…Иосиф увидел Его, мертвого, нагого и непогребенного, и от сострадания заплакал:
«Тебе одеющагося светом, яко ризою, снем Иосиф с древа с Никодимом и, видев мертва нага непогребена, благосердный плач восприим, рыдая, глаголаше: увы мне, Сладчайший Иисусе! Егоже вмале солнце на Кресте висима узревшее мраком облагашеся, и земля страхом колебашеся, и раздирашеся церковная завеса: но се ныне вижу Тя, мене ради волею подъемша смерть. Како погребу Тя, Боже мой, или какою плащаницею обвию? Коима ли рукама прикоснуся нетленному Твоему Телу? Или кия песни воспою Твоему исходу, Щедре?» (Стихира в Великую Пятницу)
Тебя, одевающегося светом, как одеждою, Иосиф, сняв с Древа с Никодимом, и видя мертвым, нагим, не погребенным, начав в глубоком сострадании погребальный плач, с рыданиями возглашал: «Увы мне, Сладчайший Иисусе! Тот, Кого недавно узрев висящим на Кресте, солнце мраком облекалось, и земля от страха колебалась, и разрывалась завеса храма. Но вот, я ныне вижу Тебя ради меня добровольно принявшим смерть…(перевод о. Амвросия (Тимрота)
…Какие песни я воспою Твоему Исходу?
Единственный верный до конца Богу Израильтянин, Израиль Новый и Истинный, отдал Себя до конца Отцу Своему.
Он поруган и обнажен, Он отторгнут от земли живых (Ис. 53:11). Он совершил Свой Исход, Свою единственную и великую Пасху Крестную, став жертвой не только за первенцев Израилевых, но и за всех людей, которые «хотели видеть Христа и желали слышать Его голос» (св. Климент Александрийский).
Для иудеев Он был соблазном, для эллинов — безумием (1 Кор. 1:23).
И поэтому изображения Христа Распятого достаточно поздно появились в христианской среде. На самых ранних из них Христос изображен на Кресте с широко открытыми глазами — как добровольно принимающий смерть — не пассивная Жертва, но «активно» действующий, как Жрец, Первосвященник, приносящий Сам Себя.
Есть иконы, на которых Распятый не обнажен, но стоит на Кресте в длинном хитоне. Но со временем в Византии и вообще в христианском мире появляются иконы, на которых Христос обнажен и на Кресте, и во Гробе.
«Ты согреваешь всего Адама, весь человеческий род, Твоею прекрасной наготой!» — восклицает греческий песнописец (в Каноне Кресту).
В первых главах книги Бытия (Быт. 2:7) говорится о том, что Бог «вдохнул» в человека дыхание жизни. Более точно это место звучит так: Бог «стал дышать в лицо человека дыхание жизни». Не прекращает Он дышать вместе с человеком, вдыхать ему в грудь Свое живоносное дыхание, пока смерть не уводит человека от лица Божия в холод шеола, где никто не видит и не ведает Бога…
Тогда Бог Сам совершает то, что знакомо бесстрашным охотникам в странах, где бывают снежные и смертельно холодные зимы. Найдя раненого, умирающего товарища, они согревают его своим телом.
Так же поступает и Бог. Но для этого Ему необходимо обрести человеческое Тело. Он ждал долгие тысячелетия, вглядываясь в лики сотворенных Им людей. Но никто не понимал Его стремления согреть потерянных в шеоле овец, «овец поистине бедных» (Зах. 11:7) . Никто не понимал во всей полноте того желания, которым охвачен Раб Господень — оно пугает даже запечатлевшего это желание в своей книге Исаию-пророка. «Он понес на Себе наши немощи и болезни, ранами Его мы исцелились» (Ис. 53:5). Кто же согласен разделить этот безумный поступок Бога? «Кого нам послать? И кто пойдет?» (Ис. 6:8)
Кто согласится принять такого безумного Бога, спасающего безумием Своей Крестной проповеди (1 Кор. 1:21) — кто откажется от человеческой премудрости — до последнего?!
«Се, Раба Господня!» — сказала Мариам (Лк. 1:38). И Он, Бог, Невместимый небесами небес, с этими произносимыми Ею словами обретает человеческое Тело.
…Когда Он был виден всеми — на Кресте, обнаженный — Она молчала. Она понимала глубины Его тайны, тайны спасения человека. Всего Адама Он должен был отогреть Свои Телом в стуже и льде шеола, в том месте, где никогда не ступала нога Бога после прохлады дня, когда отрекся от Него Адам.
Теперь Бог ступил туда — прободенные ноги не мешали Ему идти по шеолу. Только такими ногами Он и мог теперь выйти на поиски замерзшего Адама…
Древние греки и римляне, наследниками которых были византийцы, знали и еще одну наготу — не позорную, но так называемую «героическую». Так — обнаженными — изображали героев, полубогов, богов и обожествленных императоров. Их мера была выше, чем мера простых людей. Их нагота являла не позор, но нетленное бессмертие красоты.
Однако на урнах с императорским прахом трезвые римляне писали все титулы императора — все, кроме одного: «божественный». В урне лежал прах кесаря. В урне не было бога.
…На иконе Христа во гробе иконописцы изображали Его с закрытыми глазами — изображали Лик Христа умершего, Христа, ушедшего в смерть. Античность не знала этого вглядывания в лик умершего человека: Сократ перед смертью замолкает и отворачивается к стене, Ипполит, простив отца, умирает с лицом, покрытым плащом. Но Христос избавил человека от ужаса перед смертью — и символом этого стало то, что человек более не боится и не стыдится изображать не только Бога Распятого, но и Бога умершего, Бога-во-гробе, С-нами-Бога, Эммануила…
Бог — истинный, бесстрашный, обнаженный от славы божественной и от человеческих одежд — взошел на Крест и был положен во гроб. Его «прекрасная нагота» стала теплом, оживившим кровь в жилах умершего Адама, стала дыханием жизни, стала водою живою и новою нетленною ризою Адама и чад Адамовых — теперь они стали уже чадами Божиими.
«Ты — нам брашно и питие,
Ты — нам Кормчий и паруса,
Ты — нам пение и оплот,
Возвращенье к земле живых.»
Ты — их брашно и питие,
Ты — роса им и горный ключ,
Ты — их риз нетканая ткань,
Ты — их глаз негаснущий свет,
Ты — им Кормчий и паруса,
Ты — простор им и крепкий кров,
Ты их кости не позабыл,
Ты их души не сокрушил,
Ты — их пение и оплот,
Возвращенье к земле живых,
Ты — их чаянье и печать,
Ты — им брат, и сестра, и мать.