Об одной заповеди Христа

Милости хочу… (Мф 9:13) …вы не захотели (Мф 23:37);
Вот, Отрок Мой… избранный Мой, к которому
благоволит душа Моя. Положу дух Мой на Него,
и возвестит народам суд (Ис 42:1; ср. Мф 12:18);
трости надломленной не переломит,
и льна курящегося не угасит (Ис 42:3; Мф 12:20).

Маленькое предисловие

Прежде чем приступить к обсуждению заповеди¹, хочется сказать о том, что можно смело назвать важнейшей Евангельской мыслью, приоткрывающей цель Божью по отношению к Его детям — взыскать и спасти погибшее (Мф 18:11). Это одновременно и цель, и дело, и желание Господа — единое на потребу, раскрывающее таинственные смыслы новозаветных образов, которые прикровенно и доверительно высвечиваются Тихим Светом — Иисусом Христом — и оживляются Духом Утешителем. Эта мысль, сердцевина Благой Вести, открывается в Священном Писании в простом свете Любви, сшедшей с небес, а в Священном Предании — в ежедневных церковных службах и в исторической жизни Церкви, в частности, в деятельности Вселенских соборов, когда она связывала разновременные события церковной истории. На Соборах по существу решались важнейшие исповедальные вопросы: что главное в христианской вере, без чего она теряет свою силу, подлинность, Божественность? Наконец, самое насущное и сокровенное: Каков Господь? И при всём, казалось бы, разнообразии мнений о том, как же на самом деле правильно исповедовать Бога, подлинное свидетельство о Нём должно было пройти испытание всего лишь одним, но главным вопросом: “Может ли Бог, будучи Таким, Каким Его помыслили люди, спасти человека?”.

Поэтому устами святых Отцов Соборы исповедовали, что Иисус Христос есть Сын Божий, Истинный, Единосущный Отцу. В то же время Он не призрачно, а подлинно стал Сыном Человеческим, и Божество в Нём не подменило, не поглотило и не отодвинуло на второй план Его человечность. Другими словами, во Христе Бог и человек встретились: Милость и истина сретостеся, правда и мир облобызастася. Истина от земли возсия, и правда с небесе приниче (Пс 84:11–12).

Только Такой Бог может спасти человека!

В основе правильного исповедания Лиц Святой Троицы также лежит принцип спасения: если Сын и Святой Дух не равны Отцу, то честное, истинное исповедание невозможно, ибо Бог недоступный, далёкий, не снисшедший к Своему гибнущему в грехах чаду — ложный бог! И все ереси, чем бы они ни были вызваны, в конце концов так или иначе были направлены на то, чтобы окончательно оторвать грешников, даже в их уповании, от горнего Отечества, которое приблизилось к ним для возрождения жизни (Мф 3:2; 4:17). Другими словами, тщились украсть Воскресение — средоточие Евангелия.

Господь Сам свидетельствовал о единстве желания, слов и дел во взыскании и спасении погибших Своих чад: когда не верите Мне, верьте делам Моим, чтобы узнать и поверить (Ин 10:38); Я сказал вам, и вы не верите; дела, которые творю Я во имя Отца Моего, они свидетельствуют о Мне (Ин 10:25).

Откровение о Боге, о Его сокровенном желании проявлялось во времени постепенно. Сначала в пророчествах, в “образах и сенях” Ветхого Завета; затем непосредственно в Воплощении, Рождестве, Обрезании и Крещении Христа. Сильно и удивительно оно звучало в Его проповедях, исцелениях, страдании, Кресте, смерти. И наконец, откровенно торжествующе — в Воскресении и Вознесении. Всё это обращено лично к каждому человеку. За каждой Божией мыслью, словом, делом стоит поиск пропавшего, оживление мёртвого и дарование общей с Ним вечной жизни.

Благая Весть — это поиск в человеке хотя бы малой причастности к Божией любви: в памяти ли, в смутном желании, страдании или в печали о её утрате, хотя бы и еле заметной. Поиск в человеке живого следа Божьего сыновства, уже неспособного к самостоятельному бытию, так как оно растрачено, попрано тлением и распадом. У пророка Исаии и в Евангелии такая внутренняя обречённость, опустошённость человека уподобляется уже надломленной, а значит, бесплодной тростинке и еле курящемуся, как бы готовому вот-вот угаснуть льняному фитильку (Ис 42:3; Мф 12:20).

Святитель Иоанн Златоуст говорит: “Человек — это желание”. Желанием раскрывается для нас и Господь. Свидетельствуют об этом желании дела, которые Он творит. Поэтому вся жизнь Христова на земле была утверждением Евангельской истины: людей, сидящих в тени смертной (см. Мф 4:16), достиг дар милостивой любви Бога, прощающего за счёт Самого Себя.

Все Его дела, единые в Духе — непрестанное явление неизреченной и необъятной милости. Спасение и милость во Христе неразрывны. Поэтому в словах Символа веры: “Верую в… Господа Иисуса Христа… нашего ради спасения сшедшаго с небес” важно увидеть и: “нашего ради помилования”. Когда Господь призывал веровать в Евангелие (Мк 1:15) и заповедал ученикам проповедовать его всей твари (Мк 16:15), Он говорил именно об этом непостижимом, безмерном снисхождении — даре помилования — милости-спасения.

Попробуем же приблизиться к одной из заповедей Нагорной проповеди, исходя из главной цели Благой Вести — родить нас для встречи с этой Милостью. Ведь Сам Господь ещё через пророков свидетельствовал: милости хочу (Ос 6:6). Это не привычное для нас узкое и изменчивое человеческое свидетельство, а реальность, которой может быть пронизано действительно всё: прошлое, будущее, настоящее, сам человек и весь окружающий мир.

Заповедь новую даю вам (Ин 13:34)

Прежде всего уточним: в устах Христовых “дать заповедь” значит ни много ни мало вручить Свою жизнь грешникам, потому что Его заповеди — это закон Его жизни; можно сказать, что они родились вместе с Ним. Именно поэтому Он их безусловно исполнил. Но ведь вспомним: все они говорят о предельной самоотдаче.

Обратимся к Нагорной проповеди, к той её части, которая говорит о бревне и сучке:

Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить. И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь <…> Лицемер! Вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего. Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас (Мф 7:1–6).

В ряду многочисленных Христовых заповедей — разнообразного проявления любви-милости, — открываются признаки новой жизни для грешников. Они выявляются во встречах с воплотившимся Сыном Божиим и с ближним, а значит, и с его грехом. Вторая встреча по существу является условием и одновременно последствием первой встречи (а без неё не бывает общей жизни) каждого человека с Царством Небесным — с Христом².

Кратко, но полно это условие встречи выражено в словах Иисуса Христа и Иоанна Предтечи: Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное (Мф 3:2; 4:17), то есть первый шаг навстречу сделало само Царство (и это уже шаг на Крест). От нас требуется встречный шаг: покаяться и таким образом принять прощение за грехи. Христос в притчах о Царстве Небесном свидетельствует, что Бог-Любовь хочет взаимности, потому что только в ней — условия для существования любви-единства. Именно так Его подобие раскрывается в царе, вопрошающем своего раба о возврате долга (Мф 18:23–34).

В этой притче любовь ищет проявить себя, а не убить другого, поэтому в ответ на мольбу о прощении — отпускает великий, неоткупный грех перед Небом, Вечностью (в Евангелии это выражено долгом в 10 000 талантов — непредставимо колоссальная сумма для того времени). Но прощение большого долга-“бревна” не помогло оставить чужой маленький долг-“сучок”, не научило вынуть его у брата. В этом — свидетельство отношения Бога к нам, вечное взывание и ожидание возвращения блудного сына из онтологического небытия — из одиночества гордости. И в притче о талантах слуги (каждый из нас), которым вверено богатство, испытываются господином (Мф 25:14–30). Возвращение “имения” с прибытком — отклик человека на взыскание взаимности — приводит и к возрастанию милости-дара. Нет и не может быть какого-либо предела возрастанию милости; оно вечно, как вечен Сам Господь.

Однако жизнь человека с Богом — взаимное отдавание себя и приятие друг друга — обязательно утверждается подобной же взаимностью между людьми. Без последней первая — ложь, как свидетельствует апостол Иоанн, говоря о видимом брате и невидимом Боге (1 Ин 4:20). Человеческая взаимность намного труднее, так как приходится иметь дело с подобным себе грешником. В отличие от Бога, мы несём друг другу не только милость (да и той, по существу, более пристало название расчётливости), но в основном тяжести и страдание.

Однако встреча человека с Богом реально состоится и принесёт плоды только тогда, когда о ней узнают наши ближние. А как узнают? Мы поделимся тем, что увидели и приняли, встретившись со Спасителем — Божией милостью. Сын делится тем, что увидел (а значит, получил) у Отца (Ин 8:38). Соответственно, мы делимся тем, что “увидели” у Сына, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше, — говорит Господь (Мф 6:21). Ибо от избытка сердца говорят уста (Мф 12:34).

После того как нищие, плачущие, алчущие (Мф 5:3,4,6) получают доступ к Царству блаженства, им предлагается при встрече друг с другом не судить (см. Мф 7:1), ибо осуждение не просто вернёт человека в прежнее состояние, но навлечёт на него такой же суд. Нам предлагается подумать, каким судом мы судимы у Господа (Мф 7:2), и утвердить это в сердце краеугольным камнем. Иначе над нами исполнятся слова: Суд без милости не оказавшему милости (Иак 2:13). Те люди, которые услышали от Христа: Прощаются тебе грехи твои (Мф 9:2), становятся новыми людьми; их блаженство теперь в том, чтобы в свою очередь просить о помиловании для тех, кто приносит им боль неправды, обиды, вражду.

Уже после слов о прощении людям их согрешений (см. Мф 6:14) расположена притча о сучке в чужом глазу и о бревне — в своём. Известные толкования говорят о сучке как о чужом грехе, а о бревне — как о своём. Но может быть, есть более обобщающий смысл этих слов, который, не отрицая известного понимания, включает его как частное? Бывают разные случаи сопоставления своих и чужих грехов, но даже в очевидных ситуациях сравнение не всегда однозначно. Например, случай с женщиной, взятой в прелюбодеянии (Ин 8:3–11). Христос остановил “праведников”, совершающих суд, не напоминанием их более злых дел, которые бы выглядели как бревно перед сучком, а предложил простой вопрос, вообще исключающий какое-либо сравнение по “тяжести”: Кто из вас без греха? А порой бывает, что бревно в чужом глазу замечается как бы даже из лучших побуждений, когда мы готовы душу свою отдать за ближнего. В этом случае его грех будет переживаться сильнее своего, но именно потому что грех, убивая любимого, больше страдания приносит любящему. Заметим, что если какой-нибудь мельчайший сучок ещё как-то сопоставим с глазом, то бревно может быть гораздо больше и самого человека, то есть в этих двух предметах коренная разница превосходит сходство. Следуя строю Евангелия, можно предположить, что сучок — это грех человека³, а бревно — это неведение милости Божией. При таком толковании эта заповедь созвучна многим Христовым поучениям⁴.

Приглядимся теперь к этой заповеди: в чём её “зерно” и для кого она? Если человек увидел Божью милость, то ему ясно, как вынуть сучок из глаза брата — “Господи, прости его!”. И верно — соединяющая сила любящего Бога превзойдёт силу разделяющего совокупного человеческого греха, — самого сильного из грехов. Милость охватывает всю полноту Божественной жизни и жизни всего Его творения, пусть и под коростой болезни — греха. И вот вопрос: как с краешка познания милости можно двигаться к её неизреченным высотам и глубинам?

Сначала моё мысленное око может холодно заметить величие созданного мира, потом согреться — по милости Божией — мыслью о том, что он создан для меня. Именно для меня этот мир необычайно красив и в каждой своей мелочи, и во всех своих сочетаниях и множествах. Красота многообразия открывается мне в проявлении звуков, цветов, запахов, мыслей, тайн, в причудливом движении из глубины вширь, из малого во всё и наоборот; в живой звучащей гармонии всего и каждого. В то же время меня самого воззвали в этот мир, он мог пройти мимо и быть неузнанным мной.

И вот этот огромный и многообразный мир может вместиться в меня, но этого мало — я могу оказаться настолько больше него, что только “другой” сможет меня наполнить. И мне даются для встречи “другие”, которых невозможно заведомо представить или угадать. Мы свободны и независимы, но можем взаимно обрадоваться друг другу. И ещё много всего… много… И наконец мне открывается Сын, встреча с Которым — вечная слава и благодарность…

Но увы, всего оказалось мало, потому, что мир хотя и создан для меня, но не является личным моим достоянием. А мне хочется обладать им! Он приятен для глаз и вожделен (Быт 3:6). Этим желанием, утверждением, стремлением всё предаётся, разрушается и становится мёртвым несмотря на то, что сама мысль, кажется, несёт в себе удовольствие, обещает блаженство. Однако удовольствие от присвоения призрачно, так как оно оказывается не приобретением величия и блаженства, а разрушением. Вместо насыщения и исполнения приходят голод и пустота. Но не успев в полноте вкусить горечь того, что сам принёс другим, я вдруг получаю прощение. Удивительно! Мне вернули всё, навсегда, нечаянно, щедро, без усилий, даром… ценой Сына. Величина милости, предлагаемой нам — это Тело Христово, ломимое за мой грех, это Его Кровь, изливаемая за мой грех.

Можно ли хотя бы приблизительно измерить, сосчитать меру самого страшного, крайнего нашего зла? — Видимо, да; это смерть человека и всех, кого он носит в своей душе. Однако сила даже самого изощрённого человеческого зла и сила любви-жизни Бога несравнимы. Мы можем сравнить силу нашей смертности и силу Божией милости как отношение сучка и бревна — несоизмеримое отличие. Какая надежда для кающегося грешника! — да не устрашится он своей низости и мерзости: они бессильны и ничтожны перед Тем, Кто прощает седьмижды семьдесят раз (человеческая полнота, помноженная на число, превосходящее эту полноту).

Силу доверия кающемуся грешнику святой праведный Иоанн Кронштадтский определил так: “не иметь и малейшего сомнения в прощении Богом грехов”. Это он полагал главным условием совершения Таинства исповеди. Более того, по свидетельству современников, без этого даже не допускал до неё. Мы можем предать… и ещё… и ещё тысячу раз… Всё равно, нас простили и — все вернули с избытком⁵. Тогда приоткрывается и смысл слов, сказанных Господом: кому мало прощается, тот мало любит (Лк 7:47).

Если не видеть этого в Евангелии, в Церкви, тогда что мы в них видим?!

И в сравнении “комара” и “верблюда” (Мф 23:24) мы тоже можем рассмотреть не только внешние мелочи и существенные человеческие грехи, но собственно человеческий грех и — Божию милость. И на самом деле в этом Евангельском отрывке “оцеживание” меньше комара и “поглощение” бесконечно больше верблюда.

Как утверждение Своей победы над нашим грехом Бог вручил нам Крест. Глядя на него, чего мы больше увидим: нашего греха или Божией милости? Но взирание на грех не спасает; спасает ведение добра. Преподобный Исаак Сирин, размышляя о Кресте Господнем, сказал очень откровенно: “мне кажется, что он (Крест) дан не только для того, чтобы мы уверились в нашем спасении, но для того, чтобы больше и больше постигать любовь Божию к нам (следовательно, здесь мы опять видим те же сучок и бревно) и приобщаться к ней своей жизнью”.

Господь хотел научить нас жить с грешниками так же, как и Он Сам. Если мы не захотим этому научиться, то как тогда простить нас (Мф 6:15)? Заповедь Любите врагов ваших… (Мф 5:44) значит — учитесь миловать. Но и это не предел в познании Его милости. В Кресте Господнем видна ещё большая степень любви — жертва Отца, отдающего возлюбленного Сына. Священное Писание и наша Литургия свидетельствуют словами апостола Иоанна Богослова: Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную (Ин 3:16). Вот величие славы Божией!

Одним из свидетельств полноты Откровения является молитва, данная нам Самим Христом. В первых же её словах Отче наш заключено подтверждение неизъяснимой милости, вручённой нам. Мы, грешники, имеем право называть так преданного нам и в то же время нами Бога Отцом. Древний Израиль вообще не имел права именовать Бога, за исключением первосвященника, да и тот мог делать это только раз в год. А любому грешнику в любой, даже самый отчаянный момент его жизни, позволено называть Бога — Родным… Дивный дар, купленный Кровью Сына.

Уже первое слово молитвы сокрушает и одновременно возрождает душу грешника, и тогда ей видно, что все “чужие”, “враги” — побеждены, так как все они так же, как и он, помилованы — прощены, поэтому можно сказать, что Отец — наш! Теперь наша соединённость — не от человеческой доброты, а куплена Кровью Сына. Поэтому любой из нас может просить о своём ближнем, как о себе: помилуй его, как и меня, нас. Другими словами: вынь сучок греха, оставь долги. Тот, кто помнит эту молитву, пытается опереться на это Божие снисхождение, не может усомниться в Его милости, перестать радоваться Его победе над смертью (ведь наша разделённость и есть основа нашей смертности). “Отче наш” — непоколебимое свидетельство тому.

Можно сказать, что Божия Милость принесла в жертву Саму Милость (Христа) — отдала нерасчётливо, до конца, так как от человека продолжает зависеть, будет ли он цепляться в надежде на спасение за свою мнимую собственную праведность: молитвенность, воздержанность, прозорливость, терпение, или всё же придёт на встречу к Милости вопреки своему реальному греху.

Христос без иронии называет Иуду другом в момент предательства (Мф 26:50): это предложение подлинной, животворящей милости. Бог не только в Своём младенчестве, но вечно остаётся беззащитен перед нами, ожидая, что Его доверчивость грешнику способна тронуть, согреть душу, вызвав покаяние, благодарность, а затем милость к ближнему.

Слово с Креста: Жажду (Ин 19:28) — это мера той силы, с которой Господь желает, чтобы мы нашли Его милость. А Его слёзы перед входом в Иерусалим на страдание — мера Его жалости к нам, людям, не захотевшим собраться под крылья Его милости (Мф 23:37). И именно потому что Господь “жаждет” нашего спасения, а не просто предлагает, ожидает или надеется, Он не пассивен в этом ожидании; Он всегда ищет заблудших, пытаясь встретить хотя бы малую щель в нашем лукавом и наглухо застегнутом сердце с больной совестью. Ищет непритворного нашего сожаления о нашей измене — не для того, чтобы заставить теперь быть хорошими, а чтобы взять нас на плечи Своей милости и нести (Лк 15:5). Тем же, кто верой позволил Богу проникнуть в свою жизнь Его милостью, Он, раскрывая богоподобие человека, заповедал найти путь к себе самому и к другим⁶. Собственно, путь к другим — это по внутреннему содержанию рассказ-исповедь о своей собственной жизни с Богом. Поэтому и в Евангелии мы читаем, как познавшим Его милость в прощении и исцелении Он говорил: Иди и расскажи, что сотворил тебе Господь и как помиловал тебя (см. Мк 5:19). Более чуткие видели эту милость и исповедывали её перед людьми уже там, где Сын Божий был согласен, казалось бы, просто поговорить или просто войти в дом человека: Нафанаил (Ин 1:48–49), мытарь Закхей (Лк 19:1–9), “эммаусские путники” Лука и Клеопа (Лк 24:13–35).

Непризнание милости — это непризнание, невидение Того, Кто за ней стоит: око не видит Сущего. Это начало и победный конец греха. Признавшим даётся власть проповедовать покаяние и прощение (Лк 24:47), то есть Евангелие, всей твари (Мк 16:15), действовать Его силой, милостью, изгоняя, исцеляя, воскрешая (Мф 10:8). Они должны делать дела, которые видели у Него, как Он у Отца (Ин 8:38), а Он благ и к неблагодарным и злым (Лк 6:35). И на брачный пир зовутся “с распутий” любые, кто только найдётся: немощные, злые и добрые — всякие, и только один из них оказывается “не в брачной одежде” покаяния (Мф 22:9–11). А кто может “предъявить” чистое сердце? Ведь одежда здесь не материальная, а сердечная, поэтому в 50-м псалме мы читаем: сердце чисто созижди во мне Боже, а в Нагорной проповеди: блаженны чистые сердцем.

Подъярёмное следование Богу, иногда вопреки собственным взглядам и привычкам (в этом — послушание Ему тех, кого позвали с “распутий”), должно постепенно смениться согласием с Ним во всём, вплоть до исполнения одной из редких заповедей, говорящей об Отце: Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный (Мф 5:48). Вот негасимый светильник в конце пути! Но как нам тяжко движение к этому подобию…

В Евангелии от Луки заповеди о сучке и бревне предшествует определённый порядок поучений: “давайте, не глядя”, “не судите”, “слепой приведёт в яму” (Лк 6:30,34,37,39). И после этого сразу — сучок и бревно (Лк 6:41–42). Имеющий уши услышит… Из бездны немилосердия-зла — к Небу. Еле слышим нами глас Взыскующего. Не знаем, какими путями достигает нас… Он звучит везде, всегда и над всем, и кажется: как раньше не замечал и не знал этого? И как свидетельство — возносится Крест. Нам вручается это победоносное оружие милости. Отвергнуть его от себя — это больше, чем согрешить.

Иуда раскаялся в предательстве, но не поверил в Милость — это причина его гибели. На этом рубеже идёт главная борьба Тьмы со Светом. Вспомним, как Пётр, когда впервые услышал о том, что Иисусу Христу “должно много пострадать и быть убиту, и в третий день воскреснуть”, отозвал Его и сказал: будь милостив к Себе, Господи! да не будет этого с Тобою! (Мф 16:21–22), то есть: да не будет Твоего страдания за нас! Но ведь это значит — не хотим видеть эту милость! Об этом же, только как бы с другой стороны, слова книжников и фарисеев перед Крестом Господним. Внешне они говорили безусловно иронично и глумливо, но с внутренним смысловым требованием: Пусть теперь сойдет с креста… — и прямо — сойди с креста (Мф 27:42,40). И даже изнутри Сына Человеческого звучит: да мимоидет Чаша сия.

Зло эгоизма, жизни “за себя”, а не “за другого”, крепко охватило падшую человеческую природу. Для нас оно не призрачно: отвергнув Отца, мы, рабы греха, представляем Его жестоким и всевластным господином, жнущим, где не сеял и собирающим, где не рассыпал (Мф 25:24). И не призрачно это зло терзало нашего Господа: пот Его молитвы о даровании нам вышней Милости — о возвращении в нашу жизнь любви, был кровью (Лк 22:44). Тьма не нашла в Христе ничего подобного себе (Ин 14:30) и схлынула, растаяла, как дым. Бог воссиял из гроба на веки вечные вместе с теми, кто даже в последний момент своей земной жизни ухватился за краешек ризы Его милости. Вспомним благоразумного разбойника (Лк 23:40–42) или предание о Сошествии во ад (традиционная икона Пасхи).

Непреложное свидетельство сравнения “могущества” человеческого зла и могущества предвечной любви выражена словами Самого Иисуса Христа о том, что Он имеет власть на земле прощать грехи (Лк 5:24). Закон уже исполнен Христом, мы можем, соединяясь с Ним, войти в Его труд. Для возвращения, для единства с Богом нам нужны не самостоятельные праведность и делание добра, а доступность Его милости: “Аще бо праведного спасеши, ничтоже велие; и аще чистого помилуеши, ничтоже дивно <…> Но на мне, грешнем, удиви милость Твою…” (молитва преподобного Иоанна Дамаскина).

Как горько, что и на этом рубеже борьбы, уже выигранной Иисусом Христом, мы бываем совершенно закрыты; мы так “обороняем” свой грех, что Всесильная, но не насилующая Сила не может проникнуть в нашу душу ни днём, ни ночью, ни в юности, ни в старости, ни в горе, ни в радости, ни в дружбе, ни во вражде. Глухая стена, сохраняющая возлюбленный грех, и главная сила, ведущая гибкую, “змеиную” оборону против правды Бога и любви Его — внутреннее лицемерие. Оно наряжает тьму в фальшивые ризы света, маскирует её под Божию волю, но не имеет в себе силы и благодати. Воистину, если наш свет — тьма, то какова же тьма (Мф 6:23)?

Плод Церкви — святые. В их жизни мы ищем как бы “военные тропы” к Богу, которыми они вышли на Путь (Ин 14:6) из страны обмана, страны отточенного лукавства и лжи, возведённой в высшую степень. Той страны, которая делает Царство Небесное внутри нас — пустыней.

Один из подвижников молил Бога помочь ему в том, чтобы он мог хоть чуть-чуть содействовать Ему в борьбе с самим собой. Другой, поверив в милость Бога, просил: “Господи, дай мне возлюбить Тебя, как я возлюбил грех” (молитва преподобного Макария Великого). Ещё один: “Хочешь иметь меня во свете: буди благословен. Хочешь иметь меня во тьме: буди паче благословен” (молитва акафиста “В нашествии печали”). Известны и слова молитвы преподобного Иоанна Дамаскина: “Господи, или хощу, или не хощу, спаси меня”.

Человек сам не может не только раскаяться, но и заметить свой грех, так как грех ослепляет (фарисей слеп, см. Мф 23:26). Тем самым невозможно ждать от человека самостоятельного различения добра и зла, особенно — собственного. Вспомним, только чистые сердцем <…> Бога узрят (Мф 5:8). Поэтому, например, в крещении мы не обещаем, а испрашиваем у Бога “доброй совести”. Впрочем, у падшего человека остаётся возможность догадаться о своей болезни, замечая грех других, так как в других мы видим те тёмные стороны, которые свойственны нам самим: подобное познаётся подобным, чистое же око не видит зла: Для чистых все чисто (Тит 1:15).

И в этом, как и во всём Божием, светится премудрая доброта, снисхождение к грешнику. Если бы человек мог увидеть своё зло без Божьего присутствия, оно бы раздавило, убило его. То расположение Господне, которое явлено нам, превосходящее наш внутренний ад, обращённое к живому “остатку” (а без него не бывает человека) уже свидетельствует о совершившемся прощении. Его надо только признать. Кто увидел много милости, почувствовал прощение — тот много любит (см. Лк 7:47).

Опыт таких святых, как преподобные Антоний Великий и Силуан Афонский, явственно показывает, что когда иссякает вера в присутствие Божие (например, в Его помощь), подступает гибельный ужас смерти через отчаяние, бессилие, оставленность.

Мы сами не являемся источником света. Наш светильник — евангельское око — сердце, которое видит и слышит Бога. От этого видения и слышания мы черпаем свет — жизнь себе и другим. Христос говорит, что если око будет чисто, то и тело будет светло (см. Мф 6:22). Не тело сквернит душу, не тело и спасёт её. Спасает соприкосновение (всего лишь!) совести с Богом. Оно возрождает и преображает всего человека, всю его жизнь, в том числе и прошлую, ведь покаянию прошлое доступно. Это подобно пробуждению, так как совесть можно понимать как спящий образ Бога в нашей душе.

Началом многотрудного пути к милости можно считать и настойчивость “вдовицы”⁷ — души, оставшейся в одиночестве без Бога и “стучащей к судье”-совести с тем, чтобы она проснулась и помогла увидеть во свете свою грешную жизнь (Лк 18:2–8). Это соединение раскаяния с надеждой, с узнаванием и, наконец, с ведением милости. Именно тут встречаются, соединяются милость и истина, правда и мир, Дух и душа, ибо Господь даст благо, и земля наша даст плод свой (Пс 84:11–13).

Если мы любим — значит, “видим” сердцем. Первая “ви­дящая” из людей — Богородица. Она складывала все слова Своего Сына в Своём сердце (Лк 2:51). Это значит — именно ими и жила. И нас призывала Его любить: Что скажет Он вам, то сделайте (Ин 2:5). Она выше всех Своим “слышанием”, “сле­дованием” и одновременно выше всех Своей безмолвной исповедью-проповедью о том, что увидела у Своего Сына.

Как часто вздыхал Христос, глядя на слушающих: Я сказал вам о земном, и вы не верите, — как поверите, если буду говорить вам о небесном? (Ин 3:12); имея очи, не видите? имея уши, не слышите? (Мк 8:18); Авраам и пророки хотели бы видеть то, что вы видите (ср. Мф 13:17; Лк 10:24), — не видя! отраднее будет Содому и Гоморре в день суда (Мк 6:10); вы не узнали (не увидели) часа посещения Моего (ср. Лк 19:44); не бывает пророк без чести (то есть не узнан), разве только в отечестве своем (Мф 13:57); и ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься (Лк 10:15); если бы вы были слепы, то не имели бы на себе греха; но как вы говорите, что видите, то грех остается на вас (Ин 9:41); народ сей ослепил глаза свои (Ин 12:40). Своим ученикам Он говорил: не могли вы один час бодрствовать (то есть видеть) со Мною <…> глаза их отяжелели (Мф 26:40,43). И ещё: видевший Меня видел Отца (Ин 14:9); еще ли не понимаете и не разумеете? Еще ли окаменено у вас сердце? (Мк 8:17), то есть не слышите, не видите ни пророков, ни Христа. Скорбь Евангелия о нас — это то, что мы не услышали и не увидели Сына Божия: Его слов, Его жизни — Его образа.

Причина же слепоты, на что много раз указывал Христос — в нашем лицемерии. И сострадая нам (!), говорил: Горе вам, лицемеры… (Мф 23:13–30). Как тяжко перепутать тьму со светом и свет с тьмою, так же тяжко более надеяться на свою многообразную “праведность” и волю, чем на спасение, подаваемое в покаянии. Ученики, слыша Иисуса Христа, не раз ужасались: так кто же может спастись? — Человекам это невозможно, Богу же все возможно, — отвечал на этот вопрос Иисус Христос (Мф 19:25–26). Нет такого дела, которым бы мы спаслись, оправдались, но есть воплотившаяся Любовь, которая может, “жаждет” спасти, простить.

Святитель Иоанн Златоуст предполагал, что те слова, которые мы воспринимаем как обличение, были сказаны с жалостью. Мягкая, нежная сила, которой не выговаривают, а будят: Лицемер! Вынь… — значит Родной, чадце, ты болен, вынь… И здесь: милость, побеждающая грех, только признай то и другое. Эта милость-снисхождение к больным такой болезнью, которая распинает Сына Божия, навсегда запечатлена молитвой к Отцу на Кресте: Отче! прости им, ибо не знают, что делают (Лк 23:34).

Лицемерие пытается лукавством, завистью, любым другим видом лжи сделать невидимой подлинную милость. “Лукавый пересмешник” предлагал Христу сотворить лукавую же милость: сделать из камней хлебы (Мф 4:3). (Как много оттенков этой просьбы бывает и в нас!) Однако удивительна милость-чудо Христа, которая из камней (мёртвых сердцем) сделала детей Авраама: хлеб, ломимый за мир.

Бог и к лицемерам приходит с милостью, а мы (лицемеры) проверяем Его Божественность на справедливость, праведность, правдивость. Лицемерие может соблазняться о милости, как, например, в притче о хозяине дома, нанимающем работников в свой виноградник, причём пришедшие первыми и получившие обещанную плату роптали, потому что пришедшие последними получили столько же (см Мф 20:12,15). Так что и получивши дары, можно роптать на Бога (Мф 20:11). Зависть может стать “бревном” в нашем глазу. Но если она желает оклеветать Божию милость, не страшнее ли это любого человеческого греха? Ведь даже награда в “саду Господнем” (а разве не о нём идёт речь в притче?) уничтожена ею (Мф 20:1–16).

Вот пример, как человек, узнав силу милости Божией, перестаёт лицемерить. Апостол Павел, понимая, что признание греха перед Господом делает этот грех бессильным, говорит: не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю (Рим 7:15). Это могло бы быть свидетельством человека, начавшего путь. Хотя прежние привычки, страсти по внешней видимости пока ещё руководят человеком, но сердце его уже познало Истину и судит себя. Совесть пробуждена и невидимо ни для кого сопротивляется, и хотя ещё побеждается прежними “господами”, но уже оправдывается милостью Божией. Начинается совместный труд Бога и человека, в котором подвижник возрастает покаянием от падения к падению до заповеданного совершенства Отца — совершенства в милосердии (Лк 6:36).

Большая любовь приобретается испытанием милости, которая не знает предела — безмерной, непредставимой, как Сам Бог. Доверие к ней открывает вечную жизнь, недоверие — познание вечной смерти. В труде исполнения заповедей подвижники узнавали свой грех. Об этом, в частности, говорит преподобный Симеон Новый Богослов: “только старательное исполнение Христовых заповедей даёт человеку познание своей немощи”. Об этом и слова Господни: …Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его (Мф 11:12). Но это труд уже не одиночки, он растворён милостью: Без Меня не можете делать ничего (Ин 15:5).

Во всех встречах людей со Христом, Который прощает, исцеляет, насыщает, исполняет — есть эти два действия: жертвенная любовь Господня, истощающая себя, и наше усилие, хотя бы на волосок. Именно этим первым наше малое второе становится могучим, побеждающим. Те, кто испытал “малое” у себя — уже шевельнулся. Будучи парализованным, мёртвым, чуть согрелся. Такое же “малое” будет видеться подвигом и у других. И даже невозможным чудом, потому что движение и “на волосок” — это, безусловно, милость Господня. Не наше, а эхо, отзвук на Божественный глас в глубине души. “Двинуться” навстречу этому зову — и утраченное единство восстановлено. Верный в малом (наималейшем) верен во многом. Милостью — во всём!

Может ли “верный в малейшем” учить других, говорить о добродетелях, о смирении и любви? Да, он может свидетельствовать о милости, проявленной к нему, говорить твёрдо и сильно. То, что будет вручено “нагнетенной мерой” (Лк 6:38) вместе с прощением: порядочность, чистота, цельность. Эти качества — дары милости, а не призы чемпионов духовности.

Поэтому и уже преодолённые страсти — это спящие звери, готовые проснуться, как только иссякнет в нас милость Бога из-за неблагодарности ли, например, или беспамятства, когда подумаем о себе “высоко”. Потому что преодолены они не нами. Да и потеря милости не столько в том, что Бог её отнимает от нас, сколько в том, что своей гордостью мы сами закрываемся от Него. Ибо Он кроток и смирен сердцем (Мф 11:29), поэтому гордым противится, а смиренным дает благодать (Иак 4:6). Обретение в себе добра как милости Божией — это и есть научиться от Него (см. Мф 11:29).

Кроме того, Евангелие говорит о том, что само по себе “не­де­ла­ние” зла не спасает. Вспомним “неразумных дев” (Мф 25:3), благочестивого юношу (Мф 19:22), выметенный, убранный дом (Мф 12:43–45). Спасает нечаянная милость, поданная другим, о которой не догадывается и сам милующий. Поэтому мы читаем: пусть левая рука твоя не знает, что делает правая (Мф 6:3). Тогда спасает даже просто глоток воды, поданный нуждающемуся (Мф 10:42). В этом уже не будет подъярёмной натуги долга, обязанности, необходимости. Именно человек, получивший прощение, может незаметно вынести эту нечаянную милость из сокровищницы своей души. Не было прощения — нечем делиться с грешниками. Не грех (жалкий сучок) сам по себе, а именно это — невидение воскрешающей Божией милости, замкнутость, нечувствительность к ней (бревно) — причина вечного осуждения.

Так чем же наша праведность должна превзойти праведность фарисеев и законников (Мф 5:20)? Силой духа? Или количеством молитв, обильностью социальной помощи, длительностью и строгостью поста? Если исполнением закона, чистотой доброделания может оправдаться человек — напрасно умер Христос! Тогда милость не нужна. Или всё же праведность, осенённая Крестом, состоит в том, что в сердцах людей раскаяние в грехе встречается с верой в милость? Поэтому мы можем узнать блаженство нищеты и плача (вспомним Нагорную проповедь) и начинаем желать его всем, погибающим от пыток холода, жажды, голода, то есть одиночества греха без “тепла” милости, “ста­кана” милости, “доброй памяти” милости (Мф 25:35–36).

Как ещё один пример “бревна” — отвергнутой нами милости, оживляющей людей, можно привести отношения, когда мы в брате своём не видим ничего благого. А ведь именно за счёт этого, может быть, “ничтожно хорошего” (вспомним знаменитую луковицу, брошенную скупой женщиной в просящую милостыню нищую), Бог спасает. Этот часто незаметный, неуловимый, только Божий штрих в человеке, который могли видеть святые, надо увидеть и нам. Тогда будет понятно, как вынуть “бревно” из собственного глаза. Например, мы часто в своём “справедливом” негодовании или недоверии не замечаем, не хотим заметить у людей желания покаяться — и это безбожно: подобное желание не может возникнуть без Духа Святого, и самое начало, основа любого доброделания — покаяние.

На нашем пути к совершенству мы вначале можем не видеть множества своих грехов. Только догадываемся о них, зная только как бы “мелкие” грехи (неверный в малом неверен и во многом (Лк 16:10); ср. Мф 25:14–30). Но можем, доверяя милости, просить: Господи, прости мои грехи ведомые и неведомые. Пока мы только доверяем, но не убеждены, что от них же (греш­ников) первый есмь аз. Ведь эти слова, если они пережиты, означают, что ироды, пилаты, иуды согрешили меньше меня. Если так, то как же я могу “кидать камень в них”, читая Евангелие — ведь Христос пришёл и для них, Он им хочет спасения. Если действительно я первый из грешников, значит, я убил Христа. И разве я тогда сам, без Бога, не способен убить любого? Мы утверждаем, что Господь умер за нас, и это правда. Но когда мы подходим к Чаше, на что наша надежда? Только на любовь, распинаемую мною первым — только на такую Милость! Если это не так, значит, в нас есть что-то такое, что делает нас не такими, как прочие люди (см. Лк 18:11): Пилат, Ирод, Иуда. Дух Животворящий способен оживить — дать жизнь любому мертвецу. Всё может проститься, не простится только хула на Духа Утешителя (Мф 12:31–32). Кто же “хулитель”? Не тот ли, кто так и не узнал утешения милостью?

Вот вопрос: нужно ли утешение праведнику или только грешнику? Здесь к месту вспомнить слова Христовы ученикам, пожелавшим “праведного” отношения к городу, не принявшему их Учителя: Не знаете, какого вы духа (Лк 9:54–55). Знать Духа, не хулить Его — это знать Духа, спасающего погибающих. Помни, человеческая праведность: малейший грех, не знающий милости — вечная мука, величайший грех, встретивший её — вечное блаженство!

Любое зло, под каким бы покровом оно ни пришло, какую бы маску ни надело — сладкую, тонкую, приятную, льстивую — хочет одного: убить того, к кому стучится. За каждым “ма­леньким” грехом стоит одно громадное желание — убить! Желание же Господа — за поиском малейшего нашего согласного ответа — воскресить!

В последние годы кающихся грешников сменили кающиеся “праведники”, которые переживают прощение грехов как личное очищение, то есть аннулирование плохих поступков за счёт их отработки поклонами и чтением известных молитвенных правил. В этом случае милость не нужна; есть как бы договор: я исполняю, что положено, за это приобретаю очищение и спасение. Однако кающиеся грешники переживали прощение как восстановление дружбы с Милующим — примирение с Богом. А ведь без этого любое благочестие, доброделание, благотворительность ведут к гордости и прелести, и здесь борьба со злом — вроде бы воистину не на жизнь, а на смерть, но только потому, что это борьба вне своей души.

Именно Апостолу, запомнившему своё отречение, но верившему в любовь, заповедает Христос пасти овец Его (Ин 21:15–17). Пётр познал милость над собой, предателем, поэтому мог поделиться ею и с другими. Без этой любви всё не полезно, а с ней последние, познавшие доброту Бога, становятся первыми (Мф 19:30; 20:16) — благовествующими нищими, а гибнущие на распутьях, в болезнях становятся избранными (Мф 20:16; 22:14).

В уже приводимом отрывке нашего гимна победы — Символа веры — наше ответное слово к Богу — верую во Единого Господа… нашего ради спасения сшедшаго с небес. Когда мы говорим эти слова, мы их утверждаем, мы исповедуем, что это — аминь! — истина для нас. После этих слов, кажется, необходимо самим за всех класть свою душу (Ин 15:13). Но заповедь, следующая за образами сучка и бревна, говорит: Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями (Мф 7:6). И ещё: нам строго указано при делании “добра-милости” быть разборчивыми, мудрыми как змии (Мф 10:16). Эта заповедь созвучна другой: не искушай Господа Бога твоего (Мф 4:7; ср. Втор 6:16); её можно понять как запрет пользоваться милостью, лукаво живя за счёт другого.

Наше человеческое “свинство” многообразно и многолико. И тут надо учиться различать его, чтобы не была попрана святыня Божией любви-милости. Отец сразу простил своего блудного сына и готов был ждать его всю жизнь, но реально подарить это прощение смог только тогда, когда сын пришёл в себя и покаянно решил вернуться. Перед возвращением он долго и мучительно нуждался и, не веря, что опять может стать сыном, хотел просить милости на то, чтобы стать наёмником в доме отца. Нужда размягчила его раскаянием (пусть и вынужденным) и приготовила к благодарному принятию дара. А его встретила такая нечаянная милость, которая превосходит возможность познания её у падшего человека⁸.

Святыню милости мы можем нести тем, кто её покаянно просит и благодарно ценит. Это правило объясняет, почему нам самим не всегда подаётся милость Богом. Ведь часто мы не знаем цену этой святыне, не видим её, оставаясь с “бревном” в глазу. Если подать её нам в этом состоянии, то мы можем только лукаво “сесть на шею” помогающему и пытаться заставить его жить за нас. Другими словами, это значит, что он должен взвалить на себя отвергнутый нами свой крест.

…Вот слова прозревшего грешника, которые чаще всего сопровождают его: Слава Отцу и Сыну и Святому Духу. Эти слова — выражение обретённой воскрешающей благодарности человека за познанную милость к себе жертвенной любви Святой Троицы.