Ответ Сергея Худиева на статью Елены Зелинской «Выбор есть?»
Я с глубоким уважением отношусь к Елене Зелинской — и если бы лицом либеральной оппозиции была она, я бы мог с некоторым оптимизмом смотреть на перспективы оной; но лицом ее является Ксения Собчак, и это, увы, факт. Роли примадонн и статистов, звезд и массовки распределены так, как они распределены.
Лидерами, центрами консолидации являются люди, отношение которых к Церкви нам известно. Недавние безобразия давали им возможность выразить свое неодобрение хамству в отношении Патриарха — с позиции людей хотя бы воспитанных — и они этой возможностью не заинтересовались.
Остроумие такого рода, которое мы наблюдали на «Серебряном Дожде» — это определенный духовный, а не политический выбор. Впрочем, и политический тоже. Люди, которые могли бы быть политиками, предпочитают роль бессмысленных клоунов.
Но мне стоит объяснить — не самой Елене, она-то знает — но некоторым из читателей, почему я нахожу абсолютно неприемлемыми и нападки на Патриарха вообще, и нарочитое именование его по мирскому имени в частности. Начну с примеров.
Недавно посол США в Москве сделал какие-то не слишком удачные высказывания, которые вызвали волну оскорблений и насмешек в блогах. Признаться, я смотрел на это с огорчением — посол заслуживает уважения не в силу своей личности, но в силу своего статуса.
В его лице мы уважаем (или не уважаем) не просто вот этого неловкого иностранца, а сам институт посольства, при помощи которого падший человеческий род научился как-то сдерживать свою страсть к войне; мы выражаем нашу волю к миру с державой, которую он представляет.
Посол обладает не только личным, но и символическим достоинством.
В монархических государствах правитель носил особое имя и облачался в особые одежды — как носитель царского служения, его миссии хранить мир и порядок. Не случайно революционерам было так принципиально именовать свергнутых монархов по фамилиям — гражданин Капет, гражданин Романов. Это было очень важное символическое заявление — царства больше не существует.
Сказать вместо «Государь Император Николай Второй» «Николай Романов» — значило обозначить свою политическую позицию. Не по отношению к личности государя — а по отношению к идее царства как таковой.
Елизавета II — не просто благообразная английская старушка, она королева. Отказываясь титуловать ее в таком качестве, я не просто оскорблю англичан — я солгу. Нравится мне этот факт или нет, эта пожилая дама — английская королева.
Это, пожалуй, ближайшие мирские аналогии к тому, что я хочу сказать. Когда священник выходит к народу, неся Святые Дары, мы приближаемся к нему в благоговейном ужасе, не потому, что мы не знаем, что он подобный нам немощный человек (прекрасно знаем) а потому, что он облечен саном, который через цепочку рукоположений связывает его с Апостолами, потому, что Христос через Церковь наделяет его страшной и спасительной властью преподавать нам Истинное Тело и Истинную Кровь.
Патриарх для верующего человека — не просто руководитель, не начальник, не главный менеджер — он Предстоятель нашей поместной Церкви. Его поминают за Литургией Предстоятели других Православных Церквей, как он поминает их, и это символический акт, который устанавливает: мы — единая Церковь.
Нападки на Предстоятеля есть нападки на Церковь — не в силу его личности, но в силу его служения.
Людям, у которых бывают только начальники, это бывает трудно понять — сами разговоры об этом вызывают у них тоскливое раздражение вроде того, которое у гопника вызывает классическая музыка. Они стремятся сбросить все на свой уровень — и, точно так же, как революционерам, им принципиально именовать Патриарха Кирилла Владимиром Гундяевым.
Это тоже заявление, только не политическое, а духовное: Церкви не существует, есть только граждане, нарядившиеся в старинные платья и бормочущие что-то на раздражающе малопонятном языке. Дело не в том, что это оскорбление «религиозных чувств» — мне вообще это выражение, «религиозные чувства», не нравится.
Дело в том, что это ложь, которую я обязан оспорить, и в отношении которой я ни в коем случае не могу создать впечатления, будто я этой ложью каким-то, пускай самым косвенным образом солидаризируюсь. Это — даже не вопрос личного уважения к Патриарху. Это вопрос исповедания веры в Церковь.
Политические вопросы — я это подчеркивал и буду подчеркивать — лежат в другой плоскости, нежели вероисповедные. Нельзя сказать, чтобы они совсем не пересекались — бывают принципиально антихристианские политические идеологии — но, в общем случае, это разные вещи, да, действительно, как любовь к матери и правила уличного движения.
Лично я скептически отношусь к идее, что если Левиафана дразнить, он от того помрет; а иначе относился бы к ней с опаской. Когда Левиафан помирает, происходит то, о чем классик политической мысли писал уже очень давно — начинается война всех против всех, отчего жизнь мирного обывателя становится печальной, жалкой и недолгой.
Мы наблюдали это в отечественной истории, мы это наблюдаем в истории (и современности) других стран. Злоупотребления революции всегда намного превосходят злоупотребления свергаемого ею режима. К власти всегда приходят совсем не те люди.
Впрочем, наши оппозиционеры Левиафану не грозят; ему может грозить что-то внутреннее, вроде нарушения обмена веществ; ну да ладно, я тут не о политике.
Но это — никоим образом не Божественное откровение, это мое частное мнение, которое никто не обязан разделять. На наше вечное спасение это не влияет абсолютно никак.
Но есть то, что влияет. Это исповедание правой веры, в частности, веры в Церковь. В рамках этого исповедания мы говорим «Патриарх Московский и Всея Руси Кирилл» а не «гражданин Гундяев».
Если возникает опасность быть — хотя бы по недоразумению — сопричтенным к тем, кто говорит «гражданин Гундяев», ее следует избегать — встать и выйти из зала, покинуть собрание, заявить протест, поставить условие: на это я не согласен.
Бывает странно и огорчительно видеть, как дух несогласия и протеста, столь ярко проявляющий себя в политических вопросах, уступает место духу самого робкого конформизма в вопросах более важных. Если бы сколько-то людей встали и вышли из зала в ответ на известные шутки, это могло бы изменить атмосферу не только в зале — но и в либеральной оппозиции вообще.
Их бы за это расстреляли? Нет; на них бы просто странно посмотрели — и все. Но другой раз, возможно, они бы уже не так сильно размахивали калошами. Если им нужны люди в зале. А если не нужны — то и ладно, люди соберутся в других залах.
Ну в самом деле, если вы не можете одернуть ваших лидеров сейчас — когда до какой-либо реальной власти очень далеко, как вы их будете одергивать, когда (вообразим) они такую власть приобретут?
Если вы безропотно позволяете издеваться над вами сейчас, то чего хорошего вам ожидать в будущем? И если лидеры оппозиции, зная, что они обижают вас и ставят вас в ложное положение, все равно делают это, то чего хорошего вам от них ожидать?
У президента США Обамы и его группы поддержки очень плохие отношения с католиками, о чем мы сейчас не будем подробно. Но ни демпартия, ни серьезные политики вообще не могут позволить себе калошного юмора в отношении Папы Римского. Избиратель не поймет. Причем не только католический избиратель.
И если бы православные сторонники либеральной оппозиции могли бы возвысить голос и сказать: нет, так не пойдет, вот так калошами размахивать не надо — возможно, сама оппозиция превратилась бы во что-то другое, более полезное для страны и более подходящее для присутствия христиан.
Пока же коллективную идентичность оппозиции формируют другие люди. И она такова, какова она есть.
Читайте также:
Об идентичности креативного класса