Инокиня Евгения (Сеньчукова)
После воскресной литургии у нас в соборе совершалась лития по всем погибшим в терактах последних дней, а затем наш архиерей, владыка Роман, сказал проповедь, начавшуюся словами: «Мы — люди, и мы не можем быть равнодушны к судьбам своих собратьев, безвинно и внезапно, по злой воле прекратившим свои жизни». Собственно на этом можно было бы закончить любые рассуждения о терактах. Но я хочу сказать еще несколько слов, поводом к чему стала такая мелочь как аватарки на фейсбуке.
Сразу после последней — парижской — трагедии эта американская социальная сеть предложила в знак солидарности с французами раскрасить свою аватарку в цвета французского флага, что многие и сделали. Предсказуемо начались дискуссии: а вот почему не красились в цвета российского флага две недели назад, а почему не было флешмобов «Je suis Donbass» и даже — а вот Израиль всегда живет при терактах, где же массовые изменения аватарок на звезду Давида?
Одна моя френдесса из США повесила российский флажок (было приятно), многие опубликовали названия попавших под обстрел восточно-украинских городов, а израильские друзья выставили наскоро сделанный демотиватор: «США — 9/11, Париж — 13/11, Израиль — 24/7». То есть: дата самого масштабного теракта в новейшей истории в Нью-Йорке в американском формате мм/дд, теракт в Париже, ну а Израиль, как уже было сказано, в режиме либо готовности к теракту, либо его ликвидации существует, действительно, двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Масштабы обычно не те, ну так и провинциальная Палестина — не хорошо укомплектованное ИГИЛ (террористическая, как известно, организация, запрещенная в России).
И бесчисленные полки юзеров бросились объяснять, почему они (не) покрасили аватар. Я не покрасила, и объяснять мне нечего. Просто я не покрасила аватар.
Причина же, почему многие его таки покрасили в цвет флага Франции, ровно одна. Потому что фейсбук предложил такую функцию. А вот почему он ее предложил — вопрос другой. Дело в том, что США и Европа — это единая цивилизация во всех смыслах (можете назвать ее секулярной постхристианской или даже секулярной христианской). Много общего в языках, политике и экономике. Беда пришла в общий дом, так сказать.
Почему флажок, а не Эйфелева башня, например (хотя и стилизованный пацифик с ее изображением тоже приобрел определенную популярность) — тоже понятно. Французы — очень гражданская нация. Люди, перепуганные, окровавленные и контуженные, выходя из мест, где произошли теракты, пели «Марсельезу». Вы бы пели «Россия — священная наша держава»? Сомневаюсь. Вообще с трудом себе представляю, что в такой ситуации можно что-то петь, кроме, может, «Господи, помилуй!» — да и то, не петь, а скорее кричать.
А вот французы — поют. У них гимн страны — священный. Кстати, небезызвестный «Шарли» уже представил очередную картинку, хотя и не карикатуру, с подписью: «Друзья, спасибо за молитвы, но хватит с нас религии. Мы верим в музыку, поцелуи и шампанское».
Верят, на самом деле, они (может, и не лично «Шарли» — они, кажется, действительно, верят в шампанское, про остальное — не уверена) во Францию — все остальное прилагается.
Короче говоря, почему поддерживать французов стоит именно флагом их страны — понятно. И почему европейцы и американцы решили дружно поддержать французов — тоже понятно. Ближние. Очень ближние. Больно.
Теперь — почему российские пользователи присоединились. Во-первых, мы в большой части себя тоже считаем европейцами, пусть и с особенной статью. Во-вторых, тоже и больно, и жалко, и свои (все помнят, где осела наша эмиграция после революции?). Да и вообще, вернусь к началу: мы — люди, пострадавшие — наши собратья.
Но больно было и две недели назад, причем, замечу, в одном нашем самолете погибло больше людей, чем в четырех терактах в Париже. Но траур у нас был только один день, мероприятия в массовом порядке не отменялись, а кое-кто даже праздновал Хэллоуин. И, кстати, с моей стороны тут не будет никакой морали — французы поют «Марсельезу», а мы на похоронах веселые песни поем — секрет, что ли? Да и вообще, есть у наших людей смутное оригенистское ощущение, что все мертвые, особенно безвинно убитые, идут в рай. Оттуда, наверное, и неумение публично горевать.
Но вернемся. Франция на аватарках в русском фейсбуке. В-третьих — страшно. Париж — это мирный мир. Спорт и концерты вяжутся с убийством и смертью гораздо меньше, чем средства транспорта. Мы помним, как было страшно, когда был захвачен «Норд-Ост», мы даже следили за этим в прямом эфире, пытаясь воспринимать происходящее как телевизионное шоу — да вот не срабатывала защита.
Так вот, тут — страшнее. Четыре теракта, целых четыре! Стрельба против мирных людей! Жертвой атаки чуть не стал президент (успели вывести)! Причем чеченские террористы были в той или иной степени «свои» — с ними можно было вести переговоры, можно было бомбить Чечню (негуманное решение, но уж как было), в конце концов, можно было найти лояльного лидера. Что делать с ИГИЛ, запрещенной в России да и во всем цивилизованном мире террористической организацией, — непонятно. Невозможно вести переговоры с саранчой, с радиацией, с взрываемой вот сейчас нейтронной бомбой, с марсианами из «Войны миров».
И вот тут неожиданно видится рассвет (и, наконец, я уйду от мелочной темы аватарок).
Одно из самых диких обвинений в адрес Европы со стороны некоторых православных людей: «Напустили всяких (под влиянием США — была такая связка) — теперь расхлебывайте». Подчеркну: само по себе это обвинение совершенно не дикое, а достаточно трезво политически мотивированное, хотя и спорное — дико оно именно от православных, традиционно возмущающихся упадком христианской морали в Европе. Я даже не буду подробно говорить об очевидном лицемерии этого хода мысли, хотя очень хорошо помню возмущение зачастую тех же самых православных братьев и сестер, когда европейцы возвращали беженцев на Ближний Восток, в лапы исламских радикалов. Был такой эпизод.
Но я о другом.
Дело в том, что «напустить всяких» — это как раз совершенно в духе христианской морали. Да, представьте себе, Европа с ее гей-парадами и сдаваемыми в аренду храмами — хотя, по-моему, даже в упоминаемой Франции, абсолютно секулярной, на воскресных мессах людей достаточно — продолжает жить в христианских традициях гостеприимства и странноприимства. «Пришельца не обижай, вы знаете душу пришельца, потому что сами были пришельцами в земле Египетской» (Исх. 23:9), «Когда поселится пришелец в земле вашей, не притесняйте его» (Лев. 19:33) — эти ветхозаветные нормы никуда не делись, войдя в христианскую нравственность, усвоенную Европой.
И эти «понаехавшие» это знают.
Некоторое время назад, когда в уже многократно упомянутом Израиле началась очередная волна террора — стрельбы, резни и камнеметания — одна моя израильская знакомая заметила, что в этот раз среди арабского населения очень многие совсем не поддерживают народно-освободительного порыва. Другой мой знакомый — израильский араб — повесил у себя в хронике фото группы врачей или медсестер — три еврейские женщины и одна арабская стоят с плакатом на двух языках: «Отказываемся быть врагами!»
Ниже: «Мы, работницы центра реабилитации Левинстон, подруги и коллеги, продолжаем работать вместе и молиться за наших пациентов, не разделяя их по вере, национальности и полу. Потому что все мы люди. Пожалуйста, поделись»
Просто любым нормальным людям понятно: идеологии идеологиями, а мир лучше войны, жизнь лучше мучительной смерти, хорошая медицина лучше необезболенных раковых метастаз и т. д.
Ладно, арабы с евреями — далеко, и проблемы у них отличаются от Европы. Израильские арабы никуда не «понаехали», они уже две тысячи лет там живут. А что с новыми жителями Европы?
Массовая миграция из ближневосточных стран происходит не от хорошей жизни. Бедно, политические режимы не отличаются излишним гуманизмом (заглянем правде в глаза: выбор между тем же Асадом и запрещенной в России и т. д. ИГИЛ — это выбор между жестоким подавлением политических противников с одной стороны и массовым террором с другой), образование и медицина отстают, неравноправие женщин, но все это можно было терпеть, пока не началась война. Если в твоей стране идет война, ты стремишься к миру — либо берешь оружие в руки и отбиваешься, либо бежишь. И если ты бежишь, это значит только одно: ты не хочешь воевать. Вообще не хочешь. Ни за свободу, ни за независимость — ты хочешь жить, это основная твоя мотивация.
Поэтому реакция на теракты со стороны многих европейских мусульман была нормальная. «Not in my name», — говорят они, и это понятно. Зачем им Европа, если в ней будет та же война?
Тут стоит отметить. Ислам — очень милитаризованная религия. Еще ее основатель вел военные походы, и понятие «джихад» вполне включает в себя и военные действия. Но тот же джихад — это еще и джихад сердца: очищение души, самосовершенствование, усилие на пути ко Всевышнему. Поэтому, кстати, в традиционном исламе есть представление о том, что тот, кто еще не обратил к верной жизни себя и свою семью, участвовать в военных походах во имя Аллаха права не имеет.
Я не буду вдаваться в подробности истории радикального ислама, хотя тут есть что сказать — и о происхождении ваххабизма, и о том, что он представляет из себя значительное упрощение и исламского учения, и практики, и, строго говоря, некоторыми школами считается ересью. Я о более простых вещах, общечеловеческих.
Именно эти чудовищные атаки на цивилизованный (читай: христианский, пусть во многом и постхристианский) мир заставили отмежеваться от них мусульман, ищущих мира. Это очень резкое изменение и даже взросление религии — ну представьте себе, во время крестовых походов христиане всего мира объявляли бы себя вдруг исихастами? Или даже стихийно сформулировали бы учение о непротивлении злу силою?
Оно происходит, а это значит, что террористы уже проиграли.
