О воспитании мальчика в неполной семье верующей матерью (часть III)

ОТ СЕМИ ДО ДЕВЯТИ

Школа

Мой мальчик очень боялся идти в школу. Боялся, что не справится, что будет учиться плохо, на «двойки». К тому времени он умел читать, писать печатными буквами, считать и производить несложные арифметические действия. Однако момент начала его учебы совпал с моментом начала моей учебы в вузе. Сын остался» с бабушкой в другом городе, а я уехала в Москву, где и поступила учиться. У меня не было возможности забрать сына с собой. И мы страдали друг без друга в разлуке долгих девять месяцев.

Илья оказался смышленым и добросовестным учеником. Те трудности, которые возникают у всех первоклашек, были и у него, и у нашей бабушки. Он приходил домой, садился делать уроки, и не было никакой возможности попытаться в чем-то его поправить или помочь: «А Галинпална говорила нам делать так!» — и все тут. Мы обговорили с бабушкой эту ситуацию по телефону и решили, что будет лучше отдать нашего ученичка в группу продленного дня. Это спасло. Все уроки были выполнены чисто и аккуратно, он приносил домой только хорошие отметки и перестал сражаться с бабушкой на предмет того, что она «не знает, а Галинпална сказала…».

На новом месте

Мы занялись переездом тогда, когда сын пошел во второй класс. Я забрала его к себе в Подмосковье. Нашлись добрые люди, которые терпели наше присутствие в их семье целых. полгода Христа ради, а до этого целый год у них жила я одна. Не могу сказать, что наше проживание в чужом доме было безоблачным. Да иначе и вряд ли могло быть, ведь мы все такие разные, каждый со своими «неровностями» и «шероховатостями». Это понимала я, как и то, что живем мы вместе только благодаря милости добрых людей. Маленькому ребенку многие позиции незнакомых взрослых людей были попросту непонятны. Конечно же, он привык к несколько иному семейному укладу, чем тот, в котором ему пришлось жить теперь. Я уже училась на втором курсе института, уезжала из дома рано и приезжала иногда поздно. Дорога в Москву и обратно занимала у меня по четыре часа ежедневно.

Сын пришел в новую школу, переехал в новую местность, ему пришлось жить в новой обстановке. Все это было трудно. Ведь чтобы обзавестись друзьями или хотя бы приятелями и привыкнуть к новым условиям жизни, нужно какое-то время. Пока же вступил в действие негласный закон обращения с новенькими. Безусловно, находились дети, которые хотели подружиться с новичком. Но были и те, кто с напряженным вниманием выжидали малейшего его промаха, чтобы тут же затеять свару. Пригодились уроки, преподанные ему в детстве, сын смог не ответить дракой на провокации новых знакомых, сумел не рассориться ни с кем, но и тесно подружиться с кем-либо острого желания у него не возникло. Хотя приятели и появились, но постоянного друга и единомышленника не нашлось. Не потому, что сын замкнут на самом себе. Просто не совпали взгляды на жизнь, хотя поводы для кратковременных отношений возникали постоянно, находились общие интересы, но в крепкую дружбу они так и не переросли.

Учился сын и на новом месте легко и успешно. Ему без напряжения давались школьные дисциплины, а время после уроков ожидая моего возвращения с учебы, он проводил все в той же группе продленного дня. Однако на меня вскоре посыпались жалобы педагогов: мальчик очень быстро «расправлялся» со всеми своими заданиями и от скуки начинал мешать остальным детям выполнить положенный урок. Тогда я стала просить учителей загружать его дополнительно. Тем не менее, сын успевал повсюду, делал обычное задание, дополнительное, соседский вариант и вновь мешал всем остальным заниматься. Еле-еле упросила педагогов дать ему задание посложнее, чтобы он мог подольше посидеть и подумать. Поговорила с сыном и попросила его вместо баловства помочь тем, кто чего-то не понимает или не успевает с заданием. Это выручало.

Но наша поселковая школа расхолодила моего ребенка: здесь не требовали от учеников опрятности при выполнении работ, в тетрадях была такая грязь, что я приходила в ужас от того, каким образом тысячу раз перечеркнутая и исправленная работа могла быть оценена на отлично». Тем не менее, это было фактом. Конечно же, я сражалась с сыном за чистоту и опрятность в тетрадях, но не всегда успешно. Ведь действительно: зачем стараться, если важен не процесс, а результат.

Когда по одежке встречают

Однажды сын пришел из школы хмурый и сердитый. На мои расспросы ответил, что одноклассники дразнят его бомжом за скромную одежду. Состоялась долгая беседа. Одежда моего сына не была модной, тем не менее, одет он был современно, но достаточно скромно. Я не позволяла надевать ему спортивный костюм на; повседневные школьные занятия, когда не было, уроков физкультуры, не носил он футболок и свитеров с изображениями зверских физиономий авангардных певцов, я не позволяла ему «фанатеть» и наряжаться в одежду фанатов футбола или рок-групп.

Конечно же, он не всегда внимал мне и просил купить ему то или иное сверхмодное «облачение». Я никогда на это не соглашалась, то пуская в ход убеждения, то приводя в пример любимых им людей (интеллигентных и воспитанных, одевающихся с неизменным хорошим, классическим вкусом), когда и это не помогало, и продолжались настойчивые просьбы «купи-купи, то находился всегдашний (для того времени) аргумент для отказа: нет денег. Мне нужно было выиграть время и дождаться того момента, когда острое желание иметь такую же вещь, как и у сверстников побогаче, немного утихнет, и я смогу убедить сына в том, что на самом-то на деле такая вещь не принесет ему пользы. Речь идет, конечно же, не о джинсах или кроссовках, а о разного рода расхлябанных штанах, болтающихся до колен, незаправленных рубашках или футболках, высоких ботинках на толстой подошве, словом, обо всем том, что создает в одетом подобным образом человеке соответствующий настрой. Мне удалось убедить моего ребенка, что ему вполне достаточно той одежды, которую он носит. Ибо не от одежды зависит, хорош человек или плох, не одежда подчеркивает твою оригинальность и твое отличие от других. Не внешний вид — критерий неповторимости. Представь себе: ведь ты — один-единственный в своем роде, такого, как ты, никогда раньше не было и никогда больше не будет. Нет такой же точно второй души, второго. ума, второго образа мыслей и чувств. Ты уникален сам по себе, от того, каков ты внутри, а не в зависимости от одежды. Ведь есть на свете и близнецы, и люди — двойники других людей. Но это только внешняя похожесть. Внутри, душою, каждый человек неповторим.

А поэтому не стоит искать себе неординарных нарядов из-за боязни «слиться с толпой» или же стремиться отождествить себя посредством одежды с теми, кто считает себя «не такими, как все». Однако одежда может расположить человека к тому или иному поступку. Ведь дико будет видеть врача, ходящего по поликлинике в ботинках на платформе с высокой шнуровкой и болтающейся «комуфляжке», с зелеными волосами и с серьгой в носу. Так же дико видеть военного или милиционера в таком же виде. А эти люди являются для нас примером честности, собранности и надежности. Мундир обязывает ко многому. Значит, внешний вид может играть какую-то роль в поведении человека. Или же просила предположить, возможно ли представить, например, священника (даже когда он находится вне храма, дома) в супермодной одежде или христианского подвижника в таком же наряде (если, конечно, последний не взял на себя подвиг юродства Христа ради). Ты бы стал ходить к такому священнику на исповедь? Поверил бы в истинность подвижничества? Нет, нельзя такого представить, нельзя и верить. А почему? Да потому, что такой вид называется одним словом: непотребный, или по другому: «расхристанный», значит: нехристианский. Вот и весь разговор. Сын на время приумолк, задумался. Но вдруг стал считать, что из одежды я купила себе, а что — ему. Эта борьба длилась довольно долго.

Я понимала, что он не в состоянии противостать искушениям, его сверстники были, в большинстве своем, из зажиточных семей, где все силы были положены родителями на то, чтобы стяжать достаток. При этом дети, в сущности, были брошены на улице, выискивая себе занятия одно хуже другого. Но зато они были одеты с головы до ног во все самое-самое. Мальчишка мой достаточное время нервировал меня, до тех пор, пока я однажды не выдержала: достала из сарая юбку, которую носила, наверное, еще сказочная баба Яга:(грязную и рваную), нашла кофту под стать юбке, стоптанные туфли и после очередных «вещевых» претензий надела все это «добро», встретив сына из школы. Он был в шоке. Оторопело спрашивал меня, зачем я того надела. Я ласково отвечала: «Ничего, ничего, сыночек, я теперь и так похожу, главное — завтра поедем на рынок и купим тебе ….(уже не помню что)». Все. На этом «тряпичество» сына излечилось. Теперь он, если уж очень чего-то хочет, то высказывает свои пожелания осторожно, с условиями и оговорками, если в семье есть деньги, если у нас с бабушкой нет никакой нужды и если такую вещь ему будет не стыдно носить. Более того, стал настаивать на том, чтобы я в первую очередь покупала необходимое для семьи или себя, а если получится, то тогда и ему.

Эти странные взрослые

Но и вспыхнувший «вещизм» был не самой большой трудностью для нас с сыном. К тому, что я решила получить высшее образование в довольно позднем возрасте, люди относились по-разному. У меня, с Божьей помощью, все получалось: у нас не было постоянного дохода, тем не менее, мы не голодали, я успевала и учиться, и подрабатывать, сын мой был чистенько и опрятно одет, накормлен, хорошо учился и не создавал никому особых хлопот. Многие люди видели наши трудности и старались помочь кто словом добрым, кто делом.

Однако, к сожалению, нашлись и те, кого наше нелегкое благополучие раздражало. Особенно раздражали наши отношения с сыном. Мальчик был достаточно послушен, стремился помочь мне: по моей просьбе, выносил мусор, мог сварить картошку, дожидаясь меня дом чистил и мыл посуду (не беда, что потом я перемывала), с соседями был приветлив, все здоровался со всеми, мог поговорить на все темы со старушками, помогал им поднести сумки, перевести через дорогу, подняться по лестнице. Практически все, кто успел познакомиться с Ильей, за глаза хвалили его.

Конечно же, у него случались и свои капризы: он мог поворчать, поупрямиться, но все сделать просимое. Мы с ним очень сблизилсь после разлуки. Часто ходили в лес за грибами: за ягодами, вместе копались на огороде, зимой бегали играть в снежки, вместе катались с гор на санках и лыжах. Сын всегда звал меня на каток или на лыжню, старался вовлечь во все свои детские забавы, и я, если не была занята хлопотами по дому или своими уроками, не отказывала ему в этом (не отказываю и сейчас).

Мы подолгу весело возились в сугробах «гоняли» футбол, затевали радостную возню у дома. Нам всегда было о чем поговорить и чем заняться: играли, читали, клеили, рисовали, варили суп на костре, пололи грядки, рыбачили, просто ходили гулять и секретничать. Да, немало найдется поводов к тому, чтобы любящие друг друга люди проводили время со взаимным удовольствием. Я всегда понимала, что во многих мальчишеских играх необходим отец. Но, коль скоро такового в наличии не было, то место отца в забавах и играх сына всегда занимала я.

Мне было в радость пообщаться с ребенком лишний разок, а для сына я была предметом е беспредельной гордости: у кого еще мама может забить гол «в десяточку» самому лучшему вратарю дворовой команды? Чья еще мама бегает по баскетбольной площадке и, совместно с сыном, выигрывает у всех подряд, чья еще мама может вернуться домой с горки, как снежная баба, или поспорить с собственным сыном, чья очередь (моя или его) теперь кататься на единственных коньках? Нам всегда было хорошо друг с другом. Мы и сейчас очень часто затеваем веселую возню или рассказываем друг другу смешные истории, и оба очень любим такие минуты, и оба стараемся выкроить время и изыскать возможности для такого доброго времяпровождения.

Однако, хотя я понимала и понимаю, что для каждой матери свой ребенок — идеальный, что он самый лучший, тем не менее, никак не могла согласиться с мнением некоторых «доброжелателей» из числа новых знакомых, что непосредственность Ильи — это лицемерие, что его доверчивость — это хитрость, что он вообще плохо воспитан, что он порочен и лжив, словом, мне настойчиво «рекомендовали» всмотреться в своего сына и вплотную заняться его перевоспитанием. Конечно же, я прекрасно понимала, что такие разговоры, вероятнее всего,— это способ обидеть меня, поскольку, видимо, и я что-то делала не так, как кому-то того хотелось бы или как было заведено.

Тем не менее, я не могла оставить подобные обвинения в адрес моего сына безо всякого внимания. На наших отношениях с ребенком это никак не отразилось, но «про себя я стала задумываться, вдруг из-за своей слепой» материнской любви я и в самом деле не вижу того, что мой ребенок плох, невоспитан, порочен и лжив, что он испорчен, как говорится, до мозга костей. Я напряженно анализировала поведение мальчика, старалась быть к нему (в мыслях своих) как можно более строгой и критичной. Сделать это было непросто. Не подозревать же мальчика во всех смертных грехах. Но если согласиться с мнением «доброжелателей», то получалось, что мой сынишка — исчадие ада. Я не хотела в это верить и не верила, не поддавалась на провокации, предпочла молча выслушивать рассуждения иных и прочих о неэффективности моего воспитания. Господь свидетель моим словам: прекратить подобные поползновения не было никакой возможности. Пока что не было.

Каждый новый день приносил нам новые сложности. Все теми же «доброжелателями» практически ежедневно мне преподносились поступки моего сына в чудовищном истолковании. Мне стоило огромных трудов, сохраняя внешнее спокойствие, выбрать время для бесед с сыном, я исподволь выясняла его отношение к тем обыденным ситуациям, в которых поведение сына было представлено мне как недостойное или подлое. Кроме того, мы общались с его товарищами, и передо мною вырисовывалась реальная картина перевернутых «доброжелателями» обыденных событий. Я поняла, что мальчика намеренно оговаривают и, как ни странно, успокоилась.

Однако Илья не мог не догадаться о происходящем. Если бы эти люди старались задевать только меня! Но ведь доставалось и мальчику. А изолировать сына от них я не могла. Я просила прощения у тех людей, которых раздражала, просила и Илью непрестанно извиняться за то же самое, в надежде на то, что «гонения» на ребенка прекратятся, но, видимо, никто не собирался нас «прощать». У меня хватало разума лишь на то, чтобы уговаривать мальчика не злиться, не мстить, не говорить обидных слов в ответ, а терпеть и прощать, не обращать внимания, не воздавать злом за зло. Мы оба измучились, но ничего поделать я не могла. Последствий вмешательства чужих людей в нашу с сыном жизнь мы оба переживали очень долго.

Я внушала ему мысль о том, что не следует помнить зла, надо забыть о причиненных обидах, выкинуть из памяти воспоминания о пережитых неприятностях, как дурной сон. Но в нем все кипело от несправедливости, что ж, я прекрасно понимала все его чувства. Вместе с тем он сделался каким-то настороженным, стал бояться, что его могут вновь обидеть, обделить или причинить иную боль. Он не говорил об этом, но об этом кричало все его поведение: сын был внутренне «взъерошен» и агрессивен. Все происшедшее сказалось и на мне. Я тоже стала срываться на ребенка за его упрямое желание сделать или сказать что-либо в отместку обидчикам, от бесполезных просьб перестать мучить себя и меня дурными воспоминаниями, короче говоря, мы оба были измотаны до предела. Я так боялась, что он закоснеет в своих негативных чувствах! Единственное, чему он мог подчиниться, так это моей просьбе при каждом недобром помысле в адрес клеветников молиться Иисусовой молитвой.

Я не знаю, как долго и как часто он это делал, но результаты стали сказываться. Теперь он не вспоминает о причиненном зле, а если и вспоминает, то с иронией, дескать, стоило ли так огорчаться из-за того, что кто-то что-то сказал. Бог-то, Он все видит и знает. А это главное. В те непростые для нас дни Господь протянул мне и моему ребенку Свою милующую и спасающую руку, и, приняв Ее, мы оба нашли себе и утешение, и скорое разрешение многих проблем.

Настало время рассказать о том, что стало главным в нашей судьбе и теперь во многом определяет наши с сыном отношения (Господи, помоги сохранить нам сие навсегда, укрепи и направь нас, грешных!).

Едва окрестившись, когда ему было всего три годика, сын заявил мне, что вырастет и станет батюшкой. Помню, что в то время мальчика покорила сама личность его крестителя. Он был, по истине, великолепен: исполинский рост, большая борода, огромные мудрые и добрые глаза, приветливая улыбка. Сын был просто очарован им и, в особенности, его черной рясой. Когда мальчик рос, мы часто вели с ним беседы на религиозные темы, ходили к исповеди и причащались. Не всегда охотно (ведь просыпаться приходилось рано и ехать далеко), но малыш семенил за мною по утру в храм, то радостно щебеча, а то и противно подвывая. Однако в храме все становилось на свои места: бывало, он помогал бабулям присматривать за подсвечниками, а наш молоденький (лет девяти) алтарник Ванечка персонально здоровался с Ильей, хотя народу в собор всегда стекалось много. Мой духовный отец, настоятель храма, вскоре предложил мне приводить моего мальчика в алтарь с тем, чтобы Ванечке выросла достойная замена. Однако Господь решил все иначе. Вскоре мы переехали. На новом месте я стала заставлять Илью учиться читать по-церковнославянски. С неохотой (ведь бегать-то хочется сильнее, чем сидеть и учить непонятные слова), но он потихоньку начал заниматься.

Я ему помогала, когда видела, что он в чем-то затрудняется. В нашем (теперь уже — нашем) поселке была маленькая, древняя часовенка, Община реставрировала ее собственными силами. Вначале, то есть в советский период, часовенка была загаженным и заброшенным зданием старой почты. Ее отмыли, вычистили, выскоблили, привели в божеский вид. Достроили алтарь, оштукатурили, настелили мраморные полы (Бог послал благодетелей), вставили красивые новые рамы с узорчатыми железными решетками, а местный иконописец написал иконы. Наш храм преобразился, он был маленький, но очень благостный и аккуратненький, а стараниями общины стал таким благолепным, как пасхальное яйцо работы Фаберже. В нем постоянно служили молебны, а вскоре стали служить и Божественную Литургию.

Но в ночь на 24 февраля. кто-то поджег наш храм.. Он сгорел почти до основания, целыми остались только держащиеся на честном слове стены, да чудесным образом сохранились Евхаристические сосуды и икона Богородицы «Владимирская». Ее откопали на пепелище под завалами сгоревших бревен и потрескавшегося от жары мраморного пола. Пресвятая Богородица сберегла Свою икону от пламени, и она почти не пострадала, огонь лишь едва коснулся Ее Пречистого Лика. Община скорбела о потере храма безмерно. Это горе сплотило нас. Однако ужас от свершившегося изуверства не прошел бесследно для нашего настоятеля. С ним, молодым священником, случился инсульт, и впоследствии долгих три года матушка и многие врачи восстанавливали здоровье нашего батюшки.

Когда все были полны радужных надежд (община мечтала рядом с часовней построить большой храм), мы поговорили с батюшкой, и он согласился взять Илью в алтарь своим помощником. Но это произошло не так скоро, как нам того хотелось бы. Батюшка болел, его прихожане ездили молиться в близлежащие села. Мы же с сыном ездили в Москву, в Высоко-Петровский монастырь на Петровке. Мы с ним по-прежнему старались как можно чаще исповедоваться и причащаться, приезжали к началу службы. А поскольку монастырь еще только восстанавливался, то народу там обычно бывало немного и священники подолгу могли общаться с каждым человеком. Подолгу беседовали они и с Ильей. А когда подходила моя очередь на исповедь, то часто священники, исповедовавшие моего сына, говорили мне, что у меня хороший мальчик, и пока что мне не в чем упрекнуть себя и его, убеждали меня не быть с ним слишком строгой. Утешали нас в наших напастях с «доброжелателями», давали советы, как воспитать в нем смирение и кротость для терпения трудностей, как умерить гордыню, как научиться благодарить Бога за всякое ниспосланное испытание.

Не могу сказать, что все поездки в монастырь были легкими. Иногда во время службы Илью «разбирало», и он начинал подвывать, что ему и скучно, и грустно, и ужасно хочется есть и спать. Тогда мы выходили пройтись, по монастырскому двору, а по дороге беседовали о том, что Господь видит его терпение и готовность потерпеть голод и недосыпание ради Святого Причастия и непременно воздаст ему добром. Говорила об особенном действии детской молитвы. Я стала приводить ребенка к мысли о том, что земные блага, еда, питие, одежда и удовольствия — ничто перед теми благами, которые уготовал верным Своим Господь в Небесном Царствии.

Я говорила своему ноющему отроку, как важно православному христианину размышлять о том, что Господь может призвать Его к Себе всякую минуту. И что всякую минуту нужно быть готовым к этому. Да, это трудно, а порою кажется, что и невозможно. Но это только кажется. Ибо Господь по Своему человеколюбию никогда не возлагает на человека такого груза, которого, человек не смог бы вынести. Вот и Илья может потерпеть и не есть еще полчасика, а потом мы причастимся и после Святого Причастия поедим в братской трапезной, а выспимся в автобусе или в метро, по дороге домой. И не было такого, чтобы мальчишка украдкой чего-нибудь съел или выпил. Сын всегда любил покушать (мне нравилось побаловать его блюдами собственной кухни), и нужно было видеть с каким удовольствием, после причастия, он поглощал скудноватую монастырскую похлебку и кашу с постным маслом! Сколько потом было восторженных воспоминаний, а я не упускала момента, чтобы подчеркнуть: потерпел голод, и Господь тебя напитал, от щедрот Своих Потом, как только мы собирались в монастырь, сынишка оживленно спрашивал, пойдем ли мы «вкусить» в братскую трапезную, и всегда оставался очень доволен нашим «паломничеством»..

В монастырском храме при алтаре прислуживали мои однокурсники, уже взрослые ребята. Они тепло приветствовали мальчика, христосовались с ним и «по-взрослому», обращаясь к нему полным именем, одобрительно восклицали: «O, Илия пришел! Ну, здравствуй, брат!». Конечно же, такое обращение нравилось сынишке, и он всегда интересовался, как идут дела в университете у брата Олега, брата Юрия или брата Илии. Просил кланяться им и всегда ждал нового случая пообщаться с понравившимися молодыми людьми.

Школьных педагогов я просто поставила перед фактом, что мы периодически ездим в церковь, если такие поездки совпадали с учебным временем. Кое-кто пробовал возразить, но веских аргументов не нашлось. Илья учился успешно, а запретить нам верить в Бога не в праве никто. Приняли и смирились. И слава Богу. Впрочем, случись иначе, я думаю, что Господь вразумил бы, и ситуация все равно разрешилась бы положительно.

Одноклассники пробовали было подтрунивать над сыном, они попытались подсмеяться над его религиозностью. Но в то время Илья «болел» мученичеством (я часто рассказывала ему о христианских мучениках, о гонениях на христиан, не только древних времен, но и наших дней, рассказывала ему о печально известном полигоне в Бутово, где захоронено умученное прежней властью священство) и воспринимал собственные трудности и душевные раны от издевок, как некое подобие гонений Христа ради. Он не кричал на насмешников, не вступал с ними в богословские диспуты, но вместе с тем и не стеснялся благословлять свою трапезу в школьной столовой. Как-то раз кто-то сказал ему, что верующие люди — дурачки, поскольку верят неизвестно во что, ведь Бога-то и нет. Илья не стал разубеждать оппонента, только сказал: «Ну-ну, посмотрим, что ты запоешь на Страшном Судилище Христовом».

В то же самое время мальчик никогда не был «фанатиком от религии», он растет жизнерадостным и непосредственным ребенком, играет в игрушки и игры, участвует в конкурсах и карнавалах, которые проводятся в их школе, просто для него существуют некие рамки, за пределы которых он не выходит или, по крайней мере, старается не выходить, поскольку не хочет согрешить.

В тот год я впервые сводила сына на Пасхальную утреню. В том же Высоко-Петровском монастыре. Конечно же, он не смог выстоять всю службу от начала до конца, уснул на лавке под ворохом шуб и пальто. Но к Крестному ходу я его подняла, и мы отправились по московским ночным улицам с горящими свечами и с пением «Воскресение Твое, Христе Спасе…», Илья шел отнюдь не радостный: его разбудили и из уютного теплого местечка потащили наружу, где туман и ветер. Он шел и ворчал, что люди его толкают, наступают на ноги, и он бедняжечка, терпит всяческие неудобства.

Но вот из близлежащей церкви нам навстречу выдвинулся еще один Крестный ход! Оба потока верующих на несколько кварталов слились в единое грандиозное шествие. Какое это было потрясающее зрелище! Сколько священства, сколько хоругвей, икон, свечей, а люди выглядывали из окон домов и махали руками, приветствуя наше шествие. Илюша моментально проснулся и перестал капризничать, происходящее действо заворожило его. Он с интересом и восторгом наблюдал и за дальнейшей службой: по большому пространству храма ходили священники в сияющем облачении, в сопровождении свещеносцев, диаконов и всех поздравляли, всем возвещали: «Христос воскресе!» И мой мальчик тоже громко кричал вместе со всеми: «Воистину воскресе!»

Конечно же, сыну очень запомнились и всеобщие разговины после Пасхальной ночи все в той же монастырской трапезной. Сын до сих пор впечатлен той первой своей заутреней, кроме того, тогда он успел пообщаться с настоящими англичанами из Англии и впервые задумался, сколько же людей сейчас встречают Пасху Господню и у скольких христиан теперь «Праздников Праздник и Торжество есть Торжеств». Я же сказала ему, что у него много братьев и сестер, и каждый рад ему и всегда, чем сможет, поможет, иначе просто быть не может, ведь мы христиане, все мы друг другу братья и сестры во Христе Иисусе.

К тому времени наша семья, наконец-то, оказалась: в сборе, бабушка продала наш дом на прежнем месте жительства, и мы с Божьей помощью купили однокомнатную большую квартиру, мытарства по чужим людям прекратились. Лехом того же года благодетели нашей общины совместно с батюшкой нашли помещение для домовой больничной церкви в местном санатории. В день памяти св. равноапостольной Ольги состоялся малый чин освящения алтаря и храма. Это было три года назад. Батюшка наш к тому времени более или менее оправился от болезни и со рвением приступил к службе. На первом же молебне мой сын, спотыкаясь и заикаясь, тормозя на каждом слове, по благословению батюшки читал Апостол. Бабушки плакали от умиления, а я умирала от волнения и страха за Илью. Так он начал свое послушание при алтаре.

Помимо послушания на богослужении, у мальчика была и другая обязанность при храме: я писала объявления о предстоящих службах, а он должен был их расклеить по поселку. К этой обязанности он также относился добросовестно, и случалось так, что нам, взрослым, владельцы торговых точек и не разрешали наклеить объявление на свои магазинчики, но Илье почти никогда в этом не отказывали. Приходил он помогать и сестрам-матушкам убираться в храме и украшать его для предстоящего праздника: чистил ковры в алтаре, начищал утварь и подсвечники, подметал, выносил мусор.

Службы стали проходить все регулярнее, и батюшка терпеливо обучал сына азам послушания: когда и как подать или принять кадило, куда поставить свечу, где встать, когда поклониться. Нужно сказать, что поначалу я не видела особого воодушевления в сыне. Он аккуратно приходил со мною на каждую службу, занимал свое место, и тут его начинало «выворачивать» на изнанку. Парень мой с наслаждением чесался, где только мог достать, самозабвенно засовывал палец в нос, его одолевала неукротимая зевота, он непрестанно переминался с ноги на ногу, его голова вращалась на все триста: шестьдесят градусов. При этом он постоянно озирался на меня и спрашивал глазами и бровями: как он ведет себя? Нормально? Честно говоря, все это меня очень сердило. Однако вспомнила, как было трудно поначалу мне, взрослому человеку, стоять в церкви, и немного умирилась. Община по-доброму отнеслась мальчику, все защищали его, если я в притворе ругала его за чесание, зевоту и остальное.

Батюшка с матушкой также жалели Илью смягчали мое недовольство, убеждая в том, все так начинают, что лукавый искушает еще не опытного в духовной брани ребенка, что он еще маленький, всего восемь лет, что все постепенно наладится. Тем не менее я строго-настрого запретила сыну постоянно оглядываться на меня в храме, сказав, что теперь ему и мать, и отец — 6aтюшка, он должен смотреть во время служб только на него и никуда больше. В то же самое время я стала иногда, отправлять его на богослужение одного. И он шел. И ни разу не соблазнился играми сверстников, чтобы остаться с ними, и не опоздал к началу богослужения.

Сын упорно занялся изучением церковнославянского языка, ибо ему вскоре предстояло начать читать Часослов. Тем не менее и здесь нашлась причина побороться. Илья торопился читать, пытаясь, добиться беглого чтения, но «зачитывал» ошибки, привыкая читать неправильно. Я настаивала на медленном, осмысленном чтений. Вот уж было поле для «духовно брани»! Кое-как достучалась до него, внушил что нельзя перевирать и переставлять слова: тогда сатана похищает их, и они не доходят до Бога. А вскоре я своими руками сшила мальчику его первый стихарь. Он был красного цвета и с золотистыми галунами. Однако, чтобы надеть его, предстояло, начать читать Часослов. И вот этот день настал.

Сын вышел на клирос на негнущихся ногах, бледный и зеленый от волнения. Для преодоления страха я дала ему читать Часы в русской транскрипции. И все время, пока он читал Третий час, я стояла у него за спиной и держала его руками за плечи: мальчишку просто качало от волнения. Так мы «прошатались» некоторое время, и постепенно он стал читать практически без ошибок и на церковно-славянском.

Вхождение в послушание не было легким. Бывали дни, когда мальчик еще накануне начинал договариваться со мной, что он хочет «хоть одно воскресенье нормально отдохнуть и выспаться», и тогда меня одолевали сомнения, не насилую ли я его, может быть, зря и против его воли я настаиваю на том, чтобы он все-таки шел послушничать. На мой вопрос, что же я скажу батюшке, он предлагал мне сказать, что, дескать, сын мой болен и т. д., и т. п. Безусловно, я интересовалась: не предлагает ли он мне солгать в церкви батюшке? Хорошо, я солгу, батюшка — такой же человек, как и мы, его обмануть труда особого не составит, а как быть с Богом? И к тому же мне и тебе придется исповедать этот грех перед нашим же батюшкой. Как мы потом посмотрим ему в глаза? Такой стыд. Такой позор. Если не хочешь нести послушание, приди, сник ми стихарь и сознайся, что ты не можешь, не хочешь, не в состоянии быть послушником при алтаре. Будь честен, тебя никто ни за что не ругает, не осудит, не смог и не смог.

Тут же начиналось яростное сопротивление моим словам: нет, стихаря он не снимет, на богослужение он пойдет. «Просто, мамочка, все спят, отдыхают, а я…» Ну что ты? Что ты, мальчик? Неужели же ты готов проспать такое событие, ведь в алтаре, на Святом Престоле восседает Сам Господь наш Иисус Христос, а ты не хочешь идти к Нему.

Истинное отношение сына к послушанию выявил случай. Однажды он всю ночь промаялся с зубной болью, а утром настоял на то чтобы все же ему пойти к Литургии, хотя я его и оставляла дома. На этот раз, впервые за все время, батюшка доверил ему серьезное поручение — держать тарелицу с теплотой в чайнике. Тарелица была неудобной и маленькой для его рук, чайничек с теплотой имел круглое донце, конце концов, сказалась бессонная ночь, тарелица покачнулась в ручках мальчика, и теплота сплеснулась. Слава Богу, теплота не попала ни на антиминс, ни на Престол, ее совсем немного пролилось на пол алтаря. Однако этого хватил для того, чтобы батюшка запретил ему помогать в алтаре. Строго говорил, что до двенадцати лет пусть сын и не мечтает войти назад.

Илья подчинился, но горе его было неутешным. Он не оправдывался ни в храме, ни дома, молча глотал судорожные рыдания. Я, как могла, утешала его, предлагала помолиться вместе, почитать акафист Иисусу Сладчайшему. Пока молились, немного успокаивался, потом все начина лось сначала. Илья не голосил. Он тихо скорбел и горевал в каком-нибудь уголке дома. За малыша хлопотали старшие алтарники, они утешали и меня, и мальчика тем, что во всем виновата неудобная посуда, что каждый мог очутиться на его месте. Но Илья был беспощаден к себе. Он говорил, что виноват во всем сам, его невнимательность и «косорукость». Я продолжала брать его на службы. К алтарю он теперь и не приближался, стоял в сторонке и молился. Даже вертеться, чесаться и зевать забыл.

Бог милостив. Батюшка сжалился над нами и взял Илью назад в алтарь. Требования к нему стали строже. Батюшка стал спрашивать с Ильи как со взрослого помощника, и такое отношение немедленно сказалось: рассеянности на службе заметно поубавилось. Печальный случай пошел мальчику на пользу. Однако вскоре начались новые испытания. Пришел новый алтарник на смену тем, что были раньше. И за все промахи алтарников стало доставаться Илье, чего он часто и заслуживал. Он же, вместо того, чтобы смиренно выслушать замечания, начинал взывать к справедливости и оправдываться. Получалось еще хуже. Мы с батюшкой обговорили эту ситуацию, и в беседе с сыном я настояла на том, чтобы он не сопротивлялся замечаниям и порицаниям, а молчал, стараясь вникнуть и исправиться. Он пытался было возразить: почему это я должен молчать, если это сделал Алексей, а не я?

На это я ему ответила, что ему ничего не стоит промолчать, а не сопротивляться и не доказывать, кто прав, а кто виноват. Господь Сам разберется в этом. Рассказывала ему о терпении и смирении монахов и иноков. Не могу утверждать, что сын сдался моим уговорам сразу, но, тем не менее, сдался. Дело пошло на лад. Послушание он несет с удовольствием, и теперь батюшка доверяет ему читать не только Часослов, но и Апостол на Литургии. Сын вырос из первого стихаря, и недавно батюшка благословил сшить ему новый.

Теперь получается наоборот: если я сжалюсь и оставлю Илью дома поспать, а сама уйду на службу, то домой мне лучше не приходить: будет ворчать на меня весь день и сокрушаться, что теперь он скажет батюшке, почему не пришел. И промашки тоже случаются: то одно забудет сделать после службы в алтаре, то другое, то за чем-нибудь не проследит. Батюшка серьезно спрашивает с него за такое небрежение, поскольку сын по-прежнему настаивает на том, что пойдет учиться в духовную семинарию. К желанию сына стать священником я отношусь благосклонно. Понимаю, что может настать тот момент (Боже, сохрани), когда мнение его относительно своего будущего вдруг да изменится. Но пока он мечтает после окончания школы поступить в духовную семинарию, и я его не разубеждаю.