя документами были, во-первых, завещание, в котором Местоблюститель назвал своих преемников на тот случай, если Патриарх не будет избран до его кончины, и таковыми он, как известно, повторно признал митрополитов Кирилла и Агафангела, упомянутых в завещании святителя Тихона, и к ним добавил митрополита Новгородского Арсения (Стадницкого) и митрополита Сергия, ставшего впоследствии Местоблюстителем и Патриархом. А во-вторых, он написал отдельное распоряжение, в котором на время своего отсутствия передал власть Митрополиту Сергию как своему Заместителю, назначив, так сказать, “про запас” еще и других кандидатов в заместители. Митрополит Сергий в полемике со своими критиками часто говорил, что его права проистекают из прав Митрополита Петра и поэтому как только будет избран Патриарх или уйдет Митрополит Петр, то падут и его права, потому что они — права заместительские. И вот, Митрополиту Сергию порой инкриминируют как бы некий сознательный обман: дескать он говорил, что права его падут, как только уйдет Митрополит Петр, а когда тот ушел, он назвал себя Местоблюстителем патриаршего престола. Так вот, на самом деле это сделано было не на основании указа Митрополита Петра о заместительстве, — заместительские права действительно пали, — а на основании завещания Митрополита Петра, по которому он был четвертым кандидатом в Местоблюстители. К тому времени митрополиты Агафангел и Арсений (Стадницкий) скончались, причем второй из них — незадолго до того, как Митрополит Сергий стал Местоблюстителем. Что же касается митрополита Кирилла, то он был жив, но о нем ничего не было слышно, во всяком случае для него было так же невозможно занять пост Местоблюстителя, как и в 1925 году, когда умер Патриарх Тихон и когда первым в ряду назначенных кандидатов в Местоблюстители стоял именно он.

Что касается священномученика митрополита Кирилла, конечно, самого авторитетного среди критиков Митрополита Сергия, то надо сказать, что самый характер их полемики тоже подчас истолковывается, мягко говоря, неадекватно, а именно в очень расширительном смысле. Ей придается порой очень сильный политический тон, создающий впечатление, будто бы главное, за что критиковал митрополит Кирилл митрополита Сергия — это соглашательство с властями, политика компромиссов, издание “Декларации”… Все это не соответствует действительности. Критика митрополита Кирилла касалась вопроса о том, в каком объеме Заместитель Местоблюстителя может пользоваться правами первого епископа. Митрополит Кирилл считал, что в весьма ограниченном объеме, Митрополит же Сергий полагал, что поскольку Местоблюститель не имеет никакой возможности участвовать в делах церковного управления, он пользуется правами первого епископа в полном объеме. Вот суть полемики между митрополитами Сергием и Кириллом, если ее представить в сжатом виде.

И поскольку на эту полемику сейчас обращено особое внимание, можно остановиться на ней, задав следующий вопрос: а какая экклезиологическая стратегия стояла за позициями обоих митрополитов? Сильно ли представления священномученика Кирилла об устроении Церкви отличались от взглядов Местоблюстителя? — Митрополит Кирилл ставил патриаршие права в Церкви очень высоко. Нужно сказать, что он и на самом Поместном Соборе 1917–1918 года весьма определенно выступал за предельно широкие права Патриарха и считал поэтому впоследствии, что ни местоблюстители, ни тем более заместители местоблюстителя, ни временные синоды никак не могут усваивать себе всю полноту патриаршей власти, а должны действовать лишь в рутинной колее, в повседневном порядке вещей, не принимая никаких принципиальных решений. Действительно, разделения возникли из-за решений принципиального характера: издание “Декларации”, согласие на требования властей, в частности, поминать власти за богослужением (что, впрочем, делал одно время святитель Тихон, а потом это поминовение оставили, а тут возобновили). Еще была полемика вокруг прекращения поминовения сосланных архиереев, которых, однако, переставали поминать не потому, что они были сосланы, а потому, что прежде они поминались как архиереи, занимающие кафедры, а теперь их с этих кафедр увольняли. Но самое главное — перемещения архиереев с кафедры на кафедру, о чем мы уже говорили. Как раз в связи с этим священномученик Иларион (Троицкий) обращал внимание на то, что критики Митрополита Сергия — а он в этом случае имел в виду конкретно митрополита Иосифа (Петровых) — напрасно поднимают так много шума по поводу перемещений. Перемещения, конечно, неканоничны в том смысле, что не соответствуют каноническому идеалу, но это обычная практика дореволюционных лет, и тогда никто не протестовал, не возражал; все смиренно принимали, когда, скажем, один архиерей за время своего архиерейского служения побывал на пяти-семи-десяти кафедрах. Такая историческая ссылка в защиту митрополита Сергия была очень убедительна.

Итак, митрополит Кирилл считал, что коль скоро права Местоблюстителя, тем более Заместителя Местоблюстителя ограничены, то им не должно предприниматься ничего принципиально важного. Если бы ничего принципиально важного не предпринималось, говорил он, то тогда не возникло бы этих разделений. А с другой стороны, если бы Митрополит Сергий не усваивал себе таких широких полномочий, то он не брал бы на себя церковно-судебную власть с правом запрещать в служении и совершать другие подобные акции, — он считал, что именно такой образ действия был бы правильным. В то же время Митрополит Сергий полагал, что у него выбора не было, что он не мог действовать иначе, так как церковная жизнь (имеются в виду крайне трудные отношения с государственной властью) не позволяла уклониться от принятия этих важных решений, и он принимал их на свой страх и риск.

Иногда считается, что поскольку в письме Митрополита Сергия есть фраза о том, что-де “напрасно Вы, Владыко, думаете, что Патриарх может на время исчезнуть из Церкви”, то в этом контексте можно сказать, что Митрополит Сергий воспринимал Патриарха в первую очередь литургически, как Предстоятеля, и уже как следствие этого — все его судебные, административные и другие полномочия, а митрополит Кирилл скорее мыслил Патриарха как фигуру административного характера. Но я бы отметил другое, я бы сказал о том, что согласно взглядам Митрополита Сергия права Патриарха — это частный случай права первого епископа. В Церкви всегда должен быть первый епископ, какую бы должность он ни занимал, как бы он ни назывался: архиепископ, митрополит, патриарх, местоблюститель, заместитель местоблюстителя и т. д. И поэтому Митрополит Сергий не хотел исходить из того, что сама ситуация без Патриарха уже радикально иная; он действовал вместо Патриарха как Патриарх, вместо Местоблюстителя как Местоблюститель, считая, что и Местоблюститель Петр мог действовать со всеми правами Патриарха. Видимо, это связано с тем, что сами права Патриарха им не мыслились так высоко, как в представлении священномученика Кирилла: для него Патриарх — только первый среди равных ему епископов, председатель Собора.

Митрополит же Кирилл видел здесь особую роль; он, кажется, прямо говорил чуть ли не о благодати первосвятительского служения, которую он усваивал исключительно Патриарху и как бы некий уменьшенный образ которой видел в Местоблюстителе, а уже совсем ослабленную степень — в Заместителе Местоблюстителя, который как таковой поэтому и не должен ничего решать, а всего лишь исполняет рутинные функции. А по представлению Митрополита Сергия, в Церкви в любом случае есть церковная власть, и действует она со всеми церковными полномочиями. Вот поэтому он, Заместитель Местоблюстителя с правами первого епископа, созывает назначенный им Синод, — не в соответствии с Определениями Собора 1917—1918 гг., но действуя в исключительных обстоятельствах (в соответствии с этими Определениями синод нельзя было образовать, для этого надо было собирать Поместный Собор), — и этот Синод обладает всеми полномочиями Синода. А в переписке с митрополитом Агафангелом Митрополит Сергий даже писал, что, собственно, если нельзя созвать Собор, то переписка архиереев или даже их телефонные разговоры суть некоторым образом соборные обсуждения и соответствуют Собору.

Таким образом Митрополит Сергий считал, что в любых обстоятельствах церковная власть всегда должна быть на месте, даже если по обстоятельствам времени она была сформирована не вполне правильным образом из-за невозможности правильного ее образования. За этим спором двух митрополитов стоят разные экклезиологические и канонические позиции, и если внимательно посмотреть, то мы отчасти можем увидеть отражение их уже в Деяниях Поместного Собора 1917–1918 гг. Митрополит Кирилл занимал на Соборе крайнюю позицию сторонника не только безусловной необходимости восстановления патриаршего престола, но и исключительно высокого положения Патриарха в Церкви. Была выражена на Соборе и противоположная позиция, так сказать, предобновленческая, — позиция возражавших против восстановления патриаршего престола, и по некоей средней линии прошло определение Собора, которое восстановило Патриаршество, поставив, однако, Патриарха под контроль Поместного Собора. Патриарх Сергий на Соборе стоял как раз на этой средней линии.

Можно сказать (хотя и с определенными оговорками), что митрополит Кирилл мыслил патриаршую власть как своего рода церковный монархизм и поэтому никак не мог согласиться с тем, что Заместитель Местоблюстителя может действовать с полнотой Патриарших прав. А что касается политической стороны, то тогда она не была для митрополита Кирилла такой уж важной; наверное, по обстоятельствам своей жизни он в меньшей мере стал бы сообразовываться с видами властей и поэтому, естественно, в своих письмах предстает более независимым, более свободным по отношению к ним. Но это как раз связано в основном с тем, что он не стоял в самом центре церковного управления, как Митрополит Сергий, хотя, может быть, тот и по характеру был более гибок… Но нельзя считать, что митрополит Кирилл обладал темпераментом политического борца, вроде митрополита Антония (Храповицкого). Это не так.

Очень интересна проблема каноничности перемещений епископов, сделанных “с подачи” власти. Насколько я могу представить ситуацию тех лет, “подача” властей имела не характер позитивного предложения, а характер вето, то есть власти требовали удаления того или иного архиерея, власти не разрешали поставить того или иного архиерея. Я не думаю, что в конце 1920-х годов они предлагали своих кандидатов, а Митрополит Сергий с Синодом должны были ставить этих предлагаемых ими кандидатов. Детали этого сейчас документально не ясны, но все же почти все известные обстоятельства косвенным образом говорят о том, что вмешательство властей было исключающим нежелательных для них кандидатов, и только. Само собой разумеется, во все века своего существования Церковь с этим всегда считалась, — всегда, когда имела легальный статус. Когда Церковь была в союзе с государством, все архиерейские перемещения согласовывались с высшей государственной властью, с царской властью в России, где они в конечном счете совершались указами императоров. В тех случаях, когда Церковь имела легальный статус, хотя и была в трудном положении, как, скажем, Православная Церковь под османскими турками, под исламской властью, естественно, что султаны могли когда угодно устранить кого угодно. Конечно, прежде всего их интересовали патриархи, но турецкие власти вмешивались и в поставление епископов. И я думаю что они даже и вполне определенно предлагали кандидатуры. Разумеется, они предлагали не каких-то законспирированных мусульман в виде христианских епископов, — таковых, я думаю, не было, — но просто указывали на такого епископа, который был бы для них наиболее приемлемым в качестве Патриарха. И церковная власть с этим считалась, так что вся история Церкви говорит, что вмешательство государства и раньше имело место, и это не могло быть по-другому, коль скоро Церковь существовала легально, — а она все-таки при всех трудностях легально существовала и в 1920–1930-е годы. И по сути дела спор тогда шел всерьез между Митрополитом Сергием и его крайними и наиболее последовательными критиками, — о том, быть или не быть Церкви легальной. Его крайние противники считали, очевидно, что за легальность держаться не следует. Но можно себе представить, что миллионы и миллионы православных христиан, не будь легальной Церкви, примкнули бы к обновленцам или образовали бы другую церковную юрисдикцию, которая сохранила бы в чистоте обряды, но была бы лояльна властям. В любом случае нелегальная Патриаршая Церковь осталась бы в меньшинстве, и ее дальнейшие перспективы были бы плачевны.

Есть правила, которые ставят поставление по вмешательству мирских начальников наравне с симонией и признают таковые поставления недействительными (см. Правила святых Апостол, 30; VII Вселенского собора, 3). Но по общепринятому толкованию эти правила касаются тех клириков, епископов, диаконов, пресвитеров, которые искали поддержки со стороны властей, благодаря которой и были поставлены, — вот о чем здесь идет речь. Более того, есть соответствующее правило, которое направлено против тех мирских начальников, которые уже предполагаются христианскими, но мешают церковным делам делаться по церковным каналам, вмешиваются; такие мирские начальники подлежат прещению. А санкционирование властями поставлений, право вето, которое они усваивают для себя, — это то, чему Церковь противостоять не может, если хочет оставаться в рамках закона того государства, которое такие порядки устанавливает. И поэтому это право вето, это участие государственных властей, как поддерживающих Церковь, покровительствующих ей, так и нейтральных или даже враждебных, разумеется, не имеет отношения к содержанию этих правил.

* * *

В сущности, для нас диалог с Зарубежной церковью — не дело первостепенной важности, но все же ради него мы готовы идти на непринципиальные компромиссы, стремимся к как можно более полному пониманию их позиции. Но надо особенно подчеркнуть, что, вообще говоря, исторические документы вроде “Декларации” 1927 г., равно как и церковно-исторические деятели прошлого, сами по себе не должны быть предметом для разделений. Мы сейчас можем как угодно относиться к таким историческим деятелям, как, например, патриарх Никон, — но ведь разное отношение к патриарху Никону никоим образом не становится предметом для разделений! И почему ситуация с Патриархом Сергием должна быть принципиально иной?