«В Царствии Небесном кошек не будет!»
Елена Кучеренко
Вспомнила я тут историю. Случилось это на заре моей церковной жизни. Я тогда была вся такая догматически-правильная. Каноны, правила, Типикон. Шаг вправо, шаг влево — расстрел и ад.
Пришла тогда к нам в храм старушка. Древняя-предревняя. И, видимо, совсем не церковная. Дрожащими руками написала записку и побрела с ней к свечному ящику. Я как раз там общалась с одной нашей тетушкой.
Бабушка протянула свечнице свою записку и деньги. Та, не глядя, проштамповала: «Заказная». И на автомате спросила:
— Крещеные? Самоубийцы есть?
— Это мой кот, — ответила старушка. — Он не самоубийца, что вы… Недавно умер. От старости. Жалко так. Друг мой был… Пусть за него помолятся.
Она назвала какую-то кличку, но ее я уже не помню. Но помню, что у нашей тетушки глаза полезли на лоб.
Далее последовала внушительная лекция, в которой свечница долго и пространно объясняла, что за зверей молиться нельзя и вообще это кощунство. Она так и говорила:
— Это кощунство! Понимаете вы?!
И потрясала этой несчастной запиской.
— Представляете, что было бы, если бы батюшка в алтаре прочитал…
Честно говоря, я до сих пор толком не понимаю, что такого было бы. Да — нельзя, да — во время службы молятся за людей, причем — только крещеных. Но тетушка с таким суеверным ужасом это говорила, как будто сразу раздались бы гром и молния и храм наш в ту же секунду исчез бы с лица земли вслед за Содомом и Гоморрой.
Бабушка недоуменно хлопала подслеповатыми глазами и все повторяла, что котик был очень хороший и, кроме него, у нее никого не было. Потом подошел наш прихожанин, который услышал этот разговор, и еще более пространно стал учить бабушку духовному. Он тогда недавно появился у нас в храме и весь горел. Веровал. Правда, через несколько месяцев куда-то исчез.
— Вы сами-то как, в грехах каетесь, причащаетесь? — допрашивал он перепуганную старушку. — Святых отцов читаете? Поститесь? Нет? Вам нужно думать о спасении своей души. А у вас котики на уме. Эх, люди-люди…
И он истово и сокрушенно перекрестился — за всех нераскаянных котоманов.
Мимо проходил батюшка. Прихожанин с тетушкой начали апеллировать к нему:
— Вот, скажите…
— За животных не молятся! — отрезал священник и улетел по своим делам, не касаясь земли.
— Вот, видите, не молятся, — обрадовались прихожанин со свечницей.
— Души у кота нет, и в Царствии Небесном кошек не будет! И не умирают они, а дохнут!
Бабушка зашмыгала носом:
— Но как же… Он же один у меня был…
Взяла свою записочку и усталой, обреченной старческой походкой поковыляла к выходу. Больше я ее не видела.
Для дочки это был удар
Помню, когда она ушла, мы втроем (я, свечница и прихожанин) стояли и праведно возмущались:
— Ну, народ… Скоро хомячков принесут отпевать. А черепашек — причащать…
…Прошли годы. Много воды утекло, многое изменилось…
И месяц назад у нашей четвертой дочери, шестилетней Антонины умерла черепашка Мотя. Она попросила ее год назад себе в подарок на день рождения, и мы купили ее в Ейске, когда отдыхали там. Тоня сама за ней ухаживала, кормила, выгуливала и очень любила. Она вообще любит все живое. Вечно приносит с улицы домой каких-то питомцев — жуков, пауков, червяков, и мы потом не знаем, что с ними делать.
В тот день утром раздался ее истошный рев:
— Мотя! Моя Мотя!
Не понятно, что случилось, но черепашка умерла. Для Тони это был настоящий удар. Как же горько она плакала!
Хоронили мы Мотю со всеми почестями — в красивой коробочке, на территории подворья, в клумбе. Тоня украсила могилку веточками, цветами, побрызгала святой водой. И все повторяла:
— Пусть Мотя окажется в раю!
Многие наши церковные знакомые потом рассказывали, что дочка подходила к ним и делилась своим горем.
Больше со мной Тоня о Моте не говорила. Я надеялась, что она успокоилась, и старалась не напоминать.
«Малышка, я помолюсь о твоей черепашке…»
А вчера дочка попросила отвезти ее в Оптину пустынь. Мы сейчас находимся недалеко, в деревне, где у нас дом.
— Зачем, мы же только что были в нашем храме, у отца Льва?
— Мне очень надо!
Надо так надо… Поехали.
В монастыре дочка подошла к столику с записками, взяла ручку, бумажку и начала что-то медленно писать. Я посмотрела ей через плечо. Крупными детскими буквами, с ошибками она выводила: «О упокоении черепашки Моти». Написала и протянула мне:
— Мама, отдай монахам, пусть помолятся.
Я смотрела на эту бумажку, на Тоню и не знала, что делать. Сразу вспомнила ту бабушку и наше мерзкое шипение ей вслед:
— Скоро хомячков принесут отпевать…
И с ужасом представляла, как скажет ей грозно монах: «В Царствии Небесном твоей черепахи не будет! И не умерла она, а сдохла!»
— Мамочка, пожалуйста, — прошептала Тоня.
Я не смогла ей сказать, что монахи могут не взять. И я пошла… Протягиваю записку:
— Простите, тут такое дело… Дочка вот…
Монах взял бумажку, внимательно прочитал ее, улыбнулся:
— Где ваша девочка?
— Вон она…
— Малышка, я обязательно помолюсь о твоей черепашке. Тебя как зовут?.. Тоня? И за тебя тоже.
— А мы потом с ней встретимся на небе?
— Обязательно.
Дал ей свечку и погладил по голове.
— У вас очень хорошая дочка…
Тоня ушла окрыленная:
— Мамочка, теперь моей Моте будет Там хорошо! И мы когда-нибудь опять будем вместе.
«И мне навстречу моя первая собака бежит»
Я плакала. И все думала: как же хорошо, когда священники, монахи, просто миряне оказываются не такими, как мы втроем с тетушкой и прихожанином: «За животных не молятся!» Не начинают о грехах и «эх, люди, люди…».
Или, как написала одна моя знакомая, когда я поделилась в интернете историей о Тоне и монахе: «Я бы, наверное, не смогла соврать. Святые отцы пишут, что души животных не бессмертны… Не вижу смысла молиться о том, кто перестал существовать».
А видят, что у человека горе. Настоящее. Горе у Тони. С ним она поехала в Оптину. К Богу, к старцам. Горе было у той старушки с котиком, которая потеряла единственное близкое существо. Оно привело ее в храм, возможно, впервые в жизни. Видят это и поступают по Любви.
Все, что Любовь — это Божие. Не представляю Христа, Который сказал бы моей дочке:
— Не вижу смысла молиться о твоей черепахе.
Или заявил той бабушке:
— Это кощунство!
Он обнял бы обеих и плакал бы с ними. И тот монах поступил, как Христос. Он проявил милость.
Конечно, он не будет молиться о черепахе в алтаре. Но он вздохнет о моей дочери. А она теперь знает, что Церковь наша — это когда тебя любят, с тобой плачут и с тобой радуются.
А каноны и правила… Вырастет — разберется.
И как же мне хочется верить, что та бабушка с котиком пошла потом в другой храм, где ее пожалели, обняли, погладили по голове и сказали:
— Да, конечно, мы помолимся.
И она вдруг увидела Христа. Который поступил вопреки всем канонам. И возвратилась туда еще и еще.
А может, все же будут в Царствии Небесном наши любимые звери? Я не сильна в богословии, не читала, что пишут об этом святые отцы. Но вдруг?
— Я всех своих животных помню и очень скучаю, — написала другая моя знакомая. — Даже загробную жизнь так себе и представляю — мне навстречу моя первая собака бежит…
Почему нет? Ведь Господь — это Любовь! Огромная, светлая, чистая Любовь. И в этой жизни, и в жизни будущего века. Которой хватит на всех — людей, зверей, насекомых и даже на маленькую, никому не известную черепашку Мотю.
И когда-нибудь они с Тоней опять встретятся.