Очерки жизни православного народа в годы гонений

Семьдесят лет, прошедших с октября 1917 г., принято описывать в мрачных, темных тонах. С церковно-исторических позиций они заслуживают другой оценки: это была славная, героическая эпоха в истории русского Православия. Церковь выдержала жесточайшие гонения, сохранила чистоту веры, укрепилась сонмом мучеников. Если причислить к сонму святых всех ее новомучеников, то в Русской православной Церкви будет святых больше, чем во всех остальных поместных Церквах вместе взятых, — вот в чем сущность и содержание истории Православия в России в XX веке.

Но Церковь не только страдала. Она в сложнейших, небывалых в истории трудных обстоятельствах проповедовала, учила, готовила кадры духовенства, занималась апологетикой. Это все делали, конечно, скрытно, стараясь не оставлять каких-либо следов для органов государственного сыска. В немногих оставшихся открытыми храмах продолжалось богослужение, совершались таинства.

К сожалению, новые поколения, включая и большинство современного духовенства и даже епископата, очень плохо представляют себе жизнь православного народа в революционные, послереволюционные и даже в послевоенные годы.

В своих записках я пытаюсь наметить лишь эскиз общей картины жизни православного народа — членов Русской Православной Соборной и Апостольской Церкви в послереволюционные годы, особенно в последнее предвоенное десятилетие и, может быть, в первые послевоенные годы.

Свидетельские показания и размышления частных лиц всегда страдают отрывочностью и повторениями. Автор чувст-вует эти недостатки, присущие его скромному труду, и просит терпеливого читателя считаться с особенностями жанра.

* * *

Гонения на Церковь после 1917 г. — не случайный эпизод в ее истории, произошедший по вине неожиданно пришедших к власти большевиков, Ленина и его соратников. Они — закономерный итог истории Российской империи. Нельзя эпоху гонений XX в. противопоставлять предыдущим десятилетиям и столетиям.

Гонения на Церковь — это закон ее истории. Христос говорил: “…Царство Мое не от мира сего” (Ин 18:36), “…Если Меня гнали, будут гнать и вас: если Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше” (Ин 15:20).

Церковные реформы Петра I и его верного сотрудника Феофана Прокоповича¹ были первой попыткой подчинить Церковь государственному управлению и контролю. Именно при них и с их активной помощью началась первая экспансия протестантизма.

Один из указов Петра I, не отмененный последующими “благочестивыми царями и царицами”, повелевал иереям сообщать полиции о грехах своих пасомых, имеющих уголовно-наказуемое или политическое содержание. Это разрушало доверие между паствою и духовником. Впрочем, как правило, этот указ не исполнялся пастырями как противоречащий канонам Православной Церкви. Много позже были даны разъяснения, ограничивающие его применение².

Если до Петра любой желающий и подготовленный мог принять сан, то при Петре принятие сана стало возможным только для детей священно- и церковнослужителей. Духовенство было превращено в замкнутое сословие.

Вместо духовного обучения в монастырях стали создаваться богословские школы. Митрополит Феофан Прокопович упорно внедрял в них протестантскую методику; студенты учились по протестантским учебникам и конспектам лютеранских богословов. Книга Патриаршего местоблюстителя митрополита Стефана Яворского “Камень веры”, содержащая критику протестантизма, была запрещена Высочайшим указом.

Позже, в связи с проникновением в Россию через Киев католического влияния, архиепископ Новгородский Амвросий (Юшкевич) (1690–1745) создает труд “Основательное показание разностей между греческой и римско-папскою церковью”. Это свое творение, несмотря на неоднократные усилия, он издать не смог. Оно осталось в рукописи³. Этот откровенный идеологический контроль государства над Церковью — хороший пример для будущих большевиков.

* * *

При императрице Анне Иоанновне, когда Россией правил немец Бирон, а обер-прокурором был назначен лютеранин, предпринималась попытка изменить по немецкому образцу православные обряды, догматы, таинства. Такому нововведению решительно воспрепятствовали архиереи, члены Синода. Много людей “духовных, а наипаче ученых, — писал современник той эпохи Новгородский архиепископ Амвросий (Юшкевич), — истребили, монахов порасстригли и перемучили”.

Эти записки свидетельствуют о серьезных гонениях на православную веру и при самодержавии. Всех неугодных арестовывали, сажали в казематы, ссылали в Сибирь, в том числе и архиереев и священников, а одного посадили на кол⁴. По данным С. М. Соловьева, в Сибирь было отправлено более 20 тыс. человек, в том числе 5 архиереев. Для той эпохи и при тогдашнем народонаселении России это огромное число. Большинство из них там погибло в безвестности. Данных об их судьбе нет. Не сталинские ли это репрессии в годы правления “благочестивой императрицы”?

Петр III (1728–1761), пробыв на престоле всего несколько месяцев, подписал указ о полной секуляризации всех церковных и монастырских земель⁵. В жизнь этот указ в несколько смягченном виде проводила свергнувшая своего супруга Екатерина II. Не считая экспроприации земель, в Великороссии было закрыто 571 из 852 мужских монастырей и 193 из 232 женских, то есть было ликвидировано более 80% всех монастырей России⁶.

Пушкин писал, что гонениями на Церковь Екатерина II подорвала нравственность и культуру русского народа.

В начале XIX в. Александр I, любимый внук Екатерины II, и его окружение искали истину не в Православии, а в отвлеченном христианстве без Церкви и догматов⁷. Во имя “хрис-тианской любви” была запрещена защита Православия от инославных исповеданий.

* * *

Не большевики первыми убили помазанника⁸; убежденные монархисты совершали цареубийство неоднократно. Не большевики создали комиссию при ВЧК, а затем Комитет по делам Русской Православной Церкви, потом Комитет по делам религии, а православные императоры Всероссийские. Обер-прокурорами при царях были лютеранин, неправославный мистик, масон, а председателями названных комитетов при большевиках стали атеисты. Шел постепенный и закономерный процесс расцерковления государства и общества.

Невоцерковленными были наши “благочестивые цари” и привезенные из Западной Европы царицы.

* * *

Свобода совести и вероисповедания не означает равенства всех религий в государстве. Не может государство выделять равные “участки” всем конфессиям независимо от их численности, всем оказывать равную помощь независимо от их культурно-исторического вклада в сокровищницу нации. Государство не должно ставить препятствия для развития религии преобладающей части народа, религии, создавшей нацию и ее культуру. Этот принцип постоянно нарушался в Российской империи и нарушается в современной демократической Российской Федерации.

Возможность противопоставить Православие западным исповеданиям появилась лишь в середине XIX в., а по существу — в конце XIX и в начале XX вв. Церковные власти серьезно занялись критикой штундистов и других сект.

Уже в конце XIX в. появились попытки заложить основы будущей единой религии путем объединения всех религий, сохраняя в ней лишь общие черты каждой из них. Для христианства объединение таким образом всех религий означает отречение от Христа и Святой Троицы. Надо отметить, что разговор об объединении всех религий в единую будущую религию активно идет и в конце XX в.⁹.

* * *

Несмотря на притеснения, гонения, презрение и отвержение — Русская Православная Церковь молилась, духовно окормляла верующий народ, просвещала иные народы; по молитвам совершались чудеса Божии. Но это был другой мир, отличный от дворцового дворянского, от мира интеллигентствующих рационалистов, доморощенных мистиков и всех желающих жить по требованиям плоти и своих страстей. XIX в. примечателен некоторыми новыми явлениями в духовной жизни Православия: а) возрождением старчества; б) появлением священников-старцев из белого духовенства; в) усилением миссионерской деятельности на окраинах России; г) возвратом, хотя и недостаточным, к святоотеческим истокам Церкви; д) расколом в сознании интеллигенции.

Тяжелое духовное состояние общества видели наши святые XIX в. (преп. Серафим Саровский, святители Игнатий Брянчанинов, Феофан Затворник, Филарет Московский). Можно сказать, что они не столько видели, сколько предвидели, к чему ведут общественные умонастроения и страсти. Они призывали очнуться от грехов и заблуждений. Но если ниневитяне, услышав страшное о них пророчество из уст Ионы пророка, покаялись, и Бог их помиловал: пророчество не сбылось, то общего покаяния в русском обществе XIX и XX вв. не было, нет его и поныне со всеми вытекающими отсюда последствиями.

“…Христианство соделывается невидимым для нас, когда мы покушаемся убить его распутною жизнию, принятием разных лжеучений, когда мы покушаемся смешать христианство со служением миру”¹⁰.

* * *

Святая Русь? Русский народ — народ-Богоносец?

А правда ли это? А было ли это?

А может быть, он был не Богоносцем, а обрядоносцем?

Не наша ли гордость своей Богоносностью, подобно иудейской гордыне Богоизбранничеством, привела к великой национальной трагедии?

Всматриваясь в глубины далекой и близкой истории, перебирая исторические материалы и литературные произведения разного жанра и стиля, наблюдая и многих современных прихожан наших храмов, и околоцерковную публику, приходится со скорбью сердечной признать, что в основной своей массе русский народ был обрядоносцем, не понимавшим ни сущности Церкви Христовой, ни ее истории, ни даже христианских таинств. Только у начетчиков и обрядоносцев спор о двух- и трехперстном знамении мог превратиться в национальную трагедию. Из-за обрядового отношения к религии русский народ в значительной своей части легко отказался от религии и крушил храмы, которые строили предки.

* * *

Нельзя большому народу дать единое определение.

В веках существовали Русь обрядовая и Русь святая, духоносная, а была еще и Русь богоборческая, Русь сатанинская, и множество людей, не могущих себя четко определить, примыкающие к сильному большинству. Но все ли делали выбор? Среди русского народа и его духовенства распространялась и углублялась болезнь духовная — религиозная теплохладность.

“О, если бы ты был холоден или горяч. Но поелику ты не холоден и не горяч, исплюю тебя из уст Моих” (Откр 3:15–16, пер. еп. Кассиана (Безобразова)). — Вот тот фон, на котором стали возможными гонения на Церковь в стране с подавляющим большинством православного народа.

* * *

Не надо идеализировать, как это делается теперь, дореволюционную школу, ее учебники и методику преподавания. В ней воспитывались будущие атеисты, революционеры, террористы. Особенно неблагополучно было во многих гимназиях, реальных и коммерческих училищах и других учебных заведениях с Законом Божиим. Имелись, конечно, и прекрасные учителя и неплохие методические пособия и учебники. Но значительная часть законоучителей вела свой предмет скучно и формально.

В те годы происходили и другие очень важные процессы в духовной жизни общества. Пережив увлечение революционным народничеством, марксизмом и другими течениями, многие уже в конце XIX в. и особенно после событий 1905 г. стали возвращаться в Православие.

Происходил еще один процесс, практически не отмеченный историками — приход на церковное служение и в монастыри лиц не из духовного сословия. — Можно привести имена Сергия Симанского (будущий Патриарх Алексий I), Леонида Чичагова (митр. Серафим), князя Ухтомского (еп. Андрей), Павла Флоренского, Всеволода Егорова (впоследствии митр. Гурий), Валентина Свенцицкого и многих других. Это было начало процесса, который после революции стал важнейшим в деле пополнения кадров духовенства. Он существовал и в XIX в., но не был массовым. В начале его стоял святитель Игнатий Брянчанинов и оптинский старец Амвросий.

Кроме того, существовали молодежные братства и сестринства, возникшие до 1917 г. и получившие широкое распространение в годы революции и гражданской войны. Замечательное братство (юридически не оформленное) — детское, юношеское, молодежное — существовало в Петрограде под руководством братьев архимандритов Льва и Гурия (Егоровых). Первый работал в основном с детьми, второй — со старшеклассниками и студентами. Их деятельность продолжалась несколько лет и после революции¹¹.

Перед Первой мировой войной возникли довольно значительные и широкие религиозные движения разной направленности. Отмечу Молодежный Христианский Студенческий кружок. Это была по существу целая серия связанных между собою кружков, союз, — впоследствии он так и был оформлен юридически. Они существовали во многих городах, в частности, в Самаре. Наиболее активным был кружок Московский. В эти кружки входили представители различных конфессий. Они были связаны с Международным Христианским Студенческим Движением, созданным Дж. Моттом. В этом движении было много протестантского, экуменического; правда, внутри кружков был строго запрещен прозелитизм. Первым (и последним) председателем Союза был Владимир Амбарцумович Амбарцумов¹², лютеранин по рождению, перешедший затем в баптизм. Будучи не в состоянии духовно удовлетвориться ни одним из видов протестантизма, он решительно переходит в Православие и вскоре принимает сан священника, ведет большую пастырскую и организационную работу. Трижды арестовывался и как священник Русской православной Церкви был расстрелян в Бутово 5 ноября 1937 г. Девять его потомков трудятся в разных санах и званиях в Русской православной Церкви. Священниками стали и некоторые его духовные дети.

Все эти общины, братства и сестринства, “мечевцы”, “кружковцы”, “гурьевцы” и т. д. до конца дней своих пронесли духовную связь между собою и в условиях советской власти просвещали новые поколения.

* * *

В первые десятилетия XX в. в Русской Церкви были не только светочи горячей чистой православной веры и мало активная масса духовенства и мирян, но и реформаторы по своему духу и стремлениям. Они пытались переосмыслить всю историю Церкви, желали изменить каноны и иерархическую структуру церковной организации, некоторые отрицали монашество. Благоприятные условия для их деятельности создались уже после Февральской и Октябрьской революций. Часть из них ушла впоследствии к обновленцам и в другие расколы; а кто-то впал в прелесть — неизбежный результат отрыва от церковного единства, гордости и честолюбия человеческого. Поучительный пример для “новых реформаторов”.

Некоторые из них, идя на контакты с философствующей околоцерковной интеллигенцией, сами иногда пропитывались неправославным духом. Показательно название книги В. В. Розанова “Около церковных стен”. Этой книгой очень увлекалась часть дореволюционного так называемого “образованного общества”, по сути своей не православного, а именно околоцерковного. В моде была критика Церкви, церковной иерархии. Некоторые около- и не-церковные интеллигенты стремились, по словам одного автора тех лет, “спасать Церковь, вместо того, чтобы самим спасаться в Церкви”.

Таким образом, народ России, и прежде всего русский, подошел к революции духовно-нравственно разнородным и раздробленным.

* * *

Святая Русь была вокруг отдельных, может быть и многочисленных, пастырей, вокруг отдельных духовных центров. Приближалась эпоха гонений. Оглядываясь на ее опыт и всматриваясь в жизнь последующих десятилетий, можно сказать:

Духовно-пастырский труд и катехизаторская работа предреволюционных лет не прошли втуне для поколений, выросших в годы советской власти. Старшие поколения сумели передать нам преемственность Священного Предания, благодатность православного священства, христианские таинства, веру во Святую Троицу и Господа нашего Иисуса Христа, готовность стоять за Православную веру, что они и засвидетельствовали своим примером, своим исповедничеством, своим мученичеством.

Вспомним, что в IV в. Православие по-человечески держалось в значительной мере на одном Афанасии Великом, а не было сильно численностью, — и уцелело, несмотря на все усилия арианствующих императоров.

* * *

Об обновленчестве написано много работ, хотя и не всегда объективных. Поэтому, не пересказывая всего известного, остановимся в основном на отношении православного народа к обновленцам, на отдельных мало известных фактах и некоторых общих соображениях.

Строго говоря, обновленчество не было расколом, оно по существу являлось иудиным отпадением части духовенства и паствы от церковного тела.

Л. Троцкий на заседании ЦК РКП(б) 20 марта 1922 г. предлагал “внести раскол в духовенство, проявляя в этом отношении решительную инициативу и взяв под защиту государственной власти тех священников, которые открыто выступают в пользу изъятия церковных ценностей”. Это предложение было принято. При таком положении надо было найти Иуд. Кто знает, их нашли или они нашлись сами?

* * *

Мой отец до революции был близок со священником Александром Ивановичем Введенским — знаменитым впоследствии главою и идеологическим вдохновителем “обновленчества”, “живой церкви”. Он в тридцатые годы носил титул “Благовестника Христова”. Во время войны, как свидетельствует в своих воспоминаниях владыка Сергий (Ларин)¹³, была келейно совершена интронизация Введенского в патриарха Всероссийского, о которой, быстро опомнившись, его ближайшее окружение и он сам предпочитали не вспоминать. Имя Введенского повергало в трепет ревнителей Православия и вызывало у них чувство отвращения, как к предателю и Иуде. Известно, что когда Введенский привел в митрополичий сад Александро-Невской Лавры чекистов и сделал попытку получить благословение и поцеловать митрополита Петроградского Вениамина¹⁴, тот сказал: “Здесь не Гефсиманский сад и я не Христос”. Владыка был арестован и вскоре расстрелян по обвинению в укрытии церковных ценностей.

По словам моего отца, о. Александр Введенский был до революции живым искренним священником, по молитвам которого совершались чудеса. Когда моя мать еще до замужества была в тяжелом духовном состоянии, отец привел ее на исповедь к Введенскому; до этого такой исповеди, говорила она, у нее не было.

Близость отца к Введенскому привела к тому, что Введенский в книге “Церковь и революция” цитирует его книгу.

Отец присутствовал на первом собрании живоцерковников. Мать опоздала и села сзади. Отец передал ей из первых рядов записку: “Ксандра, ни с чем не соглашайся и ничего не принимай”. Введенский предлагал обратиться к властям с просьбой о передаче кафедрального собора Петрограда живоцерковникам. Отец категорически возражал против какого-либо обращения к властям, заявив: “Если наше дело Божие, народ сам пойдет за нами”.

Мои родители отошли от Введенского, а отец вскоре вообще ушел из церкви и стал по существу человеком неверующим¹⁵, что доставляло много боли матери.

* * *

В Петрограде в предреволюционные годы было трое друзей, священников-реформаторов: А. И. Введенский, А. И. Боярский и И. Ф. Егоров. Они стремились изменить структуру церковного управления во имя его демократизации и оживления; изменить строй православного богослужения, провести русификацию языка и т. д.; их отличало также неправославное и исторически неоправданное восприятие истории Церкви. Они говорили, что хотят шире вовлекать мирян в церковную жизнь. Правда, впоследствии к делу русификации поостыли, но ввели женатый епископат и разрешили многобрачие духовенства.

Невольно приходят на ум опасные современные аналогии, когда некоторые священники, подобно бывшим обновленцам, упорно предлагают реформировать (или деформировать?) структуры Русской Православной Церкви, а некоторые пытаются изменить богослужение: одни — с целью его модернизации, другие — чтобы вернуть его к предполагаемым ими образцам первых двух-трех веков. То же, кстати сказать, делал обновленческий епископ Антонин (Грановский) и другие его соратники. От этих сопоставлений никуда не уйти.

* * *

Деятельность реформаторов сначала привлекала, а потом отталкивала людей от них, а иногда даже вообще от веры и Церкви. Упоминаемый уже И. Ф. Егоров оказался перед смертью в одиночестве и умирал трудно. Из большой общины с ним осталось лишь несколько человек.

Характерен разговор в середине 30-х гг. “Не представляю, как С. мог потерять веру”, — произнес в разговоре его бывший друг. Жена С. ответила: “Но вы же, N. N., не знаете егоровщины, а С. прошел через егоровщину”.

Я постарался выяснить сущность егоровщины, но никто мне толком ничего не объяснил. Священник, жена которого принимала активное участие в кружках о. Иоанна Егорова, сказал: “Там были духовно страшные и совершенно недопустимые вещи. Маргарита (его жена) была там и порвала с егоровщиной”. Кое-что похожее наблюдается и сейчас.

В тридцатые годы школьником старших классов я несколько раз бывал в храмах, где служил Введенский. Ходили туда в основном мужчины слушать его проповеди-лекции. Благоговейной молитвенности в храме и духовного (а не умственного) внимания к его проповедям-лекциям не чувствовалось.

Обычная история: в православный храм являлись представители обновленчества с распоряжением властей о передаче храма их двадцатке. Так водворялся Введенский. Вскоре храм, попавший в руки обновленцев, закрывали. Было закрыто и разрушено множество храмов. Последним пристанищем Введенского был храм Пимена Великого. Он после войны производил жуткое впечатление своей запущенностью, неорганизованностью и безмолитвенностью.

После войны, когда отец вернулся в лоно Православной Церкви, я спрашивал его, в чем секрет Введенского. Он говорил о чудесах молодого о. Александра и заявлял с горечью, что “его, одаренного множеством талантов, сгубило непомерное честолюбие”. Из-за него он растратил все, что имел. Это была страшная моральная деградация, озадачивавшая и отталкивавшая от него и его ближайших помощников.

“Тщеславный монах труд приемлет, а награды не получает.”

* * *

Промыслительно было то, что советская власть и ее лидеры вынуждены были иметь дело не с Синодом, назначенным Временным правительством или утвержденным монархом, а с Церковью, имевшей Поместный собор и возглавляемой Патриархом, избранным жребием Божиим. Не случайно большевики патриарха Тихона называли врагом советской власти № 1, но открыто уничтожить его физически боялись.

Святейший патриарх Тихон писал: “Церковь не связывает себя ни с каким определенным образом правления, ибо таковое имеет лишь относительное историческое значение…” и далее “…священнослужители Церкви по своему сану должны стоять выше и вне всяких политических интересов, должны памятовать канонические правила Святой Церкви, коими она возбраняет своим служителям вмешиваться в политическую жизнь страны”.

Кровавые беспорядки в пылу гражданской войны творили и красные, и белые. Святитель Тихон как предстоятель Русской Церкви анафематствовал участников кровавых расправ, не определяя их политической принадлежности. Большевики приняли анафему только на свой счет, — справедлива пословица “на воре шапка горит”.

* * *

Насколько массовыми были гонения? Вероятно, лучше, чем пересказывать общие исторические данные, приводимые в разных книгах и самиздате, дать несколько бытовых зарисовок, сохранившихся в памяти от тех лет.

В 1929 г. я¹⁶ задал вопрос маме: “Мама, а почему всех арестовывают, а нас не арестовывают?” Вот впечатление ребенка — почему всех арестовывают, а нас не арестовывают? Мать ответила: “А мы недостойны пострадать за Христа”.

Все мои пять первых духовников скончались там, в тюрьмах и лагерях: кто расстрелян, кто погиб от пыток и болезней.

В 1931 г., помню, шел разговор между матерью и одной из девушек из общины о. Василия Надеждина (настоятеля храма свт. Николая у Соломенной сторожки). Она говорила: “Как я завидую тем, которые там находятся, в тюрьме. Они за Христа страдают”. Мать сказала: “А ты знаешь, что ведь те, которые мечтают быть арестованными за веру и попадают туда, они [и по опыту первых веков] чаще отрицаются от Христа и переживают арест тяжелее, чем те, которые пытались всеми правдами и неправдами избежать ареста. Так было и в первые века”.

В начале 20-х гг. по делу Христианского студенческого кружка арестовали девушку по имени Зоя. Оказавшись в камере, она решила, что она как христианка не должна врать и обязана честно и прямо отвечать на все вопросы следователя. Ночью не то во сне, не то наяву она слышит отчетливый голос “Не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам, яко Иуда”. Во время первого допроса эти слова снова прошли в ее сознании. Они определили ее поведение со следователем: она вела себя мужественно и никого не предала.

* * *

В двадцатые и даже тридцатые годы, не говоря уже о сороковых и пятидесятых, существовал православный, как сейчас принято говорить, “самиздат”. Тексты распространялись как переписанными от руки, так и размноженными на машинке. Большинство авторов было анонимно. Отметим большой труд о православной жизни в миру в условиях советской действительности и о построении семьи “Путь к совершенной радости”, подписанный инициалами Г. Р. Б. — грешный раб Божий. Под этим псевдонимом скрывался профессор, доктор химических наук, бывший комиссар гражданской войны Н. Е. Пестов, пришедший к Богу еще в 20-е гг.¹⁷. Проф. Н. Н. Фиолетов перед самой войной написал “Очерки христианской апологетики”¹⁸, писались работы об историчности Христа. Сейчас можно с уверенностью сказать, что автором одной из них был С. С. Толстой, другой — тайный священник Николай Павлович Иванов († 1990). Из рук в руки передавались труды и очерки по истории Церкви о. Сергия Мансурова, анонимные работы о сотворении мира, о нравственности и т. д. Большой популярностью пользовалась машинопись “Отец Арсений”, которая появилась в самиздате в самом конце 80-х гг.¹⁹.

Иными словами, в недрах Русской Православной Церкви шла напряженная умственная и духовная работа. Не будь ее, мы очень многого, что имеем сейчас, не видели бы.

* * *

Храмы закрывались, но появлялись катакомбные церкви. Они были двух типов: одни не признавали местоблюстительства митрополита Сергия, а другие признавали, а сам митрополит Сергий одной рукой подписывал свои декларации, а другой рукой посвящал ставленников для подпольных храмов. Литургия совершалась в пещерах Средней Азии (архим. Гурий (Егоров)), на частных квартирах (иерей Сергий Никитин, будущий епископ Стефан), в коммунальных квартирах (иерей Роман Альдекоп, протоиерей Николай Иванов). Это лишь те имена, которые известны автору.

Существовали не только подпольные церкви, но и подпольные монастыри с очень своеобразным и строгим уставом. Своеобразие уставов заключалось в том, что для того, чтобы такой монастырь мог существовать, надо было иметь средства к существованию, заработки на государственной работе. Настоятель одного из катакомбных монастырей (тот же архимандрит Гурий) стал в 1946 г. первым наместником Свято-Троицкой Сергиевой Лавры²⁰.

Из катакомбных храмов и монастырей вышли на открытое служение многие священники 40–50-х гг.: иеромонах Иоанн (Вендланд), впоследствии митрополит Нью-Йоркский и Алеутский и Патриарший экзарх Северной и Южной Америки²¹, уже упоминавшийся священник Сергий Никитин и многие другие.

Митрополит Сергий, будучи Патриаршим местоблюстителем, говорил: “Весь народ в катакомбы не уведешь. С чем вы оставите малых сих? Без церквей? Без таинств? Без Евхаристии? Избранные будут причащаться?” Резонный вопрос! Но это значит — нужно идти на какие-то компромиссы. Возникли “поминовенцы” и “непоминовенцы”. Первые поминали имя митрополита Сергия как Патриаршего местоблюстителя, вторые — не поминали и отшатнулись от него, не приняв декларации, опубликованной с его подписью в 1927 г.

Многие священники-непоминовенцы, уходя с открытого служения на покой, передавали своих духовных чад поминовенцам. Очень сложная и мучительная была эпоха, но самое важное, что и те, и другие соблюдали каноны и чистоту православного вероучения в отличие от обновленцев, которые изменяли церковные каноны и богослужение, шли на сотрудничество с советской властью.

* * *

Историческая заслуга Святейшего Патриарха Алексия I состоит в объединении всей полноты Русской Православной Церкви под его первосвятительским омофором. Каноничность его избрания не вызывала ни у кого сомнений. Церковь катакомбная, не признававшая Сергия, перестала существовать как отдельная Церковь; ее духовенство было принято в общение без покаяния, в сане, полученном в катакомбах. Патриарха Алексия I признал такой ярый противник митрополита Сергия, как епископ Афанасий (Сахаров). Обновленцы же принимались в лоно Православной Церкви с покаянием и только в сане, бывшем до ухода в обновленчество.

* * *

Во время хрущевских гонений, когда было закрыто более половины храмов Русской Церкви, епископ Калужский Стефан у себя в епархии открыл с попустительства уполномоченного два храма. Помню растерянность владыки при составлении годового отчета: “Не знаю, что делать: всюду Церкви закрываются, а у меня в епархии два новых храма открылись. ЧП! Как писать? Я же могу подвести своего уполномоченного. С ним можно работать”. Как же он добился разрешения на открытие храмов? В глухих углах калужской епархии крепкие православные бабки захотели открыть храмы. Конечно, отказ. Епископ уговаривает уполномоченного: “Если не разрешим им открыть храм, то они будут собираться по избам и домам, и там они наговорят все, что угодно, и закрытые храмы вспомнят. В открытом храме все видно. Да и за нас с вами помолятся. С бабками надо быть очень осторожными”.

Бывали уполномоченные удивительные. В Ташкенте, например, владыка Гурий пытался открыть в одном месте церковь — уполномоченный не разрешает. Владыка пытается открыть молитвенный дом — опять нет разрешения. В конце концов Владыка его допек, и тогда уполномоченный говорит: “Ну что вы, Гурий Иванович, все вам храмы нужны, молитвенный дом хотите открыть. А почему бы вам не открыть молитвенную беседку?” Ну что же, молитвенную беседку, так молитвенную беседку. Дело было весной, в Средней Азии тепло и жарко, в храме даже душно бывает, а тут хорошо! Сделали крышу от солнца, сделали алтарь, и получилась “молитвенная беседка”. И беседка — не храм и не молитвенный дом, не предусмотрена ни законом, ни инструкцией, и поэтому официального разрешения администрации на открытие не требуется. А когда наступил ноябрь месяц — холодно, беседку и обили фанерой.

* * *

После революции Церкви была запрещена всякая благотворительность. Несмотря на это, деяния благотворительности и милосердия Церковь осуществляла. Это была индивидуальная помощь отдельным людям и семьям, уход за больными и инвалидами. Но иногда священниками организовывалась и направлялась более широкая благотворительность. Православные не афишируют свою деятельность. Они стараются во всем поступать так, чтобы правая рука не знала, что делает левая. В тридцатые годы очень многие семьи могли выжить только благодаря такой благотворительности.

Священник Владимир Амбарцумов прикреплял своих более состоятельных духовных чад к семьям репрессированного духовенства. Были установлены суммы и сроки, в которые должна была поставляться помощь. Сроки не могли увеличиваться, суммы — сокращаться: семьи репрессированных должны были планировать свои расходы и быть спокойными, что помощь в таком-то объеме и в такой-то день придет. О. Владимир также организовал поиск семей репрессированных священников²². Кстати, на такую помощь жила семья о. Михаила Соловьева (будущего архиепископа Тихвинского Мелитона) и многих других. Между некоторыми семьями так установились дружеские отношения на несколько поколений и даже родственные связи.

Некоторые приобретали по особым “литерным” карточкам и ордерам одежду и обувь для детей священников. Так, в частности, использовались промтоварные карточки и талоны академика Д. И. Прянишникова, семья которого “отоваривалась” по литеру А; был также литер Б, а потом — карточки, талоны и ордера для разных слоев народа и ничего — для лишенцев.

Каждый день доля “карточного” хлеба отделялась для лишенца. Я знаю пожилую женщину, дочь священника, которая в детстве не знала вкуса свежего хлеба.

Помню сцену поздним вечером дома: отец засовывает в сумку буханку хлеба. Я догадываюсь, что хлеб он везет Надеждиным, отец которых, о. Василий, погиб в лагере, а мать сидит в Бутырке.

Мать спрашивает отца с тревогой:

— А ты, Саша, не боишься? Тебе может сильно попасть за то, что возишь хлеб.

Отец отвечает жестко:

— У меня есть право возить хлеб, куда хочу.

Бабушка недоверчиво вопрошает:

— Пра-а-а-вда?

Я догадываюсь, что отец что-то подвирает бабушке. Конечно, закона, запрещающего возить кому-то хлеб, не было, но были разнообразные виды преследования за помощь попам, кулакам и прочему “отребью проклятого мира”.

* * *

Перепись населения, назначенная Сталиным на 7 января 1937 г., в день праздника Рождества Христова, должна была показать, что советский народ освободился от “религиозного дурмана”. Сталин лично вписал в проект анкеты переписи вопрос об отношении к религии. Многие из опрошенных признали себя верующими. Некоторые из работников переписи считали, что таковых было процентов 50, если не больше. В статистических цифрах идеологическая победа оказалась не выраженной. Данные этой переписи не были опубликованы, результаты ее были признаны вредительскими, а руководители ее были объявлены “врагами народа”. В повторной переписи 1939 г. вопрос об отношении к религии не ставился.

В одном из районов Поволжья множество комсомольцев признало себя верующими. Местные власти потребовали представить им для просмотра все анкеты. Но уполномоченный по проведению переписи в данном регионе²³ срочно отправил все анкеты в Центр, на счетную фабрику, откуда их извлечь было практически невозможно. Так значительное количество исповедовавших свою веру было спасено от проработки партийными и государственными органами и от репрессий.

* * *

Сейчас все дозволено, все позволительно. Появляется надеяние на самого себя, а не на Бога. Если раньше Церковь пытались ликвидировать путем явных гонений, то теперь самыми разнообразными способами пытаются убить в верующих чувство благоговения. Это и совместная продажа на уличных книжных лотках духовной литературы и откровенной порнографии, это и нашествие на Россию рационалистических сект, оккультизма и мистики Востока, разговоры о единой всемирной религии и религии без Христа и личностного Бога, это соблазны материальными радостями мира сего. Но как только мы потеряем благоговение, хотя бы в зачаточном его состоянии, утратим стремление к стяжанию Духа Святого, мы перестанем быть православными, перестанем быть членами Церкви. “Ты веруешь, что Бог един: хорошо делаешь; и бесы веруют, и трепещут”, — пишет ап. Иаков (Иак 2:19). Значит, вера бывает разная. “Мало быть верующим, надо быть воцерковленным”, — подчеркивал архиепископ Мелитон, принявший священнический сан в 1921 г. и скончавшийся в 1986 г.

* * *

Имея столько Божиих заступников за нас — всех святых, в земле Российской просиявших, и имея исторический опыт Святой Православной Церкви, нам следует не предаваться унынию и духовной панике, а надеяться на милосердие Божие, сохраняя чистоту веры и благоговение, тогда врата адовы не одолеют нашу Русскую Православную Церковь, чадами которой мы все являемся. Сохранять верность ей — необходимое условие нашего спасения. Без Церкви нет христианства.