В последние дни произошло сразу несколько событий, которые побуждают нас задуматься о христианской идентичности, об основах нашей веры, о межконфессиональных и межрелигиозных отношениях. Мы перечислим эти события не в порядке их важности, — Господь знает, что из них важнее.
Скончалась известная писательница, журналистка, один из самых неравнодушных и ярких авторов западно-европейских масс-медиа последних десятилетий Ориана Фаллачи (отечественный читатель знает ее только по хронологически последней ее книге “Ярость и гордость”).
18 сентября после более чем пятилетнего перерыва в Белграде собралась смешанная комиссия по богословскому диалогу между Римско-католической и Поместными Православными Церквами. Этот диалог был прерван в 2001 году после встречи в Балтиморе, США, из-за нежелания папы Иоанна Павла II решать вопросы об униатах на Украине и в других православных странах.
Наконец, 12 сентября в городе Регенсбурге, у себя на родине нынешний римский понтифик Бенедикт XVI произнес в университете перед ученым сообществом лекцию, посвященную теме соотношения веры и разума, веры и насилия, христианства и эллинизма, — ключевых тем, которые уже многие столетия находятся в центре богословского дискурса как в западной, так и в православной богословской науке.
Из этих трех событий наиболее сильную реакцию во внешнем мире неожиданно вызвала речь папы. Повторим, что речь была произнесена в христианской стране, на богословском факультете, обращена к ученым людям, но из нее пожелали услышать только одну цитату, приведенную папой, — цитату из диалога византийского императора Мануила II Палеолога с неким мусульманином, диалога, который имел место в конце XIV столетия, незадолго до падения Византии.
В этой беседе христианский император делает своему оппоненту предложение: “Покажи мне, что нового принес Мохаммед, и ты найдешь там только нечто злое и бесчеловечное, такое, как его приказ распространять мечом веру, которую он проповедовал”. Император, выразившись столь бесцеремонно, затем подробно разъясняет причины, по которым распространение веры путем насилия является неразумным. Насилие противоречит природе Бога и природе души. “Богу не нравится кровь, — говорит он, — и тот, кто действует без разума (sine logo), тот противоречит природе Бога. Вера есть плод души, а не тела. Тот, кто желает привести кого-то к вере, нуждается в способности хорошо говорить и правильно мыслить, а не в умении творить насилие и угрожать <…> Чтобы убедить благоразумную душу, вовсе нет необходимости применять ни рук, ни оружия, ни любого другого средства, которым можно грозить человеку смертью…”.
Нельзя не заметить, что трагической иронией сегодняшних дней является то, что исламисты, выступающие против приведенной папой цитаты о пророке Мохаммеде, сами нагляднейшим образом ее иллюстрируют, желая насилием добиться уважения к себе, как будто угрожая жизни или потрясая возможными терактами, можно заставить полюбить своего Бога или воспитать уважение к своей вере.
В последующей части лекции Бенедикт XVI подробно останавливается на роли греческого наследия для церковной мысли, на усвоении эллинизма христианством, показывает трагические для западной религиозной традиции последствия деэллинизации, которая началась уже в эпоху зрелой схоластики и потом в богословской традиции западных церквей шла по нарастающей. На мой взгляд, для нас, православных, должна быть очень важной именно эта часть выступления Бенедикта XVI: он по сути свидетельствует, что именно традиция эллинизма является тем депозитом, тем сокровищем веры, которая объединит всех христиан исторических Церквей и которая именно в западной традиции была в значительной мере утеряна. Но об этом никто не говорит, ведь это же богословие, над этим же надо размышлять, надо знать, кто такие Платон и Федон. А вот упоминание имени Мохаммеда в цитате вызвало бурю в мусульманском мире.
В этой буре соединилось все: и дипломатические ноты, и отзыв послов, и заявления муфтиев от сомалийских и марокканских до едва ли не самой маленькой мечети той или иной из стран Восточной Европы; были призывы убить-уничтожить-стереть в порошок, морально уничтожить — заставить извиниться, а по сути дела заставить папу произнести ключевую формулу “Нет Бога, кроме Аллаха, и Мохаммед пророк его”. Таким образом, в буре, которая возникла в мусульманском мире, мы видим оборотную сторону того либерального террора, который навязывался на протяжении последних десятилетий секулярным гуманизмом: не смейте говорить о каких-то темах, личностях, фигурах, ориентациях иначе как с восторгом; не смейте произнести ни слова критики в адрес содомитов, евреев, национальных меньшинств, антиглобалистов, либеральных атеистов, свободомыслящих университетских профессоров.
О первых шагах этого процесса А. И. Солженицын свидетельствовал в Темплтоновской речи еще в 1983 году: «На Западе незаметно, подтачиванием десятилетий, утеривалось понятие смысла жизни более высокого, чем добиться “счастья”, — а это последнее ревниво закреплялось даже конституциями. Уже не первый век высмеиваются понятия Добра и Зла, и удачно изгнали их из общего употребления, заменив политическими и классовыми расстановками, которых срок жизни быстротечен. Стало стыдно аргументировать к извечным понятиям, стыдно промолвить, что зло гнездится в сердце каждого человека прежде, чем в политической системе, — а не стыдно: уступать интегральному Злу каждодневно — и по оползням уступок на глазах одного нашего поколения Запад необратимо сползает в пропасть. Западные общества все более теряют религиозную суть и беззаботно отдают атеизму молодёжь. Какие еще нужны свидетельства безбожия, если по Соединенным Штатам, имеющим престиж одной из самых религиозных стран в мире, шёл глумливый фильм об Иисусе Христе? Если американская столичная газета бесстыдно помещает карикатуру на Божью Матерь? Когда распахнуты внешние права — зачем же удерживаться внутренне самим от недостойности?..».
Но теперь возникает еще один протест — нельзя иначе как с восторгом высказаться о мусульманах, нельзя процитировать средневековый источник, который является реальным отражением того, что реально происходило, потому что это Константинополь через несколько десятилетий будет взят и разграблен, это `Ag…a Sof…a будет превращена в мечеть. Процитировать теперь становится опасным даже для главы крупнейшей из христианских церквей. Это событие, что Бенедикт XVI и ватиканская администрация, давшие, конечно же, те или иные пояснения, комментарии и прочее, отказались напрямую извиниться, а в сущности признать Мохаммеда пророком подлинной богооткровенной религии, которого мы, христиане, должны почитать и уважать. Сделано то, чему каждый, сознательно исповедующий себя христианином, не может не порадоваться, то, что дает нам очень большую надежду: от дурного, фальшивого, лицемерного и неискреннего экуменизма минувших десятилетий мы переходим к тому экуменизму, о котором в свое время в Темплтоновской речи говорил Александр Исаевич Солженицын — экуменизму по сю сторону барьера от злодеев. Солженицын напоминал тогда: “…не слияние Церквей ожидается, не смена догматов, но только дружное стояние против атеизма…”. От себя добавим применительно к нашему времени: и против атеизма как богоборчества, и против атеизма как лжеверия. Действительно, к Бенедикту XVI вряд ли могут быть обращены те слова, которые в своей книге “Ярость и гордость” Ориана Фаллачи обращала к его предшественнику: “Скажите, святой отец: правда ли, что недавно вы просили сынов Аллаха простить крестовые походы, в которых ваши предшественники боролись за то, чтобы вернуть себе Гроб Господень? А просили ли вас сыны Аллаха простить их за то, что они Гроб Господень забрали? Принесли ли они извинения за то, что на протяжении более семи веков порабощали католический Иберийский полуостров, всю Португалию и три четверти Испании, так что если бы Изабелла Кастильская и Фердинанд Арагонский не изгнали их в 1490 году, мы все сейчас говорили бы по-арабски?
Этот вопрос волнует меня, святой отец, потому что они никогда не просили у меня прощения за преступления, совершенные сарацинами в XVII и XVIII веках на побережьях Тосканы и Тирренского моря. Я имею в виду, когда они похищали моих предков и, заковав им цепями руки, ноги и шеи, везли в Алжир, Тунис, Танжер, Константинополь и продавали их на базаре. Они держали их в рабстве всю оставшуюся жизнь, запирали молодых женщин в гаремах, наказывали их за попытки сбежать, перерезая им горло: помните? Конечно, вы помните. Общество освобождения белых рабов, которых они держали в Алжире, в Тунисе, Марокко, в Турции и т. д., было основано итальянскими монахами, не так ли? Именно Католическая церковь вела переговоры об освобождении тех, у кого были деньги на выплату выкупа, да? Вы действительно ставите меня в тупик, пресвятой отец. Вы так упорно прилагали усилия для того, чтобы увидеть крушение Советского Союза. Мое поколение, поколение, которое прожило всю свою жизнь в страхе третьей мировой войны, должно особенно благодарить вас за чудо, в которое никто из нас не верил: Европа освобождена от кошмара коммунизма, Россия просит принять ее в НАТО, Ленинград снова называется Санкт-Петербургом, Путин является лучшим другом Буша, его личным союзником. И после такой победы вы заигрываете с тем, кто мечтает построить мечети на территории Ватикана? Пресвятой отец… при всем моем уважении вы напоминаете мне немецко-еврейских банкиров, которые в 1930-х годах, надеясь спастись, снабжали деньгами Гитлера, а несколько лет спустя закончили свою жизнь в печах крематория”.
В этих словах Ориана Фаллачи, называвшая себя неверующей, в гораздо большей степени оказывается наследницей христианской цивилизации, чем сам Иоанн Павел II, который так часто от этой цивилизации отрекался. Я, честно говоря, испытываю дискомфорт при одном упоминании “о двух культурах”, когда их ставят на один и тот же уровень, словно две параллельные действительности, имеющие одинаковые значения и ценность. Не стоит так скромничать. Наша культура — это Гомер, Фидий, Сократ, Платон, Аристотель, Архимед. Древняя Греция с ее божественной архитектурой, поэзией и философией. Древний Рим с его понятием закона, литературой, дворцами, амфитеатрами, с его водопроводом, мостами, дорогами, построенными по всему миру. Наша культура — это почитание Христа, Который умер на кресте, чтобы научить нас любви и справедливости. Наша культура — Церковь… Наследие Эразма Роттердамского, Монтеня, Томаса Мора и Декарта… Музыка Моцарта и Баха, Бетховена, Россини, Доницетти, вплоть до Верди и Пуччини… Музыка, которая для мусульманской культуры стыд и великое преступление. Наконец, слава Богу, у нас есть наука и технология как ее производное, — наука, которая за несколько веков совершила захватывающие дух открытия, поистине изменив лицо планеты. Но даже если считать, что все эти достижения не важны (в чем я лично очень сомневаюсь), скажите мне, какие завоевания может предложить нам “другая” культура1, грозящая превратить мир в царство террора?
Лекция папы, конечно, по тону и выраженности мысли, по ответственности, которая лежит на нем как на главе крупнейшего христианского сообщества, представляет собой совсем иной текст, чем филиппика, вырвавшаяся из души Орианы Фаллачи после событий 11 сентября 2001 года. Но ведь самой своей реакцией мусульманский мир показал, что и папа с его академическим словом для них “по другую сторону баррикад”, а мы для себя должны заметить, что он “по нашу”, вместе с Орианой Фаллачи, со всеми теми, кто не отказывается настаивать на том, что единственная богооткровенная религия есть христианство. Что ценности христианской европейской цивилизации, святые Отцы и наши храмы, наша музыка и словесность, и дух наших народов, воспитанных Христовой Церковью, есть то, что передано нам как сокровище, которое надо хранить и от которого мы не имеем права отступиться. Христианство, конечно, религия веротерпимости, что было подчеркнуто, в частности, в последующих заявлениях Бенедикта XVI. Христианин не может не испытывать уважения к сознательной глубокой религиозности иноверного человека. Египетский крестьянин или индонезийский рыбак, малазийская девочка или умудренная опытом мать семейства в Марокко, естественно, вызывают в нас больше приязни и уважения, чем разнузданные и обколотые наркотиками соотечественники в Москве или во Владивостоке или чем истаскавшийся в словоблудии журналист либерального издания, неважно, в Лондоне или Санкт-Петербурге. Но это уважение к религиозности и естественное признание того, что ислам есть монотеистическая религия (в этом смысле более близкая христианству, чем язычество) никак не предполагает второго шага — религиозной индифферентности, согласия с дурным секулярно-либеральным тезисом о равенстве всех религий. Перед законом они равны. Но христианин, если он хочет таковым остаться, никогда не скажет, что все религии равны и что все пророки истинны, что у каждого своя правда. Правда — одна, и мы знаем, Кто эта правда. Тот, Кто сказал: “Я есмь путь, истина и жизнь”.
В этом смысле есть надежда, что начавшийся (примечательно, что в Белграде) незамеченный миром очередной раунд богословского диалога между Православными Поместными и Римско-католической Церквами не станет просто собранием академических богословов, резолюции которого в очередной раз пойдут в архив. Может быть, он окажется актом исполнения слов Христовых о достижения того единства, которое не есть единство лукавых компромиссов и отказов от истины, а единство людей, осознающих себя в корабле Церкви Христовой.
Этот корабль обстреливают сейчас со всех сторон, с Востока и с Запада, чтобы его потопить, чтобы он не мешал жить одним под паранджой, другим — с мыслимым и немыслимым кощунством над крестом Христовым. И в этом смысле, как бы парадоксально это ни казалось, по одну сторону баррикад оказываются те, кто расстреливает женщин за отказ от паранджи (как это описывает Ориана Фаллачи), и те, кто раздевается чуть ли не догола, чтобы глумиться над религиозными символами. Потому что для тех и других религия любви и свободы, которую принес Христос, неприемлема, она им не дает жить, как им того хотелось бы и так, как они — и либералы от атеизма, и фанатики от религии — хотят заставить жить нас. Мы не имеем права согласиться.
1Справедливости ради отметим, что расцвет арабской культуры наблюдался в прошлом: велики были достижения арабов в математике, географии, астрономии, медицине, в металловедении и в прикладном искусстве, высок дух доисламской арабской поэзии. Не нам судить и не здесь писать о том, почему иссяк этот культурный импульс. — Ред.