«Общество нельзя приучить к насилию». Психолог Сергей Ениколопов

Природа агрессии

— Агрессия, насилие, преступление — это личный выбор или большое значение играют обстоятельства, травма детства?

— Травма детства, которая становится причиной того, что человек совершает преступление — такая редкость, что серьезно об этом говорить не стоит. Это просто попытка придумать какие-то причинно-следственные связи вместо серьезного анализа. Действительно имеют значение природные, биологические качества человека. 

Есть тестостерон. Но это вовсе не означает, что тестостерон виноват в том, что человек совершает преступление. С его помощью можно рекорды ставить, активно работать, но и совершать агрессивные действия. Выбор за человеком. 

Также очень часто на этом же уровне начинают обсуждать, как замечательно, что у нас есть окситоцин. Благодаря этому гормону нам так приятны объятия, дружеские касания. Все это делает человека добрым. Но на этом же гормоне строится общность такого рода — «мы-то хорошие, а остальные плохие». 

Существует воспитание воинственных народов, но есть и воспитание миролюбивых. Но насчет миролюбивых есть знаменитая история. Обнаружили племя, которое с детства проводит массированное воздействие на детей, чтобы те даже не думали о насилии, убийствах и прочем. И только потом выяснилось, что это племя охотников за головами. То есть их воспитание строится на том, что  своих трогать нельзя, а соседей — пожалуйста. 

Агрессия — это поведение, а есть гнев как эмоциональная реакция, и есть враждебность как когнитивная составляющая всего этого. Очень большую роль в агрессивном поведении играет именно когнитивная составляющая. При принятии решения мы всегда прикидываем, человек которого надо наказать, побить или может быть даже убить, он вообще сильнее или слабее?

— Если человек не склонен к насилию, он может стать убийцей?

— Может. Есть работы, связанные с военными в первую очередь. Одно из исследований было проведено на американских солдатах во время Корейской войны, о нем упоминает Мишель Терещенко в книге «Такой хрупкий покров человечности. Банальность зла, банальность добра». В первом бою большая часть людей отлично помнят, что стреляли мимо. Действительно целились в людей только 9–10%. 

Есть другая исследовательская работа, о которой можно прочитать в той же книге. Батальон немецких резервистов — самые обычные люди, полное социодемографическое совпадение с нормой по возрасту, по образованию. Этому батальону, расположенному в Польше, пришел приказ пойти в соседнее местечко и убить всех стариков, старушек, детей. Карательная операция. 

Им ничего не сделали, просто четко зафиксировали, что такие были. Все остальные пошли, убили всех, рыдали, напились, блевали. Негативная была реакция, но они убили. 

Потом подобный приказ они повторили несколько раз. После чего их должны были перебросить в СССР, и командир в журнале отметил, что к нему подходили и спрашивали: «А там нам разрешат заниматься тем, чем мы здесь занимаемся?» Неудобно называть это таким словом, но этот «тренинг» вызвал привыкание.  

— Любого человека можно научить убивать?

— Нет, не любого. Некоторые выбирают смертную казнь для себя, но отказываются убивать. Некоторые верующие люди такие. Например, квакеры (Христианское движение, возникшее в середине XVII века в Англии и Уэльсе. — Примеч. ред.). Они всегда налаживали переговорный процесс. Одна из основателей агрессиологии А.Басс в публицистической  статье написала: «Хотите снять угрозу ядерной войны, вшейте красную кнопку ближе к сердцу квакера — он не даст начаться ядерной войне». 

Влияет ситуация, когда мы говорим о самообороне. Это может быть самый кроткий человек, но защищая своих близких, себя, он может совершить жестокое убийство. Месть играет большую роль. Вы нас чем-то обидели, мы вас тоже обидим. 

Личный и коллективный выбор

— Если говорить о солдатах и военных действиях, насколько это их личный выбор — убивать, или они становятся частью коллективного выбора?

— Они становятся, конечно, частью коллективного выбора.

— Они снимают с себя ответственность?

— Не все. Часть не снимает, но она всегда убеждена в том, что это правильный выбор.

— Потому что его сделало большинство.

— Не только. Они опираются и на свои интересы. Часть тех, кто едет в зону военных действий, твердо уверена, что они едут бороться за справедливость, защищать слабых. Для многих добровольцев это осознанный выбор — стать на сторону слабого. Это не коллективный выбор, он личный.

— Привычка к насилию, которая возникает у военных, как долго сохраняется?

— Сохраняется довольно долго. Важно, с какой скоростью человек может перестроиться с военных на мирные рельсы. 

Примерно у 20% будет то, что называется посттравматическое стрессовое расстройство. Этим людям нужно помогать. Общество должно об этом позаботиться. Насколько я знаю, это уже проговаривается и в Министерстве здравоохранения, и в Министерстве обороны, что необходимо выстроить службы психического здоровья, помогающие участникам боевых действий. 

Мы были не готовы обсуждать эту проблему во время Афганистана, плохо готовы после Чечни. Но сейчас готовы намного лучше. Но очень часто военные отказываются понимать, что с ними. Я очень хорошо помню одного военного, который говорил — «нечего мне говорить про какие-то там ПТСР, я сам справлюсь» и дальше перечислил все симптомы, по которым ставят диагноз.

— А самому возможно справиться с ПТСР?

— Многие справляются. Просто это сложнее, легче сорваться. Некоторые начинают прибегать к дурацким способам — алкоголизация, наркомания. Зависимость от лекарств. Но лучше обращаться либо к психологу, либо к психиатру.

Почему растет агрессия в обществе

— Есть мнение, что мужчины склонны к насилию биологически. И в мирной жизни они идут в рискованные занятия или виды спорта — охота, бокс. А военные действия раскрывают этот заложенный потенциал.

— Я согласен с последним утверждением. Военные действия раскрывают потенциал. Мирные люди обнаруживают, что они могут быть хорошими солдатами, офицерами.

Но утверждение насчет мужчин очень смелое. Сейчас так много женщин рвется в мужские виды деятельности — армию, полицию, а также в рискованные виды спорта. Входишь в академию МВД — одни женщины.

— Агрессия заложена в биологической природе человека? Почему человечество не может отказаться от насилия, от агрессии?

— Агрессия имеет биологические причины — захват территории. При этом как в животном мире, так и у человека. Нужно больше территории для добычи пропитания. Здесь все съели — пошли дальше, а там уже занято. Нужно захватывать. Такой захват биологически обусловлен — нужно кормить своих. 

Также есть оборонительная агрессия. На нас нападают — мы должны дать отпор? Должны. Поэтому агрессивность всегда присутствовала в человеке. Человечество без агрессивности подозрительно. 

Бандитов можно в пираты. Можно в острог куда-то ссылать на какое-то время, в армию призывать. Нужно найти русло, где можно использовать эту самую агрессию. 

Когда мы стали все более и более миролюбивые с XIX века — это спорт. Пожалуйста, занимайтесь. Общество канализирует виды деятельности для того, чтобы агрессивные люди приспособились. Не всегда удачно, скажу прямо. К этому добавляется социальная ситуация, и то, как она меняется. 

И в этом смысле агрессия — индикатор личного и социального неблагополучия. Когда в стране оптимизм и все хорошо, насильственные преступления сокращаются. Когда плохо, они растут. Точно также это работает индивидуально. Когда человек плохо себя чувствует, он раздражен, агрессивен, готов ругаться, как только ему лучше, он становится более-менее приемлемым. Есть работы, которые показывают, как растет агрессивность в жару. Бунты происходят в жаркие дни. Например, исследование 1989 года «Температура и агрессия» Андерсона.

— В России в последние годы росла агрессия в обществе?

— Если брать 90-е, то она просто зашкаливала. Начиная с 1990 года убито больше 30 тысяч человек и примерно такое же количество пропавших без вести. У нас преступность и количество суицидов начали падать с 2001 года. И продолжалось это по 2018 год. 

Дальше наступил ковид, насильственная преступность еще сильнее упала. Если нет людей на улице, то насилие становится в основном домашним. Но оно не фиксировалось официально. Только если убийство. Уличная насильственная преступность почти исчезла. Во всех городах мира — одно и то же.

«Включаешь телевизор после шутинга — говорят только о преступнике»

— А  шутинги в школах, которые практически каждый год у нас происходят. Они не индикатор агрессии в обществе?

— Это индикатор слабости служб психического здоровья, к сожалению. Потому что все [агрессоры] были либо на приеме у врача, либо лечились у психотерапевта. Плюс влияние средств массовой информации. 

У нас был ижевский стрелок, пермский, казанский. Но это все нельзя объяснить тем, что их травили, довели и прочее.

— Травля не может привести к такой реакции?

— Может, но только скорее всего будут убиты те, кто его травил. А убивает такой человек всех подряд. Это другая закономерность. Несколько дней все каналы и газеты рассказывают про этого убийцу. Он становится героем. Вместо него нужно рассказывать про школьников, про учителей, которые помогали друг другу во время нападения. 

Американцы начали первые — в 1927 году у них была первая стрельба в школе. Я читал прошлогодние отчеты американцев, они проанализировали несколько десятков нападений на школы. И их исследования говорит, что в первую очередь таких подростков должны выявлять службы психического здоровья. 

У нас винят врача, который прошляпил. Но у нас так выстроена система психологической и психиатрической помощи подросткам, что заметить стрелка практически невозможно. Школьный психолог не имеет права работать по-настоящему. Потому что у него диплом называется «педагог-психолог». Он может читать про депрессию, но выявлять ее не может. Может родителям сказать: «Обратите внимание на вашего ребенка». И все. А нужен клинический психолог.

Национальная травма 

— Мы сейчас наблюдаем в новостях очень много насилия, смерти. Как это повлияет на общество? Возможна национальная травма?

— Национальная травма будет у проигравших. Нет общего правила для победителей и побежденных. У побежденных травма сильнее. 

На участниках Чеченской войны было показано — у специально подготовленных частей в пять раз реже обнаруживается посттравматический синдром.

— Все сейчас пронизаны страхом. Будут ли для нас последствия страха и стресса, который мы переживаем?

— Я надеюсь, люди станут немного умнее. А чего люди боятся?

— Ядерной войны, например.

— Это же вещи, которые подбрасывают СМИ. Ясно же, что ядерная война бессмысленна. После Чернобыля пострадали и Украина, и Россия, и Белоруссия. Были люди, которые страдали от этих ядерных остатков в Грузии.

— Ну, это если логически мыслить. У многих логика сейчас отключена.

— Нужно включать логику.  Потому что если нет логики, то все дозволено, можно уйти вразнос. 

Да, ковид сильно ударил по мозгам. Наши исследования показали, что критическое рациональное мышление уходит, на первый план выходит эзотерическое, религиозное, суеверное. У большого количества населения запрос на чудо. Вот именно поэтому в 90-е годы у нас были все эти секты. И сейчас мы можем ожидать, что снова появятся тоталитарные секты. Когда люди сильно бояться, голову пеплом посыпают, то готовы пойти за любым вожаком.

— Агрессия не будет расти в обществе в связи с потерей способности логически мыслить?

— Должна немного подрасти.

— Считается, что многим присуще когнитивное искажение — мир справедлив…

— На самом деле это базовая характеристика человека. Все люди в разговоре могут обсуждать, что мир, конечно, несправедлив, будь реалистом, но внутренний стержень держится на этом — мир справедлив. 

Когда происходит какое-то стрессовое событие, то эти три базы рушатся. Жизнь не прогнозируется, я не хороший и мир не справедлив. И в этом весь парадокс — подсознательно, где-то там в глубине, мы верим, что мир справедлив.

— А когда больше трех этих столпов у человека нет, что с ним происходит?

— Он растерян, он в поисках. В поиске быть плохо. И самые простые поиски — найти гуру. В 90-х все базовые характеристики — индивидуальные и коллективные — рухнули. Одной части населения объяснили, что никакой коммунистической партии нет и эта идея абсурдна, взамен ничего; другой, что все, что то ты делал — зря. Ты зря учился, работал, получал ученые степени. Это больше не нужно.  И в ситуации этой тотальной растерянности любой может начать проповедовать. Люди в школе учатся 11 лет и вдруг появляется человек, который говорит: «Я из мертвых всех верну». И верят.

«Нужно только указать на врага»

— Вы говорили в одной из лекций: «Огромное количество людей уверены, что они беспомощны. Этих людей превратить в толпу погромщиков элементарно». Как это психологически происходит?

— Люди, которые растеряны, у которых рухнула картина мира — они не очень хорошо представляют, что делать. Поэтому любой, кто появляется и говорит: «Я знаю, кто виноват», — и направляет их, будет выслушан и воспринят серьезно. И дальше только осталось подставлять — виноваты рыжие, женщины, кто угодно… Самое паршивое, что врага находят как правило в соседе. Что правильно по логике. Обиде, ярости нужен выход. До соседа удобно дотянуться. 

Это было в нашей стране. Что творилось после революции и в 30-е годы. Это же не один человек сверху приказал что-то. Какое количество людей готовы были писать доносы!  Ах, вот кто виноват, что у меня жизнь такая! Наконец-то этот враг нашелся. 

Всегда появляются люди, которые вам назовут врага. Все это подхватывается и начинает раскручиваться.

— Это та причина, по которой возникает Холокост, геноцид в Руанде, Сребреница?  Почему люди начинают внезапно убивать соседей?

— Потому что им сообщили, что соседи виноваты во всех их бедах. Накапливается определенный уровень агрессии внутри, который нужно только направить. У нас сейчас есть исследования о погромах в черте оседлости в Российской империи. 

Основной вектор — это как правило происходило в не очень урожайные годы, экономически тяжелые, возникал вектор против ростовщичества. А дальше уже это раскручивалось больше и больше. 

— Есть ли какой-то триггер у человека, последний рубеж, который падает и человек от спокойного пассивного состояния переходит к агрессии, насилию и далее к убийству соседа.

— Такого четкого триггера нет. В первую очередь угроза вашему «я». Это может быть угроза реальная. Огромное число семейных убийств — это когда жены убивают мужей. Перед этим муж избивает неоднократно. И когда он приходит в очередной раз с той же самой пьяной победной песней, его на опережение убивают. 

— А как быть с Холокостом?

— Разыгрывалась карта угрозы национальности. Большую роль сыграло то, что Германия была бедной, закомплексованной после войны. Я говорил, что у победителей одна психология, а у побежденных другая.

Германия проиграла в первой мировой. Российская империя — в Русско-японской войне. 

В России фрустрацию от поражения можно подверстать под переворот 1917 года. Но в 20–30-е года еще была злоба против всех буржуев. И она во многом связана с тем, что мы проигравшие. 

А после 1945 года у нас социальный оптимизм, мы живем все лучше и лучше. А вершина ненасильственной преступности — 60-е годы. Когда социальный оптимизм был реализован — в каждом городе по Черемушкам, люди разъезжаются по квартирам. Ни кто-то там по радио сказал, а реальность.

Цепь насилия

— После падения башен-близнецов 70% американцев одобряли пытки подозреваемых в терроризме. Получается, насилие порождает одобрение насилия?

— Конечно, после любого теракта насилие, которое может, по мнению граждан, защитить от террора будет одобрено обществом. Эта цепочка насилия может продолжаться до тех пор, пока одна из сторон не осознает, что она просто не справляется. Это не бесконечный процесс. 

Здесь тоже самое, что и в индивидуальных действиях. Если на вас наезжает человек, который намного сильнее вас, то оказать сопротивление не сможете. Поэтому это всегда выбор возможных вариантов. Либо ударить и убежать, но если у вас короткие ноги, то куда вы убежите — никуда. Значит знаете, что бить не надо — поэтому люди становятся жертвами. Возникает выученная беспомощность.

— Бывает ли культурное насилие?

— Культурное насилие — это научный термин. Это все элементы культуры, науки, которые доказывают и обосновывают насилие. Поэтому существовала часть немецкой науки, которая доказывала, что евреи якобы не такие, как немцы. Это и есть культурное насилие. Оно обосновывает расовое или историческое превосходство. И тогда мы можем все эти второстепенные народы всерьез не считать. Или обиды копить исторические.

Приговорили к смертной казни, но отменили ее

— Может ли убийца на самом деле раскаяться и перейти на сторону добра?

— Может. Сильный стресс какой-то должен произойти. Он открытие должен сделать для себя. Я знал человека, на котором пробу негде было ставить. Он больше 20 лет сидел за цепочку преступлений. Его приговорили к смертной казни, он в ступор впал. Через три дня ему сказали, что смертную казнь заменяют на 15 лет. 

Он как наркоман был. Ему важно было знать, что в тумбочке следующая книга. Его глаз должен был с последней  строчки одной книги перейти на строчку другой. У него появился вкус. Он бунтовал в колонии, чтобы хорошую литературу покупали — Толстого, Тургенева, Достоевского. 

И в итоге его жена, которая с ним не общалась, обнаружила, что перед ней совершенно другой человек. Действительно очень грамотный, приятный в общении.

— Большинство людей готовы отдать гражданские свободы за чувство безопасности, но если нет ни того, ни другого, что человек может предпринять? Какой выход он будет искать?

— Он может сам стать агрессором. Но не обязательно — может человек в леса уйдет, в путешествие. Огромное количество эскапистов. У американцев это было движение хиппи. Не случайно оно совпало с послевоенным бумом — 60-е годы и война во Вьетнаме. Вот они и появились. Эта такая форма эскапизма и протеста.

— Почему те, кто проповедуют христианство и любовь к ближнему, могут одобрять насилие?

— Есть несколько работ, показывающих, что даже такая совсем отвлеченная религия как буддизм — и та может способствовать насилию.. И все остальные — католичество, протестантство, православие, ислам — тем более. Религию, которая говорит «любите друг друга» можно развернуть в то, что «убивайте других». Потому что говорится любить друг друга, но таких же как мы. Мы любим внутри нашей группы, любим своих. 

Окситоцин замечательная вещь, как я уже говорил,  — общность, объятия, поцелуи, любовь. Но, кто влезет в наш поцелуй — останется в лучшем случае без зубов.

— У общества может возникнуть привычка к насилию? Если у солдат она возникает, а у общества?

— Думаю, что у всего общества — нет. Так уж сильно всех не испортишь. Ни большевикам, ни нацистам, никому не удалось сильно испортить общество. Портили, но всех приучить к насилию не смогли.

Фото: Сергей Петров