Наткнулся на горькие размышления Виктора Астафьева из его «Зрячего посоха» о смерти: «Как всё-таки несправедливо устроена эта самая наша небесконечная жизнь. Сколько бесполезных, никому не нужных людей живёт на свете, недоумков, хамов, убийц, воров, дармоедов, рвачей, а хорошего человека вот нашла смерть, измучила болезнью, иссушила в нём соки, истерзала страданием и убила». И подумал о владыке Никодиме, хотя, казалось бы, какое отношение великий митрополит имеет к этой несправедливости? Умер в 90 лет, в славе, во всеобщем уважении. Объездил весь мир, был почетным гражданином Харькова, Honoris causa университетов и академий, удостоен наград всех поместных Православных церквей и нескольких государств, издал много книг, при жизни был признан выдающимся церковным деятелем и интеллектуалом. Святейший патриарх Кирилл три месяца назад на последнем юбилее архипастыря выступил с речью о подвиге служения и заслугах митрополита Никодима перед Русской церковью и вселенским православием. Удел достойный и завидный.
Вместе с тем, пожалуй, всякий, кто был знаком с митрополитом, воспринимает его как фигуру трагичную, поскольку тот огромный созидательный и творческий потенциал, которым он обладал и для реализации которого на склоне его лет открылись возможности, он реализовать не мог и сам воспринимал это как глубокую личную трагедию.
Митрополит Никодим по праву считается человеком-легендой. Буковинский самородок, крестьянский мальчишка, ставший живой энциклопедией церковной жизни последних шестидесяти лет — от Великой Отечественной до наших дней. Дружил со священнослужителями, впоследствии выдающимися религиозными деятелями и даже патриархами, был учеником и помощником митрополита Никодима (Ротова), участвовал в хиротонии Святейшего патриарха Алексия и будущего ересиарха Михаила Денисенко (Филарета), последнего он же запрещал в священнослужении, под его эгидой прошел харьковский Архиерейский Собор УПЦ, ставший эпохальным для Православной церкви в Украине. Казалась, он все знал: либо сам участвовал в событиях-вехах в истории Церкви, либо общался с их непосредственными участниками. Диапазон светских интересов владыки был чрезвычайно широк — это и языки, и история, и музыка, и архитектура, и поэзия. Общение с ним, действительно, было роскошью: острый ум, поразительная память и, конечно же, неповторимая ирония. На каком-то торжестве столичные государственные деятели один за другим желали ему дожить до ста лет. Митрополит своим характерным покашливание прервал славословов и рассказал случай с неким долгожителем, который в ответ на такие пожелания не выдержал и спросил: «А почему вы все так ограничиваете Промысел Божий?»
Кто читал воспоминания покойного владыки или слушал его рассказы о годах жизни за границей, поездках в уделы дальние и ближние, не мог не заметить всепроникающее восхищение красотами земли, народами и даже неприметными людьми, случайными собеседниками, доживающими свой век лишь в его цепкой памяти. Церковь, люди, страны составляли дивный мир Божий, которым был навсегда очарован владыка митрополит. И в этом он наследовал самого известного харьковчанина, нашего первого отечественного философа, бродячего поэта, очарованного странника Григория Саввича Сковороду. Митрополит Никодим возродил Харьковскую духовную семинарию, наследницу знаменитого Харьковского коллегиума, где десять лет преподавал гомилетику автор «Сада Божественных песен». Владыка вполне по-сковородински соединял в себе «дух бродяжий» с преклонением перед учением, причем книгой знаний считал и саму жизнь, которую надо научиться читать. «Многие спрашивают меня, где я учился, какие науки изучал, откуда почерпнул знания в области литературы и искусства, кто учил меня разбираться в экономике и дипломатии и т.д., — говорил он семинаристам и преподавателям. — В таких случаях я отвечаю, что получил образование не только в духовной семинарии и академии, а учился и учусь до сего дня у книги жизни, познанию которой нет предела».
Сам митрополит Никодим взялся за учебу, когда обычно люди уже о ней забывают, всерьез, надолго, если не навсегда. Семинарская парта после семнадцати лет пребывания в монастыре, в который он пришел юношей! Юные однокашники подтрунивали над переростком, ему пришлось удесятерять усилия, чтобы догнать и перегнать, и он набрал такой «разгон», что не только наверстал упущенное, но уже не останавливался многие десятилетия, легко осваивая территории разнообразных знаний. Его переводы православных литургий на испанский язык признаны лучшими в испаноговорящих странах. «Отче наш» он перевел на 14 языков.
Очень серьезным было его отношение к архиерейству, после того как он стал в 1961 году епископом. Оно было личностно-ответственным. Он ссылается на завет, данный ему митрополитом Никодимом (Ротовым) после епископской хиротонии: «Я не буду говорить тебе много слов, ибо все равно ты их забудешь. Я скажу тебе следующее: Епископ Церкви — это история Церкви и народа, которую ты отныне, сознавая или не сознавая, будешь писать своей архиерейской деятельностью». Таким образом воспринимать свои ежедневные труды и саму жизнь — установка не из легких, но она позволяет постоянно держать на высоте планку самодисциплины, которая необходима в любой деятельности и творчестве.
О деятельности митрополита Никодима в догорбачевский период написано достаточно много, он и сам немало рассказал о ней в своих воспоминаниях. Гораздо меньше известно о его служении в последние два с половиной десятилетия. Здесь надо отметить его бурную деятельность по освобождению священнослужителей, в частности, нынешнего митрополита Николаевского и вознесенского Питирима (Старинского), который попал в последнюю, андроповскую волну арестов православного духовенства. Едва власти заговорили о новом мышлении, перестройке и демократии, митрополит Никодим обошел множество инстанций, доказывая, что все эти понятия несовместимы с пребыванием священнослужителей в местах лишения свободы, куда они попадали за антисоветскую агитацию и пропаганду, как квалифицировалась тогда церковная проповедь. Владыка Питирим был узником уже во втором поколении: его отец, священник из Киевской области, прошел ГУЛАГ, был освобожден, служил на нескольких приходах и был убит какими-то бандитами во время поездки в один из них. Сам Питирим, в начале 1980-х — насельник Почаевской лавры, стал жертвой желаний атеистической власти окончательно ее закрыть. С этой целью в среде немногочисленной братии обители был обнаружен очередной антисоветский заговор: местные комсомольцы написали доносы, что слышали антисоветские высказывания монахов. Начались обыски, была обнаружена антисоветская (богослужебная) литература, последовали допросы, один монах скоропостижно скончался после них, Питирим ушел в бега. Прятался больше года, пока лучший друг партии и КГБ Михаил Денисенко (тогда митрополит Киевский Филарет) через доверенных людей не заманил его на беседу в Киев во Владимирский собор. Это была ловушка: беглеца арестовали прямо во время службы, отвезли в Тернополь на суд, где ему впаяли пять лет лишения свободы. Наказание отбывал в Черкасской колонии, трудясь в слесарной мастерской. Оттуда и забрал зека на поруки митрополит Никодим (тогда он был митрополитом Львовским и Тернопольским) к себе в собор Святого Юра, со строгим указанием не показываться на люди, пока не отрастит волосы.
Митрополит Никодим и репрессированное духовенство — это вообще тема отдельного исследования. Более 35 лет он был епископом Харькова, первой столицы Украины. Он считал его великим городом-мучеником, городом на крови, поскольку тот действительно был столицей революционного террора, где количество постоянно расстреливаемых было столь велико, что при органах власти даже вводились должности «по учету тел». Едва ли не тотальному уничтожению подвергались православное духовенство и прихожане. Митрополит полагал, что Церковь не только зиждется кровью мучеников, но и что у этой крови есть совершенно конкретные имена, которые необходимо освободить из плена забвения. У нас в большинстве епархий до сих пор ни у кого не доходят руки до составления летописи репрессий, а митрополит Никодим уже в 1993 году опубликовал исследование о репрессиях харьковского духовенства с перечнем погибших в застенках архиереев. Это произвело неизгладимое впечатление: харьковчане знали о репрессиях, но не думали, что они были столь последовательными, жестокими и массовыми. Митрополит не только исследовал историю репрессий, но и добился прославления в лике святых харьковских новомучеников. В честь некоторых освятил новопостроенные величественные храмы, как, скажем, святителю Александру (Петровскому), архиепископу Харьковскому, погибшему в Харьковской тюрьме в 1940 году.
При Союзе Харьков входил если не в пятерку, то в десятку научно-исследовательских и оборонных центров страны, ковавших военную мощь советской сверхдержавы с очень бдительным идеологическим и атеистическим обеспечением. Верующий человек считался потенциальным диверсантом. Казалось, что люди, если когда-то и повернутся лицом к Церкви, то разве что через несколько поколений. Митрополит Никодим сумел преломить ситуацию, при этом он нигде и никогда не изобличал родителей нынешних харьковчан в кровавых преступлениях против Церкви. Он силою фактов и исторической правды помогал осознать потомкам богоборцев содеянное зло и искупать его, возрождая поруганную отеческую веру и ее святыни. Сегодня в Харькове едва ли не все сохранившееся церковное имущество возвращено репрессированной Церкви, и кроме каких-нибудь откровенных изуверов никто не протестует против этого.
Митрополита Никодима нередко упрекали в тесных связях с властью, прежде всего региональной. Он действительно уделял много внимания пастырской работе с ней, справедливо полагая, что от деятельности власти во многом зависит благополучие региона, епархии и вверенной ему паствы. Всякий, кто присутствовал на его встречах с руководителями региона, города или региональных ведомств, подтвердит — это были встречи государственников, в греческом значении этого слова: людей, проникнутых заботами о благе своего полиса, области и их жителей. Митрополит знал реальные заботы простых людей, с которыми встречался ежедневно, живо интересовался всеми проблемами региона и в силу своего огромного опыта и житейской мудрости делал замечания к проектам, давал советы. Руководители так и говорили: пришли к владыке посоветоваться. Сегодня всякое разношерстное самозванство в Украине, неграмотное, лживое и алчное, вопит: вот, мол, власть встречается только с православными иерархами, а с нами не встречается. Дискриминация! Хотя что все эти лжепатриархи, лжеархиереи за душой имеют, кроме той же лжи и алчности, да еще и профессионального попрошайничества: мы, затятые патриоты, кушать хотим, а нечего — помогите! Какой совет и о чем они могут дать любой власти?
Вместе с тем владыка Никодим не был человеком правых политических убеждений, какой была все эти годы в Украине власть. Выходец из бедной крестьянской семьи, десятилетие проживший в условиях капитализма, он скептически относился к капитализму как системе справедливости. Однажды сказал: «А вы знаете, коммунистическая идея ведь неплохая была — социальная справедливость, равенство, братство… Только вот зачем они этот клятый атеизм в нее притянули!» В нем он видел корень всех бед, приведших к девальвации человеческой жизни, истреблению и самоистреблению европейских народов.
С паствой митрополит Никодим общался как-то по-особому: он был замечательным проповедником, но для примеров зачастую брал не что-то общеизвестное, а вынимал из анналов своей бездонной памяти какую-то отнюдь не героическую, а вполне бытовую историю из святоотеческого предания, где подвижник стоял перед каким-то моральным выбором, и анализировал вместе с верующими сложившуюся ситуацию, почему угодник поступил так, а не иначе и в чем заключалась правда Божия. Он был народным епископом, старался быть понятным каждому.
Главной заслугой митрополита Никодима перед Церковью считается проведение Харьковского Архиерейского Собора, который в истории УПЦ назван эпохальным. Гибель государства, в котором воинствующий атеизм был официальной идеологией, а с ним всей системы диктата и тотального надзора над Церковью была драматичной. После распада Союза в большинстве независимых государств система диктата и надзора была упразднена, в Украине же к власти пришли люди, возглавлявшие атеистическую работу в ЦК КПУ (президент Леонид Кравчук), поэтому решили эту систему сохранить нетронутой, со всеми структурами госконтроля, надзора и управления (Комитет по делам религий, спецподразделения в КГБ-СБУ и пр.). Олицетворением прошлого, цепляющегося за фалды, был киевский митрополит Филарет (Денисенко), разоблаченный демократической прессой как агент КГБ по кличке «товарищ Антонов», сталинист, украинофоб, к тому же ведущий аморальный для монаха образ жизни (имел супругу и детей, с которыми публично скандалил). Лучшего персонажа для дискредитации Церкви советского периода и придумать было нельзя. Филарета перестали поминать за богослужениями, общины, священники, даже архиереи бежали от такого руководителя в унию, расколы, но Филарет с Евгенией Петровной, как упыри, мертвой хваткой держались за церковную власть и церковные деньги (кто они были без них?) и даже мечтали властвовать пожизненно. Святейший Патриарх Алексий созвал Архиерейский Собор по украинскому вопросу, на котором Филарет перед крестом и Евангелием дал клятву собрать в Киеве собор и, чтобы не позорить дальше Церковь, уйти в отставку. По признанию Филарета, он хотел выполнить клятву, но его отговорил старый друг президент Леонид Кравчук: в отставку не уходи, никого не бойся, Миша, я с тобой, власть наша, попов же задавим, чай не впервой — 70 лет давили, будут слушаться, как миленькие. Окрыленный Филарет на пресс-конференции немедля объявил себя патриотом-националистом, жертвой московской империи и отказался уходить на покой, чем вконец деморализовал и без того измотанную разбродами и шатаниями православную паству Украины. В этой ситуации Святейший Патриарх Алексий отстранил Филарета от управления УПЦ, возложив эти обязанности на старейшего по хиротонии архиерея — митрополита Никодима — до избрания украинскими архиереями на своем соборе нового митрополита Киевского и всея Украины. Как дипломат и мудрый человек, митрополит Никодим пытался вразумить своего младшего собрата Филарета, впавшего в клятвопреступление, злобу и гордыню, убедить его вернуться в церковное послушание, участвовать в соборе и провести его в Киеве. Филарет отвечал истерическими угрозами и шантажом: «Только попробуйте созвать собор — вас разгонят и побьют камнями!» Такие же угрозы сыпались и со стороны власти. Тем не менее митрополит Никодим созвал Архиерейский Собор Украинской Православной Церкви в Харькове 27-28 мая 1992 года. Леонид Кравчук и там не оставлял архиереев в покое: митрополита постоянно вызывали к телефону звонками с Банковой — угрожали и передавали настойчивое требование президента «не трогать Филарета». По свидетельству участников собора, после каждой такой телефонной беседы владыка Никодим возвращался в зал заседаний «бледный как мел». Так, вопреки законам и Конституции, власть продолжала «работать» с отделенной от государства Церковью. Шантаж не прошел: Филарет был смещен с должности, запрещен в священнослужении, был избран и новый Киевский митрополит — Блаженнейший Владимир. Решение собора поддержали все православные архиереи Украины (за исключением самого Филарета и его викарного епископа), все монастыри и даже приходы Киева, где Филарет четверть века архиерействовал. Это свидетельствовало о верности соборных решений и всецелой их поддержке православным народом Украины. «Мы не позволили Филарету продолжать безобразничать в Церкви Христовой», — говорил митрополит Никодим. Но Собор не только прекратил филаретовские безобразия, разлагавшие Церковь изнутри, но и порвал 70-летние путы диктата тоталитарной власти над Церковью. Церковь сделала свой главный шаг к свободе. И он был сделан в Харькове.
Конечно, власть не простила непослушания, взбешенный Кравчук обрушил репрессии против Православной церкви: у нее были отняты все финансы, начались погромы и захваты кафедральных соборов, храмов и епархиальных управлений, шельмование в провластных СМИ — президент стремился, как и обещал клятвопреступнику, насилием и шантажом загнать православных под филаретово крыло. Но это была агония тоталитаризма: свободную Церковь было уже не просто прижать к ногтю. К 1994 году власть выдохлась. Закат воинствующего атеизма был подл и неярок. Хотя власть до сих пор сохраняет тоталитарные рычаги давления на Церковь и много раз пыталась ими пользоваться и при Кучме, и при Ющенко, охотку бесцеремонно попирать права Церкви Харьковский Собор у нее, безусловно, отбил. Считается, что стойкими борцами за справедливость и правду могут быть лишь люди, которым нечего терять. Обремененные же положением, властью, достатком склонны к сервилизму, угодничеству, предательству, легко перебегают из одного лагеря в другой, как это делают наши депутаты, бизнесмены, ректоры вузов. Митрополит Никодим всегда был человеком, которому было что терять, но он был непоколебим в защите Церкви, ее единства при всех президентах, его никто и не пытался втянуть в антицерковные прожекты по созданию «поместной церкви» и прочим аферам. Он полагал, что власть, поддерживающая унию и расколы, в принципе не способна что-то доброе сделать для Украины и ее народа. Как патриот, воспитанный на Шевченко и национальной культуре, он считал унию самой большой бедой Украины, преступлением без срока давности, а расколы — ее порождением. «Униаты схватили Филарета, как паук муху, будут держать его, всемерно поддерживать и его руками бороться с Православной церковью», — говорил он.
Митрополит Никодим был чрезвычайно деятельным архиереем, считал начавшуюся эпоху религиозной свободы Божьим даром, которым грешно не пользоваться. «Сонное царство!» — сокрушался он, говоря о молодых архиереях и священниках. — Сколько отрылось возможностей, которые нам и не снились, но — спят!» Сам он за время харьковского архиерейства в пять раз увеличил количество приходов епархии, при нем Церковь пришла в тюрьмы, правоохранительные органы, больницы, социальные учреждения. Особо нужно отметить его умение сотрудничать с творческими элитами: он был своим для харьковских писателей, художников, ученых, композиторов, журналистов. В 1990-е не было, пожалуй, ни одной международной церковной конференции, на которой бы он не выступил с докладом. Он их писал сам, причем очень ответственно относился к тому, что пишет и говорит. Помню, во время одной из них он попросил просмотреть его доклад о священстве в вооруженных силах, с которым он должен был выступать: «Вы служили в советской армии, посмотрите его, может, будут замечания». Я прочел его выступление, набросал в блокнот замечания и наутро перед началом заседаний зашел к митрополиту. Он не только выслушал мнение о докладе, но и, к моему великому удивлению, стал тщательно вносить правки в текст. А ведь у нас разница в возрасте — 40 лет. Я с трудом представляю, чтобы меня всерьез интересовало мнение человека, на несколько десятилетий меня моложе, поскольку наперед знаю, что ничего, кроме досады и раздражения, это мнение вызвать не может — иной мир, иные нравы! Митрополит же был истинным пастырем, умевшим находить общий язык со всеми поколениями. Владыка был человеком слова, что большая редкость в церковной среде, я уже не говорю о светской. Даже сказанное мимоходом, обещанное, всегда выполнялось в срок. Дружба его тоже не была конъюнктурной, коли ты 20 лет назад был зачислен в круг друзей, то все 20 лет, где бы ни работал и чем бы ни занимался, домой по почте на каждые Рождество и Пасху будешь получать поздравления от владыки, различные приглашения и, конечно же, новые книги митрополита. Я это объяснял «европейским» воспитанием владыки. Он как-то по-особому относился к пишущим людям, тем, кто профессионально работает с письменной речью. Если гениальный харьковчанин Александр Потебня считал слово романом, то митрополит Никодим слово, прежде всего, поэтическое, — едва ли не проповедью. Приводя какую-нибудь поэтическую строчку из Шевченко, Лермонтова (которого обожал), Шекспира, других поэтов, он часто говорил: я думаю, что это чувство (явление, качество, мысль и так далее) лучше никто не выразил. Сам он тоже трудился на поэтической ниве, сочинял стихи на нескольких языках, вполне любительские, однако некоторые из них положены на музыку. Журналистов митрополит ценил как людей наиболее близких к народным массам. Однажды, в начале 1990-х, привел цитату из моей газетной статьи в своем Рождественском послании. При случае я спросил у него: не модернизм ли это — помещать газетчика с его злободневными высказываниями в окружение святых отцов, учителей Церкви с их вневременными мыслями? Он ответил, что святые отцы писали не для фолиантов, пылящихся на книжных полках, а для того, чтобы народ обсуждал их мысли на улицах и площадях так же, как сегодня обсуждает важные и острые газетные публикации.
Долгая жизнь — это долгое прошлое, и оно не гарантирует безбедственное настоящее. Скорее наоборот. Изношенное тело разрушают многочисленные болезни, принося физические муки и душевные страдания. Удел всеобщий, и люди, слава Богу, окружая стариков заботой, научились, снижая их жизненные нагрузки, утишать боли и как-то превращать старость в радость. Однако для деятельных людей, к которым относился митрополит Никодим, с их зарядом созидания и творчества старческие немощи сродни катастрофе. Болезни отнимали у него возможности сначала совершать столь любимые им дальние поездки, затем ближние. Митрополит стоически переносил обрушившиеся невзгоды, продолжал служить, руководить епархией, заниматься общественной деятельностью. Настоящим потрясением стала для него потеря возможности читать, писать и править тексты. Я посетил его в те дни. Во время беседы он вдруг как-то подтянул меня за плечо своей здоровой рукой и зашептал на ухо: «У меня пропало зрение. Я не могу читать! Ты понимаешь, что это такое!» В его глазах стояли слезы. Да и как было не понять: мы сидели в его библиотеке среди тысяч книг, которые он собирал десятилетиями, и ни один глоток из этих «рек, напояющих вселенную», ему уже не был доступен. Но и слепоте митрополит не сдавался: он начал надиктовывать тексты на диктофон, слушать расшифровки и править на слух. Ему невероятно повезло с помощниками, которые понимали его с полуслова и помогали владыке в его подвиге преодоления недугов. Митрополит Никодим знал, что его книга жизни вся перелисталась, но он не давал закрыть последнюю страницу, вписывая в нее все новые главы…
Когда вершины рушатся — ландшафт мельчает. Немного у нас осталось духовных лидеров такого уровня и масштаба. Митрополит Никодим не только достоин нашей благодарной памяти, его жизнь — учительна для каждого сеятеля на ниве Христовой.
Последний свой стих, который владыка сочинял, как и все, «в памяти и по памяти», посвящен празднику Воскресения Господня и называется «Пасхальная нисходит благодать». Его финальные строчки звучат как завет замечательного архипастыря человеку и человечеству:
Мир без злобы, вражды превратится в Оазис чудесный!
Да пребудет началом прекрасных свершений — наш век!
И увидит с отрадою в сердце Отец наш Небесный:
Осиянный Божественным Светом идет по Земле Человек!
Источник: Интерфакс-Религия