Протоиерей Игорь Прекуп
По ассоциации со статьей Арсения Замостьянова «Грозный для галочки» вспомнился мне эпизод из дальнего, еще диаконского, прошлого. Перед праздником Входа Господня в Иерусалим священнослужители наводили в алтаре чистоту. Не так давно рукоположенный священник видел себя при этом в руководящей роли, играя ее в меру своих способностей. И вот мы вдвоем с другим диаконом что-то драим, а он носится, создавая видимость бурной деятельности, инструктируя, наставляя, строя нас… После очередного его ядовитого подстегивания мимоходом, собрат мой и сослужитель посмотрел ему вслед и задумчиво произнес: «Он будит во мне кабацкого музыканта».
Вот нечто подобное я мог бы сказать и о себе, при чтении этой статьи.
Я не историк. Мне очень льстит, когда обо мне кто-то упоминает, как о церковном историке, но это настолько не имеет ко мне никакого отношения, что хочется рассмеяться и поблагодарить на добром слове. Как бы я сравнительно хорошо ни ориентировался в определенной исторической области, сколько бы ни приходилось мне писать на церковно-исторические темы, сколько бы ни сидел в архивах, историком я от этого не стану. Поэтому то, что говорят и пишут профессиональные историки о личности Грозного, я слушаю и читаю с интересом, но спорить не берусь, поскольку недостаточно, по сравнению с ними, имею возможности работы с источниками. Как и большинство людей, я могу доверять или не доверять тем или иным историкам, сопоставляя их интерпретации событий и личностей. Другое дело, почему я одному доверяю, другому нет.
Если у меня есть основания считать, что конкретный историк добросовестно работает с источниками, сам в первую очередь пытаясь всесторонне разобраться в исследуемой области, понять изучаемую им эпоху или историческую личность, я поверю, что он со мной делится знанием, интерпретируя его так, чтобы максимально полноценно донести до меня в сравнительно небольшой выжимке то, что он изучал и осмыслял на протяжении долгого времени. Если в его время существовал политический заказ именно на такую интерпретацию, я, при всех вышеупомянутых условиях, поверю, но… с некоторой дополнительной, скажем так, осторожностью.
Однако если в научной статье явно будут торчать уши пропагандиста, я ее, может, и прочитаю, но лишь для того, чтобы иметь представление об аргументации сторонников определенной версии. Тоже ознакомлюсь без предубеждения, с готовностью принять во внимание достоверные факты и согласиться с аргументацией, если она будет обоснованной. Если она вообще будет. Аргументация. Потому что всевозможные так называемые «некорректные аргументы», я уж не говорю о лжи и подтасовках – это никакие не аргументы. Но в любом случае, тут я сторонний наблюдатель. Ну, могу «лайкнуть», если мне нравится публикация или комментарий к ней, ну перепостить могу, но это максимум.
Если бы вместо рассматриваемой статьи, на глаза попалась очередная апологетика «оклеветанного царя», я бы даже читать не стал. Не из-за лени, не из-за предвзятости, а потому что симпатизанты Грозного ничего нового для меня уже сказать не могут. Их идеологическая, психологическая и этическая подоплека понятна. Все «аргументы» людей, которых покойный Патриарх Алексий II назвал «провокаторами и врагами Церкви», давно известны. В свое время наспорился с ними достаточно на форуме им. о. Андрея Кураева. В период активного лоббирования ими Грозно-Распутинской канонизации (эта связка, кстати, тоже очень симптоматична).
Но автор коснулся художественного и, в частности, эстетико-монументального аспекта, разбудив-таки во мне, давно впавшего в анабиоз художника. А «утро добрым не бывает».
Итак, автор отмечает, что «речь идет о монументальном воплощении одной из самых загадочных и трагических фигур русской истории». Неудачном, как он признает ниже. А потому лучше было бы сказать: «попытка монументального воплощения». Причем попытка конъюнктурная, а по-нашему, по-бразильски, продажная. Ну да ладно, оставим это на совести скульптора и заказчиков. Речь, в данном случае, о другом. Уважаемый автор статьи безапелляционно заявляет: «Позволю себе напомнить, друзья: памятник – это художественное произведение. Художественное! История и социология в монументальном искусстве существуют только в художественном преломлении. Мы же не главу из учебника вывешиваем на площади».
Такое впечатление, что нам напоминают о некоем богооткровенном догмате или, по меньшей мере, непреложном законе природы, выявленном и сформулированном, всем известном, но, по какому-то недоразумению, не принимаемом во внимание. Похоже на манипулятивный прием: кто посмеет опровергать то, что само собой разумеется и что знает любой образованный человек, даже школьник, если он, конечно, не круглый двоечник? Вы же не двоечник? Или вам глава из учебника милей произведения искусства (пусть и неудачного)? Значит, спорить не будете. Вам даже неудобно будет поинтересоваться ссылкой на источник и попросить обосновать свои утверждения.
Поэтому в качестве очевидного и само собой разумеющегося, аксиоматичного обычно быренько-быренько протаскивают то, что на самом-то деле вовсе не очевидно и, при ближайшем рассмотрении, не выдерживает никакой критики, поскольку оснований под собой не имеет (это аксиома! – говорят нам с таким укором в голосе и взгляде, что ах! как стыдно становится за свое невежество…).
«Памятник – художественное произведение». Уважаемый автор в этом тезисе, сознательно или под-, совершает не то, чтобы подмену понятия, но путаницу вносит – это уж точно. Согласно формальной логике, у того или иного предмета есть существенные и несущественные свойства, у понятия – существенные и несущественные признаки. Основными и существенными признаками являются те, «без которых мы не можем мыслить известного понятия и которые излагают природу предмета», – пишет Г.И. Челпанов. Это свойства, одновременно объединяющие предметы (явления) в один класс, и отличающие их от предметов (явлений) других классов. Поэтому их можно определить, как «общие свойства некоторой группы предметов, которые необходимы и достаточны для того, чтобы отличить данную группу от других».
Может ли памятник быть художественным произведением? Конечно, может. Но, у памятника как художественного произведения есть существенные свойства, отличающие его от других произведений искусства. Что это за свойства? Эстетические достоинства, ремесленное мастерство? Удачная скульптура или нет, гениальная или бездарная, но она – произведение искусства. Если же понятие памятника отличает некий признак, не имеющий отношения к искусству, значит, оно не полностью находится в объеме понятия художественного произведения. Т.е. памятник может быть произведением искусства, а может и не быть.
Может ли памятником быть, к примеру, камень? Обычный, просто поставленный в память какого-то события или как некий символ? Даже в Библии такой пример есть: что делает Иаков, пробудившись от сна, в котором увидел лестницу, соединяющую землю с небом, по которой восходили и нисходили Ангелы? «…Встал Иаков рано утром, и взял камень, который он положил себе изголовьем, и поставил его памятником, и возлил елей на верх его» (Быт. 28; 18). Оказывается, памятник может и не быть художественным произведением. Это всего лишь совместимые понятия, да и то пересекающиеся, а не подчиняющиеся одно другому, как могло показаться из высказывания автора статьи.
Однако в чем же все-таки состоит существенное свойство памятника? Далеко за определением ходить не надо. Один «клик», и мы на соответствующей странице «Википедии». Читаем: «Памятник — (в узком смысле слова) сооружение, предназначенное для увековечения людей, событий, объектов, иногда животных, литературных и кинематографических персонажей и др. Кроме выполнения объективно-исторической функции, многие памятники несут и политическую нагрузку, являясь объектами фундаментальной пропаганды».
Т.е. памятник, по своему существу – средство увековечения памяти о чем-то или о ком-то. Но всякое ли событие и личность увековечиваются? Нет, но лишь те, которые должны служить либо воспитанию почитания неких ценностей, олицетворяемых памятником, либо предостережению от беды, о которой памятник свидетельствует (например, музей Аушвиц-Биркенау – его вполне можно назвать памятником жертвам бесчеловечности, от повторения которой мы предостерегаемся). Обычно памятник создается и устанавливается с целью прославления и почитания чего-то в лице кого-то. Прошу обратить особое внимание на сказанное во втором предложении цитированного определения: памятники – «объекты фундаментальной пропаганды».
Словом, отождествление понятий памятника и художественного произведения или интерпретация памятника всего лишь как вид последнего – по меньшей мере, вводящая в заблуждение, логическая ошибка.
Далее. «Появление памятников Грозному неизбежно», – пишет автор. О как!.. Это мне напоминает лекцию одной дамы из Союза сексуального здоровья, которую она читала старшеклассникам. По ее словам, получалось, что все слушатели так или иначе будут вступать в контакт с ВИЧ-инфицированными, все они рано или поздно заболеют, с той лишь разницей, что, если будут использовать презервативы, это случится попозже (целомудренная сексуальная жизнь в браке ею в качестве способа профилактики не рассматривалась).
«Государь, образ которого волновал Васнецова и Эйзенштейна, скульптора Антокольского и композитора Прокофьева, остался не только в истории, но и в культуре – причем, и в классической, и в массовой». Не хотелось бы придираться к словам, но «в массовой» – это как?.. И потом, странный аргумент. Ну, волновал его образ художественные натуры, и что? При чем тут воздвижение монумента? Вот Пушкин, когда пророчествует о своем «памятнике нерукотворном», дает объяснение, почему «не зарастет к нему народная тропа» (кстати, указание на существенное свойство памятника – культовое место, сакральное, образ, прославляющий некие ценности, достойные почитания):
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокой век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.
Не за то памятник, что его образ кого-то волновал, а за то, что любезен он стал народу совершенно чуждыми Ивану Грозному делами… Как верно отмечает Виктор Судариков, «установка памятника исторической личности – знак почитания и уважения совершенных поступков». Вот. Кстати, я вам таки скажу за Эйзенштейна. Вернее, не я, а Александр Исаевич Солженицын в своем рассказе «Один день Ивана Денисовича»:
Цезарь трубку курит, у стола своего развалясь. К Шухову он спиной, не видит.
А против него сидит Х-123, двадцатилетник, каторжанин по приговору, жилистый старик. Кашу ест.
— Нет, батенька, — мягко этак, попуская, говорит Цезарь, — объективность требует признать, что Эйзенштейн гениален. «Иоанн Грозный» — разве это не гениально? Пляска опричников с личиной! Сцена в соборе!
— Кривлянье! — ложку перед ротом задержа, сердится Х-123. — Так много искусства, что уже и не искусство. Перец и мак вместо хлеба насущного! И потом же гнуснейшая политическая идея — оправдание единоличной тирании. Глумление над памятью трёх поколений русской интеллигенции! — (Кашу ест ротом безчувственным, она ему не впрок.)
— Но какую трактовку пропустили бы иначе?..
— Ах пропустили бы? Так не говорите, что гений! Скажите, что подхалим, заказ собачий выполнял. Гении не подгоняют трактовку под вкус тиранов!
— Гм, гм, — откашлялся Шухов, стесняясь прервать образованный разговор. Ну и тоже стоять ему тут было ни к чему.
Цезарь оборотился, руку протянул за кашей, на Шухова и не посмотрел, будто каша сама приехала по воздуху, — и за своё:
— Но слушайте, искусство — это не что, а как.
Подхватился Х-123 и ребром ладони по столу, по столу:
— Нет уж, к чёртовой матери ваше «как», если оно добрых чувств во мне не пробудит!
Еще один аргумент в пользу монумента: «К тому же это – первый русский царь, стоявший во главе нашего государства дольше любого другого правителя. То есть – лицо с обложки учебника истории. Его оттуда не вычеркнешь». А что мы всякому «лицу с обложки» памятники ставить должны? На обложке учебника могут быть изображены разные значимые в нашей истории лица. Если признать этот аргумент приемлемым, то памятники Сталину – логичное продолжение.
«А он еще и победитель в важнейших войнах того времени, основатель городов, автор памятников литературы и государственной мысли». О войнах – это очень спорный вопрос. Что касается «памятников государственной мысли» – это о чем? О разработке концепции тоталитарной монархии? Ценность его усилий в этом направлении весьма сомнительна. Попробовали бы в каком-нибудь городе Германии поставить памятник Гитлеру! А что? Германию-то он с колен поднял, как и обещал своему электорату, порядок навел, книжку написал тоже, «Mein Kampf» называется. А какие картины красивые писал!
«Душегуб, самовластительный лицемер? Но и его великого деда можно упрекнуть за многое, начиная с попустительства ереси, которая расколола Русь». Очень спорный упрек, не говоря уже о том, что масштабы ереси жидовствующих автором явно преувеличены, это, во-первых, а во-вторых, пусть бы и был этот упрек справедлив, что из того? Если кого-нибудь кроме него можно упрекнуть, то его самого уже упрекать нельзя и надо тут же увековечивать? Очень странная логика.
«А как пришёл к власти наш Креститель Владимир? Он покаялся, преобразился? Но и Грозному мы не можем отказать в праве на раскаяние». А кто ж ему в этом праве отказывал когда? Только раскаяние (сожаление о содеянном) было каким-то изуверским. А покаяния своего (перемены ума) он ничем не засвидетельствовал, никакими «достойными плодами» (Мф. 3; 8). «Наш Креститель Владимир», вне зависимости от того, как он пришел к власти, будучи язычником, в отличие от Грозного, в самом деле, родившись в купели Крещения, покаялся и преобразился.
«Спор о памятнике перевели в такую плоскость, как будто речь идет о канонизации Грозного». Ну, во-первых, ни в какую канонизационную плоскость спор не перевели, а во-вторых, наиболее активные поклонники Грозного никогда «не отрекались, любя»; их поползновения в этом направлении нет-нет, да и заметны.
В оправдание установки памятника Ивану Грозному автор приводит памятник Николаю I, который, при том, что он «в СССР не в чести был», а сохранился «на одной из центральных площадей города – „колыбели революции“». Автор справедливо усматривает причину такой толерантности в таланте скульптора Петра Клодта, который «изысканно передал противоречивый характер императора». Но при чем тут обсуждаемый памятник? Автор сам отмечает его «никаковость» с точки зрения искусства, и, самое главное, речь ведь не о том, чтобы сносить или оставить, а о том, стоит ли такое устанавливать!
«Интересно, если бы в Орле в память об основателе города установили классическую скульптуру Антокольского 1871 года – критики почувствовали бы, что перед искусством публицистические доводы отступают?» Нет, не почувствовали бы. Произведению Антокольского место на выставке. Отлитая в бронзе, она могла бы и в парке стоять, но в качестве памятника ее не установили бы в любом случае, потому что она не монументальна по своему характеру. А установленная в Орле – монументальна. Как «девушка с веслом». Ну, разве что, мастерство исполнения чуть выше.
Установка этой скульптуры, как выразился, один мой философствующий хороший знакомый – «мемориальный жест», который «навевает мысли о новой Ливонской войне».