О тайне монашества, об отличиях современного монашества и о том, как жить монаху среди суеты мира рассуждает игумен Нектарий (Морозов).
Монашество как явление мало кого оставляет равнодушным. Люди, далекие от Церкви, часто воспринимают монахов как чудаков, не верят в чистоту и искренность их жизни, порою смеются и даже издеваются над их обетами. Люди церковные, в основном, относятся к монашествующим о с трепетом и благоговением.
Монашество выбивается из привычной, обыденной жизни — своей непонятностью, загадочностью, своим несоответствием этой обыденности. Оно потому так тревожит, что постоянно, одним только фактом своего существования напоминает об иной, сакральной реальности.
Монашество — это, безусловно, тайна. Немного приблизиться к разгадке этой тайны помогает недавно вышедшая в издательстве «Никея» книга под названием «Монахи». В ней собрано девять рассказов людей об их приходе к монашеству.
Сегодня мы тоже попытаемся вглядеться в тайну монашества вместе с одним из героев этой книги, руководителем информационно-издательского отдела Саратовской епархии, настоятелем Петропавловского храма Саратова игуменом Нектарием (Морозовым).
— За 70 лет нашей религиозной безграмотности в сознании многих людей сложился карикатурный образ монаха, построенный на смешении антирелигиозной пропаганды и гротескного изображения средневекового аббата. А кто такой монах на самом деле?
— На самом деле на этот вопрос ответить достаточно непросто, потому что нужно в немногие слова уложить одно из глубочайших явлений церковной и христианской жизни. Но все-таки постараюсь на этот вопрос ответить.
Монах — это человек, который избирает для себя некий кратчайший путь следования за Христом. Дело в том, что христианство — одно для всех. И для семейных людей, и для людей, по какой-то причине живущих жизнью безбрачной, и для людей, которые принесли монашеские обеты. Почему одно и то же? Потому что есть Евангелие. Нет Евангелия для монахов, нет Евангелия для людей женатых и неженатых, замужних и незамужних. Оно одно.
Но в жизни обычной — той, которую противопоставляя жизни монашеской, называют жизнью мирской, есть очень много вещей, которые человека лишают свободы в его следовании за Христом.
Это и масса житейских проблем, забот и попечений, это и некоторые узы, которые накладывает на человека его семейная жизнь,-то есть это узы благословенные, но, тем не менее, они для человека определенные трудности создают.
Вот когда-то преподобный Иоанн Лествичник говорил о том, что если человек хочет служить Христу, но при этом обязался узами жизни семейной, он похож на человека, который действительно хочет что-то делать, но возложил на себя некие кандалы. Это такой образ, который ни в коем случае жизни семейной не осуждает, но тем не менее объясняет трудности.
Например, человек, который хочет во всей полноте исполнить заповедь евангельскую о нестяжательности, но при этом это человек семейный. Он уже не может быть нестяжательным вполне, у него есть семья, о которой он обязан заботиться. Эти заботы носят очень многоразличный характер — и финансовый, и материальный, и житейский, и всякий иной.
А монах — это человек, который решается свою жизнь максимально освободить от всего того, что будет его чем-либо связывать на пути следования к Богу.
Образ жизни монашеской в разные века был различным. Иногда люди уходили в глубочайшую пустыню и в этой пустыне подвизались в одиночестве; иногда они собирались в монастыри общежительные — там, где существовало какое-то братство или сестричество, в котором они и учились, с одной стороны, друг с другом обращаться и жить по-христиански, причем в совершенном смысле этого слова, и в то же время имели возможность для подвига молитвы, для подвига поста, для подвига бдения.
Если говорить о нашем времени, то сегодня после тех самых семидесяти лет даже не безграмотности религиозной, а гонений на религию, причем не только на православие, но и на фактически любую другую, монашество восстанавливается в условиях, может быть, для него не самых удобных, не самых благоприятных. Так получается, что наши монастыри порою сегодня размещаются посреди городов в таких местах, которые менее всего к этому приспособлены.
Бывает, что человек избирает для себя образ жизни монашеской, но при этом у него число попечений, каких-то житейских забот и даже скорее проблем, чем забот, оказывается бОльшим, чем у человека семейного. И порой даже возникает вопрос, насколько оправдан этот выбор, когда человек, желая жизни беспопечительной — в мирском смысле этого слова, желая жизни от мира удаленной, находит для себя жизнь, в мир погруженную и жизнь, в которой никак не удается ни от чего отрешиться. С одной стороны, хозяйственные вопросы, которые связаны с жизнью монастыря. А с другой стороны, если речь идет о монахе в священном сане — к батюшке приходят люди, обычные живые люди, миряне, со всеми своими проблемами, и семейными, и детскими, и какими-то иными, в которые обязательно монашествующему приходится вникать и рассматривать их как проблемы свои собственные, так что он, не имея семьи, тем не менее становится специалистом в семейной жизни, что раньше, казалось бы, неестественным было.
Возникает вопрос: оправдан ли этот выбор? С моей точки зрения и с точки зрения множества людей, безусловно, более опытных в жизни монашеской, нежели я, конечно, оправдан, потому что человек приносит обеты, приносит Богу свое намерение, а дальше его жизнь превращается в чудо, которое на самом деле, не хочу никого обидеть, но непонятно человеку, от монашества далекому. Господь для монаха, искренне желающего жизни монашеской, при всех вот этих внешних обстоятельствах восполняет недостаток того, что в ней должно было бы быть. Каким образом? Главным образом, какими-то скорбями, которые Господь монашествующему попускает и терпение которых, частью внешнее каким-то образом, большей частью внутреннее, компенсирует недостаток и внешних подвигов, и уединения, и мироудаленной жизни.
И все равно какая-то есть особая тайна: тот союз, который заключает человек, принимающий монашество, с Богом вот в самом пострижении, он действительно проносится через всю жизнь. Это очень трудно выразить словами: вот почему я сказал, что задача, как ответить на этот вопрос, очень непростая. Можно вернуться к древней святоотеческой формуле, которая произносилась, когда пытались, в том числе, святые отцы объяснить, что такое монашество: они говорили, что монашество — это Бог и человеческая душа, и больше ничего.
Как ни странно, даже в условиях нашего такого совершенно расцерковленного мира, в условиях той многопопечительной жизни, в которую мы погружены, вот эта вот тайна жизни монашеской, суть жизни монашеской все-таки сохраняется. И среди всего все равно остается душа наедине с Богом. Ради этого человек монашество и принимает.
— А есть ли какие-то черты, которые свойственны только для современного монашества?
— Наверное, если говорить по существу, то все-таки нет. Потому что мы можем видеть свидетельство того, как монашество, когда оно только-только зарождалось, действительно это чаще всего была жизнь в пустыне, где-то в скиту, но с другой стороны, были общежительные монастыри, которые основывались посреди городов, хотя они основывались в таких местах, где монахи все-таки могли иметь покой и уединение относительное. Но в то же время порою были и отдельные подвижники, которые жили посреди городов — жили порою даже в каких-то частных домах и в квартирах, как бы мы сказали сейчас. И тем не менее, подвизались крайне строго и крайне мужественно.
Потом были периоды гонений и периоды гонений на монашество: даже если взять историю Византийской империи, господство иконоборческой ереси, когда было гонение именно собственно на монашество как таковое. Монашествующие оказывались в самых разных обстоятельствах и условиях, в том числе и в таких, как мы сегодня.
Единственное существенное отличие, наверное, заключается в том, что изменился очень сильно мир, потому что мы сегодня живем в мире не в том, который не знал Христа и узнавал постепенно,- мы живем в мире, который знал Христа и от этого знания стремительно старается уйти.
Этот мир нельзя назвать постхристианским, потому что не может быть постхристианского мира — постхристианский мир просто не будет существовать: как только не останется в мире христианства, лишится смысла и само существование этого мира. Но тем не менее, это немного другой вектор: там был вектор ко Христу, узнавание Христа, а сегодня вектор другой — утрачивание веры, утрачивание Бога, утрачивание Христа.
В этом мире жить достаточно сложно и непривычно. Но возможно — и это тоже, наверное, одна из граней, с одной стороны, пастырского, а с другой стороны, монашеского подвига.
— Мне приходилось неоднократно слышать, что люди как-то очень болезненно или с непониманием воспринимают близость монахов к миру. Они видят, что монахи активно ведут, например, блоги в интернете, активно общаются с интернет-пользователями, сотрудничают со светскими и церковными СМИ. Считается, видимо, что такие монахи, если можно так сказать, не совсем настоящие, потому что для монаха ведь необходимо уединение, а как же они могут этого уединения достигнуть? Оказаться наедине с Богом, достигнуть какого-то внутреннего безмолвия. Но, может быть, это только иллюзии и на самом деле нет такой проблемы и никак эта близость мира не мешает монашескому деланию?
— Во-первых, не мешать она, безусловно, не может. Тоже древний такой вот образ, который использовался во многих отечниках, как объяснить, что получает человек от жизни уединенной: стакан, в который налита вода и в который помещена земля, песок или что-то другое. Вот взболтаешь его, и в нем поднимается такая муть, что ничего не разглядишь. Потом когда какое-то время он постоит на столе спокойно, этот стакан, вся вот эта взвесь осядет на дно и останется на поверхности только чистая вода, прозрачная. Вот примерно то же самое происходит с человеком в уединении. Постепенно утихают страсти, мысли приобретают какой-то более системный, более спокойный характер, а посреди мира, посреди суеты мы, безусловно, находимся в том самом состоянии, когда наша душа вот этой взвесью смущена, возмущена, трудно бывает в себе усмотреть то, с чем нужно бороться, с чем нужно расставаться.
Таких примеров можно привести множество, и, наверное, любой человек, верующий и со своими страстями старающийся бороться, прекрасно знает, насколько легче, когда ты один, насколько труднее, когда уже несколько человек с тобой находятся в каком-то сообществе, и насколько тяжелее, когда ты занят какими-то делами, каждое из которых носит какой-то беспокойный характер. Одно дело два-три искушения в час, а другое дело 20–30.
Конечно, это очень схематично я говорю, но безусловно, эта близость мира она монашествующему мешает. Тем более, что монах — это человек, который приносит еще определенные обеты в дополнение к обетам крещения, которые его, собственно говоря, от мирянина отличают: это обет безбрачия, обет нестяжания и обет послушания.
Опять-таки выполнение всех этих обетов посреди мира затрудняется в значительной степени. Если монах живет в монастыре, он может не иметь ничего своего кроме какой-то кельи, в которую его селят и кроме каких-то очень немногих личных вещей и, может быть, книг. А если монах несет свое служение посреди мира, то он оказывается при этом в той реальности, что ему необходимо все то же, практически, что и мирянину иметь или, по крайней мере, пользоваться этим. Хотя он должен, безусловно, при этом смотреть, от чего он может отказаться и что ему реально необходимо.
Если говорить о послушании, то опять-таки в монастыре когда монах находится, он находится в послушании своему игумену. А поскольку его жизнь очень проста, ее достаточно легко регламентировать во всех ее внешних проявлениях. Если он находится посреди мира и несет послушание, к примеру, настоятеля храма или какое-то административное послушание, или просто является клириком в каком-то храме, то его жизнь все равно гораздо более разнообразная. Он может хранить послушание, в общем и целом, но в частностях его жизнь уже невозможно так регламентировать, как в обители.
То же касается и обета целомудрия: монах, живя в миру, все равно остается человеком безбрачным, в соответствии с обетом, но подвергается всем тем искушениям, которым подвергается и любой другой человек,- но для него они, безусловно, имеют более жесткий и болезненный характер.
Если говорить о присутствии монахов в интернете, то весь вопрос заключается в том, чем они там занимаются. Если мы посмотрим, к примеру, на жизнь святителя Феофана Затворника, то поймем, что главным образом мы его знаем не столько даже по его творениям, сколько по его письмам. Его переписка с различными людьми занимает, наверное, самое большое и самое значимое место в том литературном наследии, которое он оставил; именно в письмах проще, доступнее, яснее всего выражены те основы духовной жизни, которые он хотел сообщить своим корреспондентам. К чему я это говорю? К тому, что если бы святитель Феофан удалился в затвор сегодня, то, наверное, он успешно пользовался бы интернетом, чтобы вносить правки в те переводы, которые он осуществлял. Безусловно, для связи со своими сотрудниками по изданию «Добротолюбия» он тоже связывался бы через интернет, и все происходило бы гораздо быстрее и гораздо успешнее.
Когда монах на каких-то форумах церковных или околоцерковных, или совсем нецерковных с кем-то ругается, с кем-то вступает в те отношения, которые вообще носят не христианский характер, естественно, это соблазняет и искушает. Если же он, находясь в сети, приносит какую-то пользу людям, Церкви и, может быть, даже самому себе, в этом нет ничего, что противоречило бы выбранному им пути.
— Отец Нектарий, а как избежать того, чтобы суета мира попала внутрь тебя? Как удается это делать?
— Избежать этого нельзя, потому что суета мира носит такой всепроникающий характер. Другое дело, есть ли у человека внутри, в его сердце что то, что для него более значимо, чем эта суета. Если это есть, то суета, вторгшись в сердце человека, потом из него постепенно вытесняется. Мы суетимся когда? Когда мы не доверяем Богу, когда мы чего-то боимся, когда мы что-то хотим сделать исключительно своими силами, на Бога не уповая и забывая о том, что от нас зависит потрудиться, но увенчать или не увенчать наш труд успехом зависит только лишь от Его воли. А когда все это присутствует — и доверие Богу, и отсутствие страха, и отсутствие упования на себя, тогда с суетой справляться бывает гораздо легче.
Эта жизнь, которой мы живем, очень смиряющая. Почему? Ты вроде бы трудишься, ты стараешься делать то, ради чего ты принял монашеский постриг, и ты не видишь никакого результата. Тебе приходится делать то, что ты делаешь, вроде бы безрезультатно, при этом понимая в глубине души, что оценивает то, что ты делаешь, только лишь Господь, а ты этого даже сам до конца понять и увидеть не можешь. И от тебя остается — трудиться и ждать от Бога воздаяния, а каков будет суд Божий о тебе, ты не знаешь.
— Один из героев вышеупомянутой книги «Монахи» говорит о том, что есть разница между женским и мужским монашеством. В Вашем восприятии эта разница существует?
— Безусловно. Это та же самая разница, которая существует между мужчиной и женщиной: есть особенности устроения мужского, есть особенности устроения женского. Это то, что можно назвать мужской и женской психологией. Соответственно, и женское и мужское монашество различаются.
Мужчина, принявший монашество, может быть священником, может быть дьяконом, и его служение будет уже носить такой пастырский характер. А монахиня, то есть женщина, которая приняла монашество, она остается, так сказать, простой монахиней, и суть ее жизни все-таки немного другая. С другой стороны, есть и мужчины, которые тоже принимают монашество, но при этом их не рукополагают в священный сан. Хотя для нашего времени это достаточно редко. У нас настолько не хватает священников, настолько не хватает пастырей, что когда человек приходит к выбору монашеской жизни, то достаточно скоро он начинает свое служение и в сане. Кроме, может быть, многолюдных монастырей, где есть возможность дать место какое-то для монахов, которые приняли священнический сан — иеромонахов, иеродьяконов, и какое-то место может быть отведено уже собственно для жизни монахов-послушников. Но нужды Церкви зачастую тоже из этой среды кого-то извлекают и поставляют на служение приходское или на служение священническое в том же монастыре.
— Отец Нектарий, не раз приходилось слышать — и Вы уже, в общем то, об этом частично сказали — о том, что крест человека, вступившего в брак, тяжелее, чем монашеский. Но Вы больше говорили о каких-то внешних проявлениях этой жизни. А может быть, с точки зрения внутренней жизни тоже есть какие-то сложности?
— Дело в том, что если я или кто-то другой эти слова произносил о монашествующих, то, безусловно, к ним надо относиться как к очень субъективному суждению. Я объясню. Вот для человека семейного чаще всего, когда ему говорят о монашестве, он говорит: нет, мне это не по силам. Почему же? Нет, не по силам и все, это совершенно какая-то тяжелая жизнь. И столь же естественно, что человек, выбравший для себя путь жизни монашеской, говорит о жизни семейной как о том, что для него неподъемно. Почему? С одной стороны, в этом есть некоторое уважение к подвигу, потому что и люди семейные, и мирские, с уважением относятся к подвигу монашескому,- ну и естественно, что люди, принявшие монашество, с уважением относятся к подвигу людей, избравших для себя жизнь семейную. С другой стороны, очевидно, что у людей семейных и монашеских немного разное устроение. Человек ведь принимает монашество все-таки не вследствие стечения каких-то обстоятельств случайных, а вследствие того, что он выбирает то, что наиболее близко его душе. И почему для одного человека вот этот путь спасения более приемлем, а для другого человека вот именно этот? Не потому что он проще, а потому что к нему он имеет бОльшую склонность. Но раз у него бОльшая склонность к этому пути, значит тот, другой, для него в результате оказывается сложнее. Вот примерно это имеется в виду.
А говорить о каком-то кресте семейной жизни в противовес кресту жизни монашеской, наверное, будет все-таки не совсем правильно. И та, и другая жизнь наряду с трудностями заключает в себе множество утешений и радостей, ради которых, собственно, человек к ней и приходит.
— Я сказала в начале передачи о том, что отношение общества к монашеству бывает очень разным, иногда прямо противоположным, но в любом случае не ровным. На Ваш взгляд, это так? И в чем причина?
— Причина в том, что жизнь монашеская она сама по себе тоже не ровная. У старца Паисия Афонского есть такой замечательный образ. Он говорит, что жизнь мирянина верующего — это некое движение по равнине, на которой есть свои подъемы, спуски и какие-то более-менее холмистые местности, и какие-то впадины, но эта дорога достаточно безопасна, то есть если там и упадешь, то не сильно, если поднимешься, то тоже невысоко.
А жизнь монашеская, говорит он, подобна путешествию по горам, у монаха есть возможность очень высоко вскарабкаться, но очень низко упасть и, упав, даже погибнуть. Этот характер жизни монашеской каким-то определенным образом задевает людей. Одних задевает, создавая чувство благоговения перед этой жизнью, а у других вызывает чувство возмущения. Причем это возмущение может носить разнородный характер: кто-то — чаще всего это люди вообще неверующие и нецерковные — считают, что монашество это некое изуверство, это какое-то надругательство над человеческой природой. Но когда человек верит в то, что есть жизнь не только этого века, но и века будущего — тогда все, конечно, меняется; потому что если в той жизни люди живут, по слову Спасителя, как ангелы на Небесах, там уже не женятся и не вступают в брак, соответственно вот эта наша жизнь она оказывается более соответствующей жизни будущего века, и получается, что мы на самом-то деле люди очень рассудительные и прагматичные.
Бывает и по-другому. Бывает, что монашество возмущает людей, по отношению к Церкви внешних, не потому, что им этот образ жизни не нравится, а потому что монах в силу своей инаковости заметен, а заметное порой заставляет человека задумываться о чем-то в себе самом. Задумываться не хочется, возникает какое-то раздражение, гнев на этот внешний фактор, который заставил куда-то внутрь себя заглянуть,- а этот внешний фактор в данном случае монах. Ведь есть люди, которых раздражает не только вид священника и монаха — их раздражает вид храма, их раздражает вид иконы, вид Христа, потому что пробуждается в их душе что-то такое, что начинает причинять им дискомфорт. Разобраться в этом трудно, человек не хочет на это тратить силы — проще ответить раздражением и гневом.
— Отец Нектарий, монашество, безусловно, некое неотмирное явление, и Вы отчасти об этом уже сказали сейчас, но все равно монахи — это часть нашего общества, поэтому нам очень хочется все равно понять, в чем же тайна монашества, в чем зерно монашества. Вы можете хотя бы в нескольких словах ответить на этот вопрос?
— Вот я сказал, что есть действительно некая тайна взаимоотношений человеческой души и Бога, но это речь идет о любой человеческой душе, потому что ее отношения с Богом сугубо индивидуальны и неповторимы. Но исходя из собственного опыта, исходя из опыта тех людей, которых я знаю и с которыми наши отношения достаточно откровенны, так что я могу об этом говорить, я могу сказать, что вот у меня есть опыт жизни церковной до принятия монашества — есть, соответственно, опыт жизни после принятия монашества. Могу ли я сказать о том, что-то изменилось после того, как произошел постриг? Да, безусловно, я могу сказать о том, что это действительно так. Это носит характер какой-то глубинный, сущностный. Естественно, это не подписание какого-то документа, не что-то такое, что выдано тебе на руки и чем ты можешь удовлетвориться — нет. Что-то происходит в душе; что то, чего словами действительно никоим образом выразить нельзя. И наверное, до тех пор, пока у человека, принявшего монашество, вот это ощущение остается, до тех пор он все-таки может в любых условиях, в которые Господь его ни поставит, понимать, что его монашество оправдано, что это был не случайный, не напрасный выбор, не ошибка. Если это ощущение исчезает, надо искать, каким образом его вернуть, потому что без него монашество обессмысливается.
Каждого человека сотворил Господь, мы не случайно Бога называем и Господом, и Царем, и Владыкой — потому что мы Ему принадлежим, будучи Им сотворенными. Но Господь каждому из нас дал дар свободы, и мы можем своей жизнью распорядиться так, как мы хотим. В связи с этим каждый человек, как это ни странно звучит, предоставляет Богу на себя различные права. Ведь очень часто бывает так, что человек говорит: «Да, я верующий; да, я хочу спастись; да, я хочу быть с Богом — но, Господи, вот этого в моей жизни не трогай, вот от этого отойди, вот это мне оставь». Человек необязательно облекает эту мысль вот в точно такие слова, но он своей жизнью это говорит. И Господь дает человеку возможность быть в этом свободным, делать то, что он хочет. Порою бывает, конечно, и иначе, каким-то особым образом Господь устраивает,- но чаще всего человек живет так, как он хочет.
А монах — это человек, который от прав на себя отказывается, и все права на себя передает Богу. Да, порою срабатывают самые различные человеческие немощи, и монах начинает бороться за права на свою жизнь — но уже поздно, он их уже отдал. И это тайна, которая тоже уже совершилась, потому что в постриге человек это отдает. И потом даже если он их, как я говорю, хочет вернуть, они ему не принадлежат. Потому что Господь его спасает уже за то, что он предоставил Ему возможность и право его спасать.
Да, конечно, и монах может сопротивляться Богу с такой степенью интенсивности, что погибнет,- но чаще Господь все-таки его какими-то особыми путями, трудными, сложными, зачастую очень скорбными, к этому спасению будет вести. Это зависит от того, насколько искренним был человек, когда монашество принимал, и насколько он понимал, к чему он пришел, к какой жизни. Бывает так, что хочешь с чем-то справиться, и не можешь; хочешь от чего-то отказаться, и у тебя на это нет сил. И вот начинаешь молиться Богу и говорить: «Господи, вот я понимаю, как надо поступить, но не могу. Не могу вот это отдать, не могу вот этого сделать. Но мое намерение таково, чтобы поступить по Твоей воле, поэтому Ты, Господи, отбери у меня это Сам. В той ситуации, когда я буду выбирать, не дай мне выбрать того, что неправильно и Сам устрой так, чтобы было все по воле Твоей». Молишься так, и отдаешь себе при этом отчет, что ты Богу влагаешь в очередной раз в руки свою жизнь, и в тот момент, когда ты, может быть, захочешь поступить по-своему, Господь, принявший твою молитву, сделает все не так, как ты хочешь, а так, как угодно Ему и так, как полезно тебе. Это для тебя может быть очень больно, очень трудно, невыносимо больно и невыносимо трудно, но ты это Богу как бы уже отдал.
Вот примерно то же самое происходит в постриге, если человек разумно, сознательно и глубоко его переживая, его принимает. Это проходит через всю монашескую жизнь.