Русский театр, как и все русское искусство, всегда отличался от мирового тем, что хотел быть больше, чем просто развлечение или зрелище. Даже из обычного анекдота у нас получается философская драма. Что изменилось в театре сегодня, стал ли он по-европейски буржуазным или по-прежнему претендует на мессианство и поиски высшего смысла? И что нужно посмотреть в этом сезоне, а что нет, несмотря на «поддержку администрации Президента РФ», рассказывает театральный критик Григорий ЗАСЛАВСКИЙ.
Театр с идеей
Лет десять тому назад немцы попросили меня написать о нашем театре. Я долго думал, как назвать статью. В результате получилось: «Театр как театр, не кафедра и не храм». Театр перестал претендовать на большее. За границей, можно сказать, не претендовал и раньше. А у нас, как верно заметил историк театра и выдающийся шекспировед Алексей Бартошевич, в России театр всегда имел смысл, всегда претендовал на мессианство. Только такой театр создавал что-то значительное, важное.
Нетрудно, начав перекличку, понять: все лучшие театры и сегодня — это театры с идеей, с художественными амбициями. Мастерская Петра Фоменко, Студия театрального искусства Сергея Женовача… Другое дело: не всякий театр, вооруженный идеей, раскрашенный множеством умных и красивых слов, соответствует заявленному на словах высокому предназначению.
Нынешнее время — время невеликого театра. Но интересное, важное, наконец, случается там, где, если можно так сказать, свой выбор соизмеряют с интересами вечности и ставят спектакли — с точки зрения Большого Времени, а не сиюминутности. Кто не поверит, может зарыться как угодно глубоко в историю и, в конце концов, вынужден будет согласиться: иначе в истории русского театра не было. И сегодняшняя дискуссия о том, как будут жить театры после 1 января 2011 года, когда им, вместе с прочими государственными учреждениями, то есть с музеями и больницами, придется переходить на новые рельсы, где уже не будет гарантированных бюджетных денег, больше всего беспокоит именно это: театр серьезный, театр-дом, конечно, в рынке пропадет, сгинет, будто и не было. Это не значит, что не останется вовсе хороших спектаклей и даже хороших театров. Но театров с идеей, с «долгой мыслью» — почти наверняка не останется. Это грустно, а потому лучше — просто о театре.
Новый старый спектакль
Есть такой театр — называется «МодернЪ», на Третьем кольце виден сразу по правой стороне, если выезжать из Лефортовского тоннеля в сторону проспекта Мира. Появился в конце 1980-х, вместе с несколькими другими, на волне, тогда казалось, а потом выяснилось, что на излете перестройки. Поначалу назывался Театром на Спартаковской. Первый громкий, теперь уже можно сказать легендарный, спектакль — «Дорогая Елена Сергеевна» по пьесе Разумовской. Жесткая, в соответствии с гласностью и необходимостью тогда открывать черную правду жизни, история о школе, об учениках, которые приходят к учительнице. И что из этого выходит. Театр, родившийся из выпускного курса Щепкинской школы. Успех спектакля был огромный, молодой театр пригласили на гастроли в Америку, и через год, после триумфальных гастролей, основателю и художественному руководителю театра Светлане Враговой пришлось заново набирать труппу, начинать практически с нуля… Все это — история, важно, что Врагова ставит новые спектакли редко, работает долго. Когда-то поставила пьесу Славомира Мрожека «Счастливое событие», пригласив на роль Отца из Театра сатиры Спартака Мишулина. Когда Мишулин умер, спектакль перестали играть. Врагова же решила вернуть спектакль в афишу и позвала на главную роль Валерия Золотухина.
В конце мая сыграли премьеру. А репетировали год. Может, дольше. И пока спектакля не было, хотелось иронизировать: ну, ерунда какая-то, как можно репетировать годами, тем более спектакль, который уже играли, а теперь вводят другого актера на одну — пусть и главную — роль, почти все другие исполнители — прежние. Олег Царев, Сергей Пинегин… Но после спектакля вся ирония вмиг улетучилась. Хотелось высокопарных слов, которых, как считал Окуджава, опасаться не надо. Это не было повторением. Это был как будто тот же и тем не менее — новый, другой спектакль. История сложная, с сюжетом, но явно перешагивающая сюжет, поверх него задумавшаяся: о свободе, об ответственности… О чем еще? Да там, у Мрожека, плюс к тому Врагова добавила еще и от себя, у них какой главный вопрос ни возьми — все здесь. А по сюжету: ерунда. По объявлению в газете в доме появляется некий странный человек, он готов снять комнату, но наталкивается на еще более странное предложение: в доме нет отдельной кровати, и надо спать в одной с хозяевами, и главное — со стариком Отцом, который ни на секунду не оставляет без внимания молодых, чтобы те, не дай бог, не завели ребенка… Благодаря квартиранту ребенок появляется и, как и предполагал старик Отец, расстраивает уклад здешней жизни. Такая вот вполне легкомысленная история, анекдотический сюжет. У Мрожека и Враговой — притча. Пинегин играет младенца так, что невозможно смотреть без смеха и восхищения. И Золотухин, конечно. Школа «Таганки» тут оказывается кстати: Врагова позволяет актеру быть свободным, в рамках почти хореографической партитуры, она оставляет ему «проемы» для импровизации.
Ко всему сказанному, все второе действие трехактного спектакля актеры проводят на огромном, во всю большую сцену, батуте, и прыгают, и делают сальто, вперед и назад.
Такой спектакль невозможно выпустить в антрепризе, держа в уме необходимость «отбить» все вложенные деньги и выйти в максимально короткие сроки на самоокупаемость, а потом и на прибыль. Пота нет, но труд — виден. Долгие репетиции. А иначе — голову и руки поломать можно. В два счета.
Зажигайте свой костер!
Такие сложные спектакли, вероятно, будут появляться тем реже, чем чаще перед нашим театром, вообще перед искусством, будут ставить вопросы об «услугах населению» и т. п.
Как сказать: тем неожиданнее или, напротив, естественнее ждать мессианства, встретить масштаб замысла в спектакле не взрослых, а студентов? Наверное, это как раз естественно, молодые еще надеются преобразить и переустроить мир, в том числе и театральный. Выпускники Щукинского театрального училища играют «Жанну д`Арк», спектакль руководителя курса Родиона Овчинникова, в котором постановщик соединил «Святую Иоанну» Бернарда Шоу и «Жаворонка» Жана Ануя. По нынешней моде спектакли хороши — короткие, энергичные, час пятнадцать, от силы полтора часа, без антракта. У вахтанговцев спектакль вышел длинный, на три часа, трудный для молодых актеров, поскольку требует длинных и трудных, сильных эмоций. Сегодняшний театр вообще, и по части эмоций в том числе, чаще экономит, бытовая органика все чаще заменяет актерское ремесло. В отличие от многих студенческих спектаклей, в «Жанне д`Арк» игра студентов сочетается с какими-то лапидарными, емкими, но впечатляющими сценографическими образами. Качаются цепи, как парус, надувается спускающаяся из-под колосников карта Европы… Цепи падают, значит, крепость пала под натиском войска, которое вела Жанна.
Студенты Овчинникова играют всерьез, и первое, что вызывает уважение, желание вместе со студентами поговорить о чем-то серьезном, важном, рассказать не анекдот, а историю, с завязкой, кульминацией и развязкой (в спектакле развязок много, но это не портит общего сильного впечатления).
Жанна (Ирина Горбачева) и Карл (Юрий Титов). Фото Евгении Штоколовой
О чем эта история? О голосе небес. О вере. О… любви к родине, которая ведет Жанну д`Арк сперва к вершинам власти — она коронует Карла! — а затем на костер. Вглядываясь в лицо Жанны (Ирина Горбачева), ловишь себя на том, что ты сам сомневаешься: глас небес или дьявольское наущение ведет ее от победы к победе? Что такое глас небес, как отличить его от других, иных голосов? Кто на земле в силах отделить одно от другого? И что делать, если жизнь продолжается, а рекомендации сверху вдруг перестают поступать? Как жить дальше? Прислушиваться лучше? Возвращаться в родную деревню доить коров?.. Игра молодых, еще не утомленных игрой актеров позволяет почти физически ощутить (разделить) муки, которые переживает терзаемая душа.
Несколько сцен отпечатывается в памяти. Сцена Жанны и Карла (Юрий Титов): она вдохновляет его, когда шепотом наговаривает на ухо то, что ей сказали святые, своим голосом пересказывает то, что еще не остыло, не потеряло своей божественной силы и потому — убедительности. Страх в глазах Жанны — страх боли, обыкновенной боли на суде инквизиции. «Как в заточение? Вы меня не отпустите?..» — спрашивает она у судей и проходит как-то боком, кажется, чуть приволакивая ногу… Точно выжали ее, как только что постиранную рубаху. И понимая, что это повлечет так пугающую ее боль, она рвет только что подписанное крестом признание: «Зажигайте свой костер!»
На кого она похожа? Цветаевская челка. На Инну Чурикову из фильма «Начало», на молодую Неелову? И то и другое, и еще, конечно, — на саму себя. Глядя, как она играет, немного страшно: как потом молодой актрисе вернуться на землю, не обезуметь от этих «контактов» — с голосами, с судьбой Жанны д`Арк? Трудная роль; вообще для многих молодых актеров этот спектакль — трудный, так непохожий на то, что им предложат потом в репертуарных театрах. Может, потому и стоит о нем говорить.
В нем есть место патетике, которая между тем вовсе не вызывает иронии. Все всерьез. Это так редко сегодня — и в театре, и в искусстве вообще, но, как любит повторять моя коллега, чеховед Татьяна Шах-Азизова: «Чехов не зря говорил: “Только то прекрасно, что серьезно”».
Хотя, конечно, и серьезность, как говорится, не гарантирует…
Ленивый реквием
К 65-летию Победы режиссер Кирилл Серебренников приготовил «Реквием», исполненный в МХТ имени А. П. Чехова дважды, 3 и 4 мая.
Реквием — такой жанр, скажем так, сложный, требующий не только особого настроения, но и мировоззрения. Моцарт, правда, был не старым человеком, когда писал свой Реквием, и тем не менее это его сочинение итожит всю жизнь. Военный Реквием Бриттена так же замыкает длинный список сочинений композитора, за ним в краткой биографии композитора следуют только новые и новые международные награды. К слову, Реквием молодого композитора Алексея Сюмака ориентируется как раз на Бриттена, и на сцене Московского художественного театра, где состоялась премьера сочинения, кроме музыкантов Российского национального оркестра были и два хора — мужской и женский.
Кстати, как всякий новатор, Серебренников тоже много работает со словом. Он любит объяснять то, что делает, предваряя — чаще предваряя — всякий художественный жест (спектакль, выступление) своего рода манифестом.
«Реквием» был назван, с одной стороны, международным благотворительным проектом, с другой, художественной, — симфоническим перформансом, посвященным 65-летию окончания Второй мировой войны.
Не победы в Великой Отечественной войне, не победы над фашизмом. Нет. 65-летию окончания Второй мировой войны. Почему? Так, может быть, лучше для международного проекта? Но русское ухо это коробит, и почти 30 миллионов советских людей, а еще американские, французские, польские и многие-многие другие люди, погибли именно в войне с фашизмом. И победили его.
Я помню, как мой дядя, композитор Исаак Шварц, иронизировал над некоторыми своими коллегами, которых вдохновляют исключительно стихи китайских поэтов Х века. Иногда еще — IX века. Большая оратория для солистов, двух хоров, мужского и женского, и оркестра из десяти частей пользуется каноническими латинскими текстами. «Между частями оратории звучит, — читаем в пресс-релизе, — Сonfiteor из семи частей (молитва при исповеди) откровения о Смерти, Жизни, Войне, Трагедии, Свете, Тьме и Надежде на Спасение».
«Впервые в сценической практике Кирилл Серебренников, Алексей Сюмак и Теодор Курентзис представляют Театральный Requiem (это и жанр, и стиль, и эстетика, и покаяние, и этический манифест поколения). Тишину будут “озвучивать” (и это “озвучание” есть попытка некоего Таинства) Даниэль Ольбрыхский (Польша), Ханна Шигулла (Германия), Мюриэль Майетт (Франция), Янкеле Альперин (Израиль), Мин Танака (Япония), Олег Табаков (Россия), Алла Демидова (Россия), Владимир Епифанцев (Россия), Лиза Арзамасова (Россия)».
Московская публика, надо отдать ей должное, проявила изрядную осторожность, даже стеснительность. Возможно, была напугана или просто впечатлена «высокопоставленной шапкой»: мероприятие было осенено поддержкой Администрации Президента Российской Федерации, а там сидят люди умные, ерунду поддерживать не станут. Возможно, побоялись показаться людьми неискушенными, к актуальному искусству не приученными. Но еще вероятнее, что пересидеть ораторию помогли упомянутые выше артистические «озвучания», над которыми Сюмак не властвовал. Нет, я не стану говорить, будто бы режиссер и композитор, а еще и авторы «уникальных светящихся объектов» прятались за спины великих и просто хороших артистов. Нет, они не прятались и даже не думали скрывать свои имена. Но без них вышел бы полный конфуз, конфуз и скандал. Кто-то бы непременно спросил — сколько стоило разучивание этой, с позволения сказать, музыки? Разучивание и исполнение. А так, со слезами на глазах выслушав немку Ханну Шигулу, японца Мина Танаку, русского Олега Табакова, помня эти слезы, — от этих прямых вопросов постараешься уйти. Бог вам судья, господа экспериментаторы и новаторы.
«А мне понравилась музыка», — поделилась со мною коллега. «А мне — нет». «А ты в этом понимаешь?» — тут же заинтересовалась она. Не скажу наверняка. Я понимаю, что реквием требует умения мыслить оркестром, а это — особое умение. Это подразумевает умение мыслить сложно, развивать свою мысль, и снова — в масштабе большого оркестра. Алексей Сюмак, молодой композитор, кажется, подобного опыта не имел, и его Реквием — одновременно и его первый большой опыт работы с оркестром. Музыка вышла иллюстративная, годящаяся, наверное, для спектакля, для фильма, но ее невозможно воспринять всерьез как самостоятельное произведение. Что уж говорить о мировоззрении и зрелости мысли. Если знать, что до сих пор Сюмака знали по музыке к спектаклям, в частности в МХТ имени Чехова его музыка звучит в спектакле «Киже», который поставил Серебренников, можно лишь попечалиться да головой покачать: с Реквиемом Сюмак попал как кур в ощип. Хотя совсем уж неожиданной эту ситуацию назвать нельзя: перед глазами композитора — пример учителя, композитора Александра Чайковского, чей Реквием, написанный к предыдущему юбилею Победы пять лет назад, сразу в нескольких городах исполняют и в этом году.
Бессовестный Реквием — звучит как оксюморон, ведь «Реквием» по определению подразумевает нечто ответственное и искреннее. А тут — разочарование с первых минут. С первых нот и с первого кадра на экране, кадров, над которыми трудились видеохудожники. Это что за полуобнаженный красавец? Что за голые он и она, которые прячутся за деревьями? Что за лисы и олени бегают по комнатам полуразрушенного дома?.. На нескольких табло красной строкой бежали имена погибших на разных языках. Список был короток, поэтому за два с половиной часа, что шел Реквием, имена прокрутили по несколько раз, лишние буквы в русских фамилиях резали глаз. А ведь погибли, как верно напомнил Табаков, 70 миллионов. Не стали морочить голову — кто кого вспомнил, я так понял, тех и внесли в поминальный список. Ленивый Реквием? По разряду инноваций можно прописать.
Главные события
Плохой пример — не лучший для финала. В конце хочется сказать о хорошем, чтобы не отбить желание ходить в театр. Если получится, сходите на «Кроткую» в ТЮЗ. Или на «Варшавскую мелодию» в Театр на Малой Бронной.
Для зрителей с опытом идти на «Кроткую» страшновато, поскольку многие еще помнят мхатовский спектакль Льва Додина, где главную роль играл Олег Борисов. И я, признаюсь, по этой причине откладывал поход в ТЮЗ, уверенный, что после Борисова лучше, чем Борисов, сыграть все равно невозможно. И был совершенно потрясен премьерой Московского ТЮЗа. Интонации Борисова, которые, можно сказать, въелись в кровь, так и остались одним из самых сильных театральных впечатлений, уже на всю жизнь, тут не мешали. Не мешали слышать текст, который молодому режиссеру, ученице Камы Гинкаса и Генриетты Яновской, удалось прочитать иначе и даже открыть в нем, хрестоматийном, известном, нечто новое. Другое. Ну, например, прежде я никогда не задумывался о некоторой правоте героя, который доводит в итоге свою юную жену до страшного решения, а в спектакле, где главная роль досталась Игорю Гордину, его страдание, его унижение и муки — получают наконец право на выход, а значит, и на сочувствие. Вообще, Гордин играет очень хорошо, нагружая своего скупщика (в программке обозначенного скупо — Он) множеством каких-то мелких движений, жестов, деталей, нет, он, конечно, не в силах вызвать симпатию, на что вообще очень редко претендуют герои Достоевского, но и для осуждения так же не пригоден. Спектакль, конечно, несколько изматывает душу — ну так и Достоевский не баюкает.
«Варшавская мелодия» Леонида Зорина была написана больше сорока лет назад, тогда же вышли два самых знаменитых спектакля: в Москве — с Юлией Борисовой и Михаилом Ульяновым, в Ленинграде — с Алисой Фрейндлих и Анатолием Солоницыным. «Варшавская мелодия», казалось, накрепко связана с советской эпохой, поскольку соединению двух героев мешает не третий, четвертый, а сама советская власть, которая в конце 1940-х запретила браки с иностранцами, а героиня «Варшавской мелодии» как назло приехала в Москву из братской Польши. Но вот через двадцать лет после падения Берлинской стены выясняется, что это обстоятельство непреодолимой силы, если можно так сказать, не только не убивает пьесу Зорина, напротив, повышает градус пьесы: героям как будто бы предлагают сразиться с судьбой. Виктор, герой пьесы, отступает и проигрывает. Вообще, для хорошего спектакля очень нужна хорошая, то есть увлекательная история, а Зорин описывает историю любви, и следить за тем, как складываются чувства и как они разрушаются, что еще нужно для мелодрамы?
В спектакле, который поставил Сергей Голомазов, играют Даниил Страхов и Юлия Пересильд. Голомазов, ставивший уже «Варшавскую мелодию» в Риге, сочинял свой московский спектакль, исходя из новых актерских возможностей. И Страхов играет хорошо, ну а игру Пересильд, на мой взгляд, можно назвать одним из главных событий нынешнего сезона. Сильные переживания гарантированы, блестящие диалоги Зорина будут радовать и слух, и ум, а игра актеров, я думаю, не раз заставит утереть слезы.