Об отце Александре Куликове

Рассказ об отце Александре не стоит начинать с середины. До Клёнников, которые стали центром в его служении, в его жизни был и огромный 20 летний труд в Николо-Кузнецком храме. Его настоятель, отец Всеволод Шпиллер, видя деятельную натуру отца Александра, поручал ему все заботы о благолепии службы, о благоукрашении храма: и ризница, и хор, и внешний ремонт, и реставрация интерьера храма, и решение проблем с вентиляцией — всё было на нём. А к 1980 году в Кузнецах заботами и молитвами отца Всеволода и отца Александра произошло небывалое для тех лет: наверное, впервые в Москве брежневского времени в храме были расписаны алтари с соблюдением православного иконописного канона. Затем отец Александр участвовал в восстановлении Данилова монастыря: первые реставраторы икон и иконописцы Данилова — его чада. Он внёс свою лепту и в восстановление после пожара Покровского храма Московской Духовной академии, в восстановление Толгского монастыря, Оптиной пустыни — везде трудились его духовные дети, всего не перечислишь…

А что касается меня, то вся моя жизнь в Церкви с самого начала связана прежде всего с отцом Александром: моё знакомство с христианством и Православием как таковым, с Церковью и жизнью в ней. Поэтому здесь я смогу рассказать об этом только очень бегло, неполно, с надеждой на продолжение. Отец Александр крестил меня, и я на всю жизнь запомнил этот день — 1 декабря 1978 года. Именно он вскоре после нашего знакомства сказал, что я должен готовиться стать священником, — ещё задолго до моего поступления в семинарию. В очень стеснённых условиях 80-х годов отец Александр принял живейшее участие в моём воцерковлении, часто приглашал к себе домой, где организовал кружок иконописи и реставрации; брал с собой на дачу; приглашал в различные поездки по святым местам. С первых дней знакомства с ним стало очевидно, что пастырство — не профессия, не часть жизни, а сама жизнь, образ жизни.

Был период, когда я ему хотел задать такой вопрос: “Если бы не Вы и не Ваше участие в моей жизни, я, может быть, ничего не знал бы о Церкви или знал, но как-то не так. Нормально ли это?”. Но потом понял, что именно так и должно быть: христианин постигает веру не столько через книги и цитаты, сколько через личное общение с человеком. Хотя и духовная литература, безусловно, очень важна: отец Александр всегда давал своим чадам книги, не жалея своей библиотеки, очень точно угадывая состояние и потребность конкретного человека и предлагая ему как раз то, что было нужно в этот момент.

Эта его поддержка проходила через всю жизнь его паствы и сейчас я твёрдо знаю: за ним мы были, как за каменной стеной. Стало видно: не всегда эта поддержка ценилась и понималась в полной мере — как зачастую бывает, только потеряв, начинаешь ценить по-настоящему то, что тебе было дано.

Теперь жизнь станет какой-то совсем другой; конечно, его участие в нашей жизни будет продолжаться, но уже на другом уровне: мы будем вспоминать его, думать, как бы он на тот или иной вопрос ответил, как бы поступил в той или иной ситуации. А главное, наверное, высказал священник нашего храма отец Владимир Колобанов: “Мы приобрели себе молитвенника на небесах”.

…Меня познакомили с ним друзья, с которыми я учился рисованию в пору моей подготовки к поступлению в институт. Среди них была и духовная дочь отца Александра, впоследствии ставшая моей крёстной матерью. Это Лариса Алексеевна Федянина¹, недавно тоже почившая, она всю сознательную жизнь окормлялась отцом Александром и многих привела в Церковь.

Отец Александр буквально заражал своей любовью к богослужению. Пожалуй первое, что его характеризовало и чему хотелось подражать, — это его любовь к красоте богослужения, знание устава и умение свободно пользоваться богослужебными книгами, красиво строить службу — не законнически, а осмысленно и гармонично.

Зачастую можно увидеть две крайности в священнической практике: или небрежение, или законничество, сухое и ненужное. У батюшки было как раз выявление красоты и смысла богослужения.

Первые его слова, обращённые ко мне после моего рукоположения, были: “Будь строже к себе и внимательнее, снисходительнее к людям”.

У него был редкий дар, невыразимый словом, но характеризовать его можно. Не только я, но и многие люди, его знавшие, замечали присущее ему чрезвычайное немногословие при таинстве исповеди. Он призывал и тех, кто исповедуется, быть предельно краткими при исповеди и не прятаться за долгие объяснения и оправдания. Одна из наших прихожанок очень хорошо это выразила: “Человек получал очень многое от его молчания”. Я это тоже чувствовал. Никаких нотаций, нравоучений, никаких долгих богословских лекций — минимум слов. Так было всегда: в течение более чем тридцати лет моей жизни в Церкви я мог бы по пальцам пересчитать, сколько слов я слышал всякий раз во время таинства исповеди. Естественно, все они запоминались, потому что все были весомы и точны, — именно благодаря уникальному умению отца Александра высоко ценить каждое сказанное слово. Он просто молился и по одному его взгляду было всё понятно… Сам он переживал, что не мог иногда выразить словом то, что чувствовал, признавался: “Я не умею говорить”, но от этого его участливость была не менее очевидной.

По его рассказам я знаю, что он глубоко почитал родителей. О своей матери отец Александр говорил так: “Я стал верующим человеком благодаря маме, благодаря обстановке в доме”. Она вырастила его в голодные военные годы. И хотя он остался сиротой в 14 лет, во многом благодаря материнскому воспитанию ему удалось стать тем, кем он стал. И об этом многие говорят: удивительно, как выросший в ничем не приметном селе в Тверской области человек стал духовником многих московских священников, московской интеллигенции и огромного числа простых людей. У отца Александра был очень твёрдый характер, но эта твёрдость, как и подобает, была внутри, а внешне он, наоборот, производил впечатление человека очень мягкого, даже ранимого. Он рассказывал, что во время учебы его (как и многих других семинаристов и студентов — исключений, наверное, не было) вызвали “в органы” (как тогда называли КГБ) и прямо предложили сотрудничать, то есть рассказывать об умонастроениях студентов и духовенства. Он прямо, твёрдо и коротко ответил, что не будет этим заниматься. И тут же услышал одно слово, как-то в сторону сказанное, но обращённое явно к нему: “Сгною!..”. На что последовал его краткий ответ: “Ну что же, мы на то и идём”. На этом визит завершился, после подобных вызовов не было. Может быть, это из-за простоты и твёрдости отца Александра: его слово было действительно по-евангельски: “да-да” или “нет-нет”. Но при советской власти он нам старался не давать возможности как-то соприкасаться с этой темой, старался оградить, не вдаваться в подробности.

Хорошо вспоминал об этом на поминках отец Валентин Асмус: «Когда мы обращались к нему со многими серьёзными проблемами того времени, отец Александр неизменно завершал свой ответ словами: “Главное, что у нас есть Литургия”». Соразмерность оставленных, дарованных нам ценностей и переживаемых трудностей он очень хорошо чувствовал и старался напоминать об этой соразмерности вопрошавшим. Похоже, что любимым его апостольским изречением были слова апостола Павла: Всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, за все благодарите (1 Фес 5:16–18). Как мало кто мог искренне, от души заражать этими словами в те годы!

Но когда Церкви была дана свобода, думаю, он испытал огромное облегчение. Храм восстанавливали с воодушевлением, с надеждой, с благодарностью к государственным лидерам, которые дали Церкви возможность развития. Отец Александр знал, что во власти сложностей много и люди там непростые. Что им очень трудно, ведь высокие государственные посты — это тяжелейшее бремя. Он был далёк от того, чтобы судить власть предержащих: нам дана свобода, храмы восстанавливаются, свободно совершаются службы — уже хорошо, уже за это спасибо! Батюшка уже этим был очень заметно воодушевлён.

Он не называл поверхностное отношение к вере модой; думаю, это оттого, что он во всём искал положительные стороны. С какой надеждой отец Александр активно крестил многих и многих в начале 90-х годов! Он говорил: “Ты знаешь, как много крестятся? Я просто не успеваю, с ног валюсь — так много и детей, и взрослых приходит в храм!”. А все ли они верующие, все ли остаются в Церкви — это для него не было больным вопросом. “Ну что же? Пусть крестятся! Рано или поздно кто-то придёт и останется в Церкви. Может быть, человек сначала и поверхностно отнесётся, а потом, позже, от всей души поверит”. Так что он ко всему старался относиться с надеждой и упованием.

Труд священника, пастыря нельзя измерить внешней деятельностью. Восстановление храма на Маросейке отец Александр начал с собирания людей, ведь в каком бы состоянии храм ни находился, самое главное — это собирание паствы. Это делалось незаметно, незримо, без давления и без каких бы то ни было эффектных жестов, — терпением, молитвой и любовью.

Одним из первых событий, когда храм ещё не был передан Церк­ви, стало возвращение чудотворной Феодоровской иконы Божьей Матери, перед которой молился старец Алексий Мечёв, а теперь молилась наша паства о воссоздании храма.

Параллельно началось становление храма, становление его содержания и формы. Воссоздавалась “плоть” самой церкви, здание, убранство, росписи, иконы и школа иконописи, ведущая свою историю от Марии Николаевны Соколовой (монахини Иулиании), которая здесь же начинала создавать, наверное, первую в стране в ХХ веке иконописную школу. Возрождение этих традиций произошло при нас, на наших глазах, при нашем участии!

Во многом именно трудами отца Александра были собраны документы для канонизации святого праведного Алексия и священномученика Сергия Мечёвых. Ещё до того, как святой праведный Алексий был причислен к лику святых, с самого начала воссоздания прихода было установлено его почитание, которое выражалось в молитвах и на литургии, и на панихидах. Как только появлялась возможность (и обязательно по памятным дням) мы ездили на Немецкое Введенское кладбище, где почивали останки отца Алексия задолго до их обретения и признания святыми мощами. Благодаря стараниям отца Александра Святейшим Патриархом Алексием II было исполнено прошение о перенесении мощей святого праведного Алексия в храм, где он прослужил всю жизнь — и сейчас это одна из его главных святынь. Это в биографии отца настоятеля едва ли не центральное событие. Крестный ход для перемещения из Новоспасского монастыря в наш храм мощей отца Алексия Мечёва получился очень многочисленным — такое множество народа невозможно было бы собрать силой, по приказу! Это событие чрезвычайно взволновало всю верующую Москву.

Но, думаю, самое важное здесь другое: благодаря размеренности, духовной простоте и рассудительности самого отца Александра вокруг мощей сложилась духовно трезвенная, спокойная, молитвенная обстановка: с глубокой верой, но без какой бы то ни было экзальтации. Это очень важно подчеркнуть, потому что всё могло бы сложиться иначе: бывает, что святыня становится источником какого-то нездорового ажиотажа и так называемого кликушества.

Трезвенное, спокойное, благоговейное отношение к святыне, к святым, к духовной атмосфере в храме было ещё одной особенностью пастырства отца Александра. Умение придерживаться “золотой середины” — не компромисса, не чего-то средненького в низменном смысле — идти “царским” путём, не впадая в крайности и сохраняя постоянное внимание к себе.

Отцу Александру удалось продолжить традицию сплочённости “мечёвского” прихода, тем более что он окормлял остающихся в живых членов “мечёвской” общины, которые с открытием храма на Маросейке, естественно, стали частью этого прихода. Традиция, безусловно, имеет продолжение. Только тут надо иметь в виду, что отец Александр никогда не старался ни на кого быть похожим и сам всегда учил избегать механического копирования каких бы то ни было внешних форм. Этому же, кстати, поучали святой праведный Алексий и священномученик Сергий Мечёвы. Сами-то они были разные, непохожие друг на друга, и этим показывали ненужность формального фотографического копирования. Этого же придерживался и отец Александр.

Между отцом Алексием, отцом Сергием и отцом Александром был и архимандрит Борис (Холчев), который также служил в храме на Маросейке. Именно он и познакомил с “мечёвской” общиной, её традициями, обычаями нашего настоятеля, тогда ещё солдата советской армии. И отец Борис был непохож на отца Алексия и отца Сергия: он имел свой духовный и пастырский опыт, хотя, безусловно, в самом главном заимствованный у этих святых людей.

Позже духовниками отца Александра были и отец Всеволод Шпиллер, и отец Павел Троицкий — выдающиеся люди, каждый из которых был неповторим. И отец Александр в свою очередь оставался самим собой.

Это учит и нас подражать в самом главном — в глубине веры, в простоте и внимании, близости к людям. Близости не в смысле приспособления и опускания до страстного устроения того или иного человека; наоборот, должно происходить его взращивание, восхождение к жизни по вере, что в свою очередь, конечно, исходит из собственной глубокой веры духовника. Это сущностные моменты, которые и делают служение священника подлинным.

Нельзя сказать, что наш приход один из самых крупных в Москве — он характерен не численностью. Он очень непростой — я думаю, это существенная его характеристика. Нельзя сказать, что община состоит из идеальных людей, у которых нет проблем. Это говорит о том, что наш настоятель был способен и призван брать к себе людей очень разнообразных, непростых, обожжённых проблемами. И обладал способностью не оттолкнуть таких людей.

Он был наставником совершенно разных людей. Это ещё одна характерная особенность его прихода: здесь собрались верующие абсолютно всех возрастов. Старики и старушки, глядя на которых трудно представить, как они сюда добираются, — иные едут на Маросейку за тридевять земель; люди среднего возраста, как правило, очень занятые, загруженные массой проблем и забот; молодёжь, которую не так часто вообще в храме можно встретить; мамы с маленькими детьми. Отец Александр старался создавать условия и для малышей: после богослужения дети и мамы могут посидеть, попить чаю, отдохнуть, побеседовать. У нас появилась и детская иконописная школа, где дошкольники и дети младшего школьного возраста могут приобщаться к культуре православной иконы. Приход состоит из верующих не только всех возрастов, но и самых разных занятий. Среди прихожан много художников. В последнее время, так почему-то сложилось, много “киношников”, окончивших ВГИК и работающих в кинематографе. Много преподавателей средней и высшей школы.

Как сказала одна наша прихожанка, это приход городских низов. Я бы не стал так обобщать — это не вполне точно: есть люди совсем не из низов. Просто их всегда меньше, да и потом они незаметны и не стараются выделиться: люди с университетским образованием, кандидаты наук, полковники, профессора работают в храме пономарями, чтецами, уборщицами, готовят еду…

Отец Александр сам очень любил путешествовать. С давних пор, сколько я его знаю, как только выпадет отпуск или несколько выходных дней, он обязательно куда-то старался съездить. Большей частью путешествовал по немногочисленным монастырям, открытым в советское время: бывал в Печорах, в Пюхтицах, в Троице-Сергиевой Лавре, в пустыньке у отца Тавриона Батозского… Позже он очень полюбил и Афон, и Святую Землю, и путешествия по Волге на теплоходе, и русский Север. Конечно, брал, по возможности, паству с собой во многие поездки. Сам побывал и в Америке, и во Франции. Так что сейчас его знают и о нём молятся далеко за пределами России. Отец Александр очень страдал о разделении Русской Церкви и её зарубежной части и старался делать всё, что в его силах, для преодоления этого разделения.

Я уверен, что нам обязательно нужно проводить вечера памяти отца Александра. Но тут не стоит торопиться, нужно дать хоть как-то “отстояться” впечатлениям. По-человечески понятно, что все мы сейчас если не подавлены, то потрясены. Думаю, это наш долг — устроить вечер, даже, быть может, и не один. Точно так же в своё время устраивались вечера памяти отца Всеволода Шпиллера, не прерывающиеся до сих пор, а просто перешедшие в другую форму: люди рассказывают друг другу уже о чадах отца Всеволода. Среди них, кстати, прихожанка нашего храма Ирина Васильевна Ватагина², окормлявшаяся после кончины отца Всеволода у отца Александра.

Другое дело, что тут материя тонкая, трудно выразимая словом. Опять же отнюдь не многословием должен передаваться образ нашего настоятеля и наставника — светлый, яркий — именно в силу его сокровенности. Нужно будет внимательно, точно и серьёзно подбирать верные слова, чтобы говорить о нём.

Подобные встречи паствы в память об ушедших пастырях поддерживаются годами, десятилетиями, и я думаю, надеюсь, что людям будет что вспомнить и рассказать и об отце Александре.